Макс лежал, глядя на них: "Дедушка Поль пообещал, что подарит нам портрет папы. У него есть знакомые художники". Сначала они с братом плакали, хоть они и плохо помнили отца. Волк получил пожизненный срок, когда близнецам было пять лет, но бабушка и дедушка Поль рассказывали мальчикам о нем. Потом бабушка, посадив их на диван, устроившись с Полем по обе стороны от них, велела: "Слушайте. Ваш отец был бы рад узнать, что в такой день вы читаете "Манифест".
Макс повторил про себя: "Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир". Мальчик прошептал: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
- Анри! - позвал он. Брат был младше Макса на полчаса, и он всегда им верховодил. Анри хотел стать врачом. Он переписывался с их дядей Шмуэлем, что жил в Амстердаме, и его сыном, Давидом. Прошлым летом они ездили туда, всей семьей. Анри все время пропадал в госпитале.
- Что тебе? - мальчик поднял белокурую голову. Они были похожи, как две капли воды, даже почерка у них были одинаковые. Отец их путал, а вот Полина и бабушка с дедушкой, никогда. Лазоревые глаза Максимилиана блестели в темноте.
- Я хочу дать клятву, Анри, - тихо сказал мальчик. "В память о папе. Иди сюда".
Анри перебрался на кровать брат. Макс велел: "Руку протяни". Он взял свой перочинный ножик. Дедушка Поль подарил им одинаковые, в прошлом году, на день рождения. Их крестили, как и Полину. Бабушка только усмехалась: "Я даже венчалась, милые мои. Ничего страшного в этом нет. Бороться с религией надо не так, а через образование".
Анри с шумом вдохнул воздух, но сдержался, и не заплакал.
- Молодец, - похвалил его старший брат и спокойно надрезал свой палец. Они сплели ладони, чувствуя тепло крови, друг друга.
- Повторяй за мной, - велел Максимилиан и начал: "Клянусь всегда стоять на страже интересов пролетариата, клянусь преследовать и уничтожать его противников, клянусь отдать все, до последней капли крови, ради дела строительства нового мира. Клянусь! - в один голос повторили близнецы. Анри, вытерев свободной рукой слезы, признался: "Теперь мне легче. Я стихи про себя повторял, чтобы не плакать, месье Гейне".
- Да, - Макс улыбнулся, - я слышал, как ты шептал. Но "Манифест" лучше.
Анри вздохнул. Он любил поэзию, его и назвали, в честь Генриха Гейне, что был другом семьи. Макс всегда смеялся над ним и говорил, что поэты революции не нужны.
Отец, еще давно, посадив их на колени, серьезно сказал: "Революции нужны все, милые мои, от адвокатов и врачей до поэтов. Не ссорьтесь".
- Да, - неохотно заметил Анри и почувствовал, как Макс обнимает его.
- Я всегда, всегда буду с тобой, - тихо сказал ему старший брат. Анри пожал его руку: "Спасибо".
Лондон
Медленно забил колокол, с крыши церкви вспорхнули птицы. Женщина, что стояла у большого камня серого гранита, подняла голову. Она посмотрела на едва заметные почки, видневшиеся на ветвях огромного, старого дуба.
- Он здесь со времен Вильгельма Завоевателя растет, - отчего-то подумала Марта. Небо над Темзой было ярким, просторным. Пахло свежей травой, теплым, весенним ветром. Она погладила высеченные буквы: "Юджиния Кроу. 1830-1848", и перевела взгляд на слова из Псалмов: "Выходящие на кораблях в море, работники на водах великих, Те видели творения Господа, и чудеса Его в пучинах".
Марта перекрестилась и пошла к выходу с кладбища. Муж стоял, опираясь на трость, любуясь тихой, зеленой водой Темзы, лебедями, что плавали в заводи. Голова Питера была совсем седой. Марта подумала: "А мне два года до девяноста. Ничего. Эстер Питера ровесница, а голова у нее до сих пор, светлее многих". Она была в шелковом, траурном платье, с бусами из гагата. Седые, завитые на висках пряди волос прикрывал бархатный, черный, отделанный кружевом капор. Питер тоже был в траурном сюртуке.
Объявление напечатали в Times и Morning Post.
- Мистер Питер и миссис Марта Кроу с глубоким прискорбием сообщают о гибели своей правнучки Юджинии, в крушении корабля "Принцесса Алиса", что следовал рейсом из Кейптауна в Ливерпуль, в январе месяце сего года. Семейная поминальная месса в церкви святого Михаила, в Мейденхеде.
Питер подождал, пока жена подойдет к нему: "Послушай, может быть, все-таки стоило дать ей твой пистолет? Тем более ваши оружейники опять его усовершенствовали. Он и не похож на тот, что Бенкендорф видел. Одна табличка осталась. Да и Бенкендорф четыре года как умер".
- Во-первых, - Марта стала загибать отягощенные кольцами пальцы, - оружие ей совершенно ни к чему. Оно только вызовет подозрения. Во-вторых, Бенкендорф мог рассказать об этом пистолете Дубельту, новому шефу жандармов. Граф, конечно, был хорошим агентом, нам очень повезло, но мало ли что..., - Марта вздохнула. Питер заметил: "А в-третьих, ты хочешь отдать его другой правнучке, и не спорь со мной"
- Не буду, - она тоже улыбнулась.
- Тедди привезет девочку летом, - Марта задумалась, - там посмотрим. Кстати, если бы не украденная у мистера Кольта технология, - она раскрыла ридикюль крокодиловой кожи и ласково погладила короткое дуло, - не было бы у меня такого револьвера. Так их теперь называют, - добавила она, наставительно. "К той поре, как Марта подрастет, они вытеснят все остальные модели".
Они медленно пошли по дороге к дому. Кованая калитка была открыта, во дворе стоял экипаж, запряженный парой гнедых.
- Стивен с ней попрощался, - после долгого молчания, сказала Марта, - Маленький Джон его из Кембриджа забрал и привез на полигон. Хорошо еще, что детей маленьких ни у кого нет. Не придется врать. Аарон и Мэри Аните все объяснят. Она девочка умная. Отец ее теперь военным капелланом будет, тоже - Марта вздохнула, - не обо всем дома сможет говорить. Анита поймет.
- Питеру бы жениться, - внезапно заметил муж, когда они уже поднимались по ступеням. "От него правнуков и не увидим, наверное". Он почувствовал прикосновение руки жены: "Ты мне обещала, до ста лет. Я все помню. Не бойся, я не умру, пока не узнаю, что с внуками нашими случилось".
- Мы не умрем, - поправила его жена и оглядела дубовый паркет в передней, портрет миссис де ла Марк на площадке мраморной лестницы, шкуры тигров, что были брошены на пол:
- Маленький Джон африканские диковины привез. Он сказал, что раз галереи Холландов в Британском Музее нет, он их в галерею Кроу отдаст. Я, сам знаешь, - она прислонилась к дубовым перилам, - хожу, смотрю на портрет Тео, что Изабелла покойница написала. Франческо говорит, что его в этой новой галерее повесят, которую граф Стенхоуп хочет основать.
- Не рвала бы ты себе душу, любовь моя, - попросил Питер, но сразу подумал: "Впрочем, что это я? Сколько лет подряд я закрывал глаза и видел это "Прощайте", что Тео на стекле нацарапала".
Он очнулся в лодке, рядом с трупом сына. Питер нашел глазами Марту. Жена сидела, обессилено привалившись к борту, сжимая в руке пистолет, тяжело дыша. На яхте, он плакал, а Марта, гладя его по голове, повторяла: "Ничего, милый мой, ничего. Я обещаю, мы отомстим, за них за всех".
Осенью Марта, с Бенедиктом и Мартином отплыли в Кантон. Питер дождался вести о том, что они прибыли в Китай, а потом наступило молчание. Сын вернулся оттуда без левой руки. "Пуля в локоть попала, - хмуро сказал Мартин, - вынимали кое-как, началась гангрена. Ничего, папа, я привык".
- Они оба умерли. Юджиния родами, а зять наш…, - Марта тогда покачала головой: "Местные молчали и глаза отводили. Тела мы не забрали. Слишком опасно это было. Земли привезли, с кладбища. Там два креста стоят, деревянных, и все, - Марта разрыдалась. Питер, покачивая ее, осторожно спросил: "А дети?"
- Пропали, - Марта сглотнула. "Старшего сына увезли, а новорожденный исчез. Теодором его крестили. Там нищий какой-то обретался в то время, странник, как у них это принято. Он и стал крестным отцом. И все, - она сжала тонкие пальцы. "Все, Питер".
- Может быть, Бенкендорф что-то узнает, - осторожно заметил тогда муж.
Марта, развязав ленты капора, вздохнула: "Пойду, обувь поменяю, и поедем. У меня примерка, у Сидонии, а тебе ведь в контору надо?"
- Надо, - кивнул Питер. Он до сих пор ездил в Сити, два раза в неделю. Внук уже побывал и в Кантоне, и в Бомбее. Питер посмотрел в зеленые, большие, глаза жены:
- Де ла Марки вернуться хотят. Ты читала письмо от Виллема. На угле сейчас можно очень большие деньги сделать, да и устали они. Третий век в колониях сидят. Тамошнее отделение можно спокойно передать Вадии. Он и так правая рука Виллема.
- Это внук того самого мастера, что твою "Гордость Лондона" когда-то ремонтировал? - спросила Марта.
- Правнук, - улыбнулся Питер. "Он, правда, не в Бомбее. Калькуттским филиалом заведует, но не страшно, переедет. Он холостой пока. Тем более он англиканин, - добавил Питер. Марта, непонимающе, посмотрела на него.
- Он все-таки индус - неохотно заметил муж. "Сама понимаешь, колонии. Там легче принадлежать к той церкви, что..."
- Косность, которую вам еще припомнят, - отрезала Марта. Питер, погладив ее по щеке, кивнул: "Я с тобой согласен, моя дорогая уроженка Акадии. Правнучка-то наша, - он вдохнул запах жасмина, -тоже с твоей кровью, хоть мать ее из Луизианы была".
- С моей, - гордо заметила Марта и махнула рукой: "Иди, я сейчас".
У себя в спальне она надела ботинки черной, мягкой кожи. Поставив ногу на кушетку, Марта зашнуровала обувь: