- Ну как?.. Может, потанцуем немного? Не хочешь? - приставал Арпад.
- Не знаю… Домой спешу.
. - По правде говоря, - сказал Арпад, - потанцевать все равно не удастся. Недавно несколько парней поднялись туда, но их выпроводили. Только оркестр играет. У них репетиция.
- Ну и наплевать, - сразу надула губы Элфи.
- Провалиться мне на этом месте, если ты не станешь ходить на танцы, - улыбнулся опять Арпад.
Почему у него такое хорошее настроение? Гордое сердце Элфи возмущалось. А не радуется ли он тому, что она снова живет у бабушки и работает в парикмахерской? Не вбил ли себе в голову, что это благодаря ему или, во всяком случае, по его совету все обернулось именно так? Самоуверенный чурбан! Сам ничего не знает и думает, что все так, как и должно быть. Что все будет так, как и раньше, словно ничего и не произошло.
- Ну, я пойду, привет, - сказала она и стала дергать за веревку. - Ты, может, встанешь все-таки?
- Попроси получше, тогда встану!
- Смотри, сброшу!
- Мало каши ела!
- Ну и сиди тут, осел упрямый! - внезапно разозлилась Элфи.
Она швырнула веревку и вбежала в ворота. Пусть теперь Мики Кочиш ищет свои санки где хочет.
Войдя в кухню, она сразу поняла, что в комнате опять собрался семейный совет. Снова пришла тетя Йоли с мужем. Здесь ли отец? Голоса его не слышно, говорила только тетя Йоли, резко, осуждающе:
- …Если они не едут, надо найти кого-нибудь другого, кто поедет. Или обратиться в Красный Крест… Пусть отвезет Красный Крест.
Опять Красный Крест! Что он им дался!
- Ну уж нет, я всякому проходимцу не доверю ребенка. Нет уж! - сказала бабушка. - Лучше здесь останется. Элфи тоже зарабатывает. Да и от отца ее получаю четыреста форинтов в месяц.
- Ну и что? Ребенка и одевать надо… А там и в школу собрать…
- А ты зря тревожишься, дочка, не твоя это забота, - услышала Элфи голос дедушки. - Останется и твоим деткам на пирог с маком, если придут в воскресенье.
- А уж это вы напрасно, папа. Мои дети, слава богу, не нуждаются в том, чтобы вы их содержали.
- Ну, а эти нуждаются, и баста! - повысил голос дедушка. - Нам они не в тягость.
- По крайней мере, опора будет, когда совсем одряхлеем, - добавила бабушка. - Наша Элфи капризная, взбалмошная, но сердце у нее есть, ничего не скажешь. И трудолюбива.
- Такая же модница, вся в мать… Как только ноги не подкосятся на таких шпильках вместо каблуков!
- Кому какое дело? Пусть живет, развлекается, на то и молодость дана, - вставил дедушка.
- Я убила бы свою дочь, будь она такая стиляга… Ей пятнадцать лет, а она уже мажется, как..
- "Стиляга, стиляга"… - возмутился дедушка. - Знаете ли вы, что это такое? Мне тоже не нравится… Только уродует себя всякими румянами и помадами. Ничего, со временем поумнеет, где же сразу ума наберешься? Но главное-то не в том, что снаружи…
Элфи не шевелилась. Подслушивать, право же, не годится. Но как же ей теперь поступить? Входить не хочется. Всего наслушалась: и хорошего и плохого.
В этот момент тихонько открылась дверь и показалась головка Дунди. Неужто она услышала, как открылась дверь? Или почувствовала, что пришла ее Элфи? Или… или ей просто надоело слушать взрослых?
Элфи подхватила ее, расцеловала. Затем быстро надела шубку.
- Пойдем кататься на санках? - спросила Дунди.
Вместо ответа на ее вопрос Элфи громко крикнула в комнату:
- Здравствуйте… Мы пойдем немного покатаемся на санках. На площадь.
- А если придет твой отец? - спросила бабушка.
- Мы скоро вернемся!
О, этот медведь, этот Арпад! Ну конечно же, это он все еще сидит у ворот на крошечных санках. Ей-богу, он! Чего он ждет? Ничего! Сидит себе в своем зимнем пальто. Такой большущий парень, что под ним почти не видно санок.
- Вот, - сказала Элфи, - я привела тебе кое-кого, кто очень хочет покататься на санках.
- Привет, Дунди, - сказал Арпад. - Ты-то какими судьбами здесь? Ну, садитесь обе…
Он вскочил, потряс Дунди ручонку. Элфи и Дунди уселись на санки, и они понеслись. Когда Арпад довез их до площади, снова пошел снег.
- О-го-го! Го-о-о! - выкрикивал Арпад, точно так же, как вчера Мики Кочиш.
Только теперь санки мчались быстрее. Старый инвалид продавал сегодня не кукурузу, а жареные каштаны: пять штук за форинт. Арпад купил на три форинта. И, когда они ели каштаны, Дунди неожиданно брякнула:
- Теперь Элфи - моя мама!
- Да что ты говоришь? - не понял Арпад.
- Правдашняя мама уехала в Вену. Мы тоже ехали в поезде, но они все вышли, а мы остались. Правда, Элфи? Теперь ты моя мама!
Арпад долго, не отрывая взгляда, смотрел на Элфи. Элфи повернула голову и ответила девочке:
- Да, я твоя мама.
Утром бабушка растрезвонила на всю парикмахерскую, а теперь Дунди выкладывает все Арпаду.
- Скажи, вернется за мной та моя мама? - спросила Дунди.
- Обязательно, - ответила Элфи, и голос ее задрожал. - Может быть, скоро, а может… только тогда, когда ты вырастешь уже большая.
Она сунула в руку Дунди очищенный каштан. Девочка, разжевывая его, посмотрела на Арпада.
- А ты будь моим братом. Ладно? Потому что и братья мои уехали в Вену. А оттуда в Америку, - добавила она.
Ведь она все знает! Все слышала! Все понимает! Арпад ответил не сразу. Но потом, приветливо улыбнувшись, сказал:
- Если я твой брат, значит, Элфи и моя мама.
- Ладно! Я согласна! - И Дунди засмеялась.
Неожиданно, как какой-то гном из заснеженной дали, появился Мики Кочиш.
- Нет патронов, - хмуро посетовал он.
- Вот и прекрасно! Очень хорошо! - уверяла его Элфи, протянув и ему жареный каштан.
Мики сразу повеселел. Ухватился за санки и помчал Дунди вокруг площади. Снег теперь уже падал густыми хлопьями.
Элфи и Арпад смотрели на малышей. Стояли молча, не глядя друг на друга. У обоих хорошо было на душе, и им хотелось, чтобы так было бесконечно долго.
Наконец Арпад нарушил тишину:
- Много работы в парикмахерской?
- Конечно! - ответила Элфи.
Рассказы
Геза Гардони
Мицо
Моя кошка нежится перед печкой. И мне припоминается другая кошка. Та, из моего детства.
Помню, однажды в воскресное утро, уже одетый по-праздничному, я поспешил вон из дома, чтобы скорей показаться друзьям. Но, видно, слишком рано собрался: никто из ребят еще не выходил. А мальчишек, с которыми я водился, было немало, как барчуков, так и бедняков. Но дружней всех мы были с Андришем Чордашем, моим сверстником: ему тоже исполнилось семь, но был он куда умней меня. Еще бы, ведь он каждый день придумывал что-нибудь интересное. Или, на худой конец, забавлял нас только что добытым птичьим гнездом. А когда и птичьего гнезда не оказывалось, мы просто играли с Мицо.
Мицо - так звали его кошку. И чего-чего только она не вытворяла! Стоило Андришу свистнуть, и она была тут как тут, даже если перед тем охотилась в саду. Если Андриш, посвистывая, опускался на четвереньки, Мицо тут же вскакивала к нему на спину и принималась месить ее лапками, точно так, как хозяйки месят тесто.
И вот, не встретив никого поблизости от дома, я прямиком побежал к Андришу.
Жили они в низеньком, крытом камышом домишке. В то время на стене их лачуги красным мелом было выведено: "Лошадь - 1, человек - 1". Потому что в деревне стояли тогда гусары. Двор был обведен оградой из клепок. За домом находилась глинобитная конюшня, крыша ее и стены уже немного покосились, казалось, вся постройка собралась перекочевать на соседний двор. На середине двора стоял еще ветхий колодец, и в нем всегда бултыхалась пара лягушат.
И вот бегу я к дому Андриша, а оттуда мне навстречу несется истошный крик.
Я оторопел.
Это кричал Андриш.
"Бьют его? Или моют? - подумал я испуганно, по-детски оробев. - А если бьют, то за что?"
Вчера мы с ним швыряли камни в колодец, норовя попасть в лягушек. Может, ему теперь за это и влетело?
Ведь человек в таком возрасте никогда не знает, за что его могут наказать.
Я осторожно подобрался к заросшей бурьяном клепочной ограде и заглянул во двор. Андришку мыли. Бедняга гнулся над тусклой глиняной миской, что стояла на земле, возле порога, а мать безжалостно намыливала ему физиономию.
По правде говоря, я и сам не был охотником мыться. Мало приятного, когда тебя окачивают холодной водой и залепляют кусючей мыльной пеной твои глаза. Только, к счастью, в этом отношении я был давно уже предоставлен самому себе и, надо сказать, мылся довольно честно, в особенности если ловил на себе взгляд кого-нибудь из взрослых.
Теперь я с глубоким сочувствием наблюдал через забор за своим визжавшим и барахтавшимся другом. Ведь, кроме меня, некому было его пожалеть.
Гусар сидел перед конюшней. Курил трубку и посмеивался.
- Это, брат, пока цветочки, ягодки впереди! - сказал он Андришу, выколачивая трубку о каблук сапога. - Да знаешь ли ты, чем тебя в солдатах оттирать будут?