– Мистер Эджертон, отвечал женский голос, со смехом: – знает свет слишком хорошо и умел удержаться от множества искушений, чтоб….
– Тс! он сам идет сюда.
Эджертон вошел в комнату, по обыкновению, твердым шагом и с сохранением своей величественной осанки. Рандаль успел подметить быстрый взгляд, которым Эджертон обменялся с маркизой, хотя он и прошел мимо её молча, сделав один только поклон.
Несмотря на то, Рандаль продолжал свои наблюдения, и десять минут спустя Эджертон и маркиза сидели уже в стороне от общества, в том самом удобном уголке, который Рандаль и лэди Фредерика занимали за час перед этим.
– Неужели это и есть причина, по которой мистер Эджертон, к оскорблению моего достоинства, предупреждал меня не рассчитывать на его богатства? говорил про себя Рандаль. – Неужели он намерен снова жениться?
Неосновательное, несправедливое подозрение! потому что в тот самый момент с неподвижных губ Одлея Эджертона слетели следующие слова:
– Пожалуста, прекрасная маркиза, не думайте, чтобы, в моем непритворном восхищении вами скрывалось другое, более возвышенное, священное чувство. Ваш разговор чарует меня, ваша красота приводит меня в восторг, ваше присутствие служит для меня отрадным отдыхом в моей жизни, убиваемой трудами; но с сердцем моим, с чувством любви я уже давно все кончил, и, поверьте, что больше уже я не женюсь.
– Знаете что: вы как будто нарочно заставляете меня употреблять все усилия, чтоб одержать над вами победу, но только для того, чтоб потом отвергнуть вас, сказала итальянка, и в светлых глазах её сверкнула молния.
– Извольте, я не боюсь даже и вас вызвать на бой, отвечал Одлей, с своей холодной, чорствой улыбкой. – Впрочем, возвратимтесь лучше к главному предмету нашей беседы. Вы, я уверен, более всех других имеете влияние на этого пронырливого, хитрого посланника: на вас одних надеюсь я, что вы разузнаете для меня тайну, о которой мы говорили. Ах, маркиза, останемтесь по-прежнему друзьями. Вы видите, что я успел рассеять все несправедливые предубеждения против вас; вы приняты и торжествуете повсюду: это, по-моему мнению, справедливая дань вашему происхождению и вашей красоте. Положитесь на меня во всем, точно так, как полагаюсь я на вас. Однако, оставаясь здесь дольше, я легко могу пробудить зависть в весьма многих, и кроме того во мне на столько есть гордости, чтоб дозволить себе подумать, что вы будете оскорблены, если ясделаюсь виновником неприятных для вас толков. Как преданный друг, я готов служить вам, – как предполагаемый обожатель, я ничего не сделаю для вас.
Сказав это, Одлей встал и, оставаясь еще подле стула, с беспечным видом прибавил:
– Кстати: деньги, которые вы занимаете у меня, оказав мне этим особенную честе, будут завтра же переданы вашему банкиру.
– Тысяча благодарностей; мой брат не замедлит заплатить вам эту сумму.
Одлей поклонился.
– Надеюсь, что брат ваш рассчитается со мной не прежде, как при личном свидании. Скажите, когда он прибудет сюда?
– Он опять отложил свою поездку в Лондон: его присутствие так необходимо в Вене. Кстати, мистер Эджертон: заговорив о нем, позвольте мне спросить, неужели лорд л'Эстрендж все еще по-прежнему жесток к моему бедному брату?
– Он все тот же.
– Как это стыдно! вскричала итальянка, с заметной досадой: – я не понимаю, что такое сделал брат мой лорду л'Эстренджу, если интрига против графа ведется даже и при вашем Дворе.
– Интрига! Мне кажется, вы весьма несправедливо судите о лорде л'Эстрендже: он ничего больше не сделал, как только обнаружил то, что, по его мнению, была несомненная истина, и обнаружил единственно в защиту несчастного изгнанника.
– Не можете ли вы сообщить мне, где находится этот изгнанник, или, по крайней мере, жива ли его дочь?
– Прекрасная маркиза, я назвал вас другом, поэтому не решусь помогать лорду л'Эстренджу, нанести оскорбление вам или вашим родственникам. Кроме того я называю также и лорда л'Эстренджа своим другом, и потому не смею нарушить доверие, которое….
Одлей вдруг остановился и прикусил себе губы.
– Вы понимаете меня, сказал он после минутного молчания, с улыбкой приятнее обыкновенной, и удалился.
Брови прекрасной итальянки хмурились в то время, как она взорами провожала удалявшегося Одлея. Спустя несколько секунд она встала, и взоры её встретились с взорами Рандаля. Они осмотрели друг друга; каждый из них почувствовал какое-то странное влечение друг к другу – влечение не сердца, но ума. – У этого молодого человека взгляд итальянца, сказала маркиза про себя.
И, проходя мимо Рандаля в танцовальную залу, она еще раз взглянула на него и улыбнулась.
Глава LII
Леонард и Гэлен поместились в двух маленьких комнатах, в каком-то глухом переулке. Соседняя часть города имела весьма угрюмый вид; помещение было тесное, но зато с лица хозяйки дома никогда не сходила улыбка. Быть может, это видимое радушие и послужило поводом к тому, что Гэлен выбрала квартирку в таком скучном месте: улыбку не всегда можно встретить на лице хозяйки дома, к которой являются бедные постояльцы. Из окон их комнат виднелся зеленый вяз, величественно возвышавшийся цо средине соседнего двора. Это дерево давало другую улыбку скучному местопребыванию молодых людей. Они видели, как птицы прилетали, прятались в густой зелени вяза и вылетали оттуда; до них долетал приятный шелест листьев, когда поднимался легкий ветерок.
В тот же вечер Леонард отправился на прежнюю квартиру капитана Дигби, но не мог получить, там никакого известия касательно родственников или покровителей рсиротевшей Гэлен. Народ был там все грубый и суровый. Леонард узнал одно только, что капитан остался должен в доме около двух фунтов стерлингов – показание, по видимому, весьма неосновательное, тем более, что Гэлен сильно опровергала его. На другое утро Леонард отправился отыскивать доктора Моргана. Он рассудил за самое лучшее узнать о месте жительства доктора в ближайшей аптеке; аптекарь весьма учтиво заглянул в адресную книжку и предложил Леонарду отправиться в Булстрод-Стрит, на Манчестерском Сквэре. Леонард направил свой путь в указанную улицу, удивляясь по дороге неопрятности Лондона: Скрюстоунт казался ему во всех отношениях превосходнее столицы Британии.
Оборванный лакей отпер дверь, и Леонард заметил, что весь коридор загромозжен был чемоданами, сундуками и другими дорожными принадлежностями. Лакей провел его в небольшую комнату, посредине которой стоял круглый стол, и на нем в беспорядке лежало множество книг, трактующих о гомеопатии, и несколько нумеров воскресной газеты. Гравированный портрет Ганнемана занимал почетное место над камином. Спустя несколько минут, дверь из соседней комнаты отворилась, показался доктор Морган и ласковым тоном сказал:
– Пожалуйте сюда.
Доктор сел за письменный стол, бросил быстрый взгляд сначала на Леонарда, а потом на огромный, лежавший перед ним хронометр.
– Мое время рассчитано, сэр: я еду за границу, и пациенты осаждают меня. Но теперь ужь поздно. Лондон не раз пожалеет о мне – раскается в своей апатии. Пускай его – таковский!
Доктор сделал торжественную паузу и, не замечая крайнего недоумения на лице Леонарда, с угрюмым видом повторил:
– Да, решено: я еду за границу, сэр…. впрочем, постараюсь сделать описание вашей болезни и передать моему преемнику. Гм! волосы каштановые, глаза – позвольте посмотреть, какого цвета ваши глаза? взгляните сюда – голубые, темноголубые. Гм! Молодой человек нервного сложения. Какие же симптомы вашей болезни?
– Сэр, начал Леонард: – маленькая девочка….
– Маленькая девочка? повторил доктор Морган с заметной досадой: – Сделайте милость, мне не нужно истории ваших страданий; скажите мне только, какие симптомы вашей болезни?
– Извините меня, доктор, сказал Леонард: – мне кажется, вы не так понимаете меня. – Благодаря Бога, я ничем не страдаю. Маленькая девочка….
– Тьфу ты пропасть! опять девочка! А! понимаю теперь, понимаю! Значит эта девочка нездорова. Что же, вы хотите, чтобы я пошел к ней? Да, я и должен итги: она сама должна описать мне симптомы своей болезни: я не могу судить о состоянии здоровья больной по вашим словам. Пожалуй вы мне наговорите такую чепуху, что и Боже упаси: скажете, что у неё чахотка, или завалы, или какой нибудь другой недуг, которых никогда не существовало: это одни только аллопатические выдумки – мне нужны симптомы, сэр, симптомы!
– Вы лечили её бедного отца, говорил Леонард, не обращая внимания на слова доктора: – вы лечили капитана Дигби, когда он захворал, ехав с вами в дилижансе. Он умер, и дочь его осталась сиротой.
– Сирота! сказал доктор, перелистивая памятную медицинскую книжку. – Для сирот, особливо неутешных, ничего не может быть лучше аконито и хамомиллы.
Большего труда стоило Леонарду привести на память гомеопата бедную Гэлен, объяснить ему, каким образом он взял ее на свое попечение и зачем явился к доктору Моргану.
Доктор был тронут.
– Решительно не могу придумать, чем бы помочь ей. Я ни души не знаю её родственников. Этот лорд Лес…. Лес…. как его зовут там…. да, впрочем, у меня нет знакомых лордов. – Будучи жалким аллопатом, я знавал многих лордов. Например, я знал лорда Лэнсмера; часто брал он от меня голубые пилюли моего изобретения…. шарлатан я был тогда порядочный. Сын этого лорда был умнее своего родителя: никогда не принимал лекарства. Очень умный был мальчик лорд л'Эстрендж…. не знаю только, так ли он добр, как и умен.