Великий дипломат и великий интриган Остерман присоветовал правительнице:
- Ваше величество, отправьте гвардию в Финляндию. Благо, война со Швецией назревает. Пусть разомнутся. Нечего на балах паркеты протирать, тем паче вкруг дворика цесаревны крутиться…
Верно, новая война со Швецией надвигалась - все из-за глупости правительства. Войска пошли под Выборг - почему бы не пойти и гвардии?
Гвардейские полки были страшнее шведов… Они привержены цесаревне-затворнице.
- Мой гоф-интендант! - бросилась к Алексею. - Они идут в поход! Им надо дать денег! У меня мало…
Алексей поцеловал грустно опустившуюся ручку:
- Моя господыня! Все придворные - твои слуги. Мы отказываемся от жалованья - в пользу гвардейских солдат. Дай им всем хотя бы по пять рублей.
- А не в обиде ль будут твои подчиненные?
- Какая обида! За честь сочтут.
- Так бери все, что найдешь в моей казне… и прибавляй свои. Чего жалеть, Алешенька. Бог весть, где нам завтра быть! Беги к солдатикам моим. Да с французиком встреться, тоже денежек попроси. Нечего ему попусту вздыхать.
Французик - это посланник короля Франции, юный маркиз Шетарди, безумно влюбленный в российскую цесаревну. Как ни горько гоф-интенданту, оставшемуся к тому же без копейки, а ведь надо идти. Надо выручать.
Через слуг условились: в лесу на Выборгской дороге. Ни при большом, ни при малом дворе даже послу нельзя встретиться с цесаревной: следят. Вот дела!
Гоф-интендант и личный камергер цесаревны приехал в скромной коляске. Блистательный маркиз на этот раз завернулся в черный походный плащ. Истинно версальские заговорщики!
Маркиз почти не говорил по-русски, посланец цесаревны с трудом, хоть и нанят ему был учитель, осиливал французский. Но время поджимало: некогда учиться. С грехом пополам все ж объяснились.
- Цесаревна просит французского короля одолжить ей пятнадцать тысяч рублей. Для верной гвардии, - без обиняков и без смущения сказал камергер.
- За честь сочту! - забыв, что он сегодня в шляпе без перьев, взмахнул маркиз рукой… - При мне две тысячи - располагайте. Остальное займу у ваших банкиров. Под честное слово моего короля! Как ее высочество цесаревна?..
- Цветет, как… как… - попробовал втолковать ему Алексей.
- А-а, как?.. Роза?.. Конечно же роза! - начал свое измышлять маркиз.
Алексей взял две тысячи и учтиво поклонился, присовокупив:
- Я передам самый нижайший поклон цесаревне.
Жестами дополнил свою хохлацко-французскую речь.
Понял ли, нет ли маркиз - надо было уходить. Какие-то темные личности между деревьями замелькали: наверно, за гоф-интендантом от домашних ворот следили. Бросился к своей коляске и шепнул кучеру:
- Геть, милый!
Это значило: вороного не жалеть. Чужая коляска, спохватившись, тоже следом первым снежком запылила. Но разве догонишь!
Как ни печально ему было предавать приветы от маркиза, но все исполнил в точности.
Елизавета грустно повинилась:
- Разве я виновата, Алешенька… что я вот такая?..
Даже в это тревожное время не меркла она. "Воробьиные глазыньки", - лучше ничего не мог в своих думах выдумать Алексей под ее волооким взглядом.
- Так все забирай, что осталось, - и к солдатикам. Не медли, мой гоф-интендант.
Какое промедление! Стрелой полетел к преображенцам. По пять рубликов каждому солдату вручил. Офицерам, конечно, только поклоны от любимой цесаревны, офицеры должны подождать будущих щедрот… А надоумил не мелочиться пред офицерами не кто иной, как Сумароков. Именно он, на счастье, и встретился. Полной дружбы не было, но было доверие. Мир тесен: Сумароков уже прослышал о раздаче денег гвардейцам. Потому и присоветовал:
- Похвально, Алексей Григорьевич. Только офицеров малой суммой не оскорбляйте.
- На большее негоразды. Где взять?
- И не надо брать. Офицер побогаче солдата. Меня даже просили предупредить вас, а особливо цесаревну. Бог даст, не оставит своей милостью.
- Бог даст, Александр Петрович… Я передам ваше слово цесаревне.
Ей не терпелось и самолично творить благо. Но как сокроешься от людей? Стоило по хорошей погоде прогуляться по заснеженному Летнему саду, даже без мужского сопровождения, с одними горничными, как ее обступили гвардейские офицеры. Явно подстерегали. Один их них, указывая на своих товарищей, начал говорить:
- Матушка! Мы все готовы и только ждем твоих приказаний!..
- Ради Бога - молчите, - был ее испуганный ответ. - Не делайте себя несчастными, дети мои. Время еще не пришло. Я дам вам знать…
Она находилась в самом затруднительном положении. У нее было множество приверженцев, но не было человека, который встал бы во главе. Разумовский?.. Ах, Алексей-Алешенька! Не простят ему безродства. Не дано ему полки водить, а дано водить женские души. Воронцов? Слишком много лишних слов говорит… Лесток? Да, главный ее лейб-медик славно топает своими ботфортами, горяч и предан, но тоже в генералы не годится. Иноземец вдобавок… Кто же?!
"Видно уж, так, самой придется, а остальные на запятках".
Дело к зиме шло, на широких запятках ее саней места всем хватит. Но вожжи-то, вожжи в чьих руках?.. Ведь так и норовят вырвать! Правительница, окруженная шептунами со всех сторон, уже всякое дружество к ней потеряла.
Куртаг был назначен на 23 ноября. Правительница нервно ходила из угла в угол. Наконец отправилась в отдаленную комнату и велела позвать цесаревну - не как раньше, чтоб под локоток, а через камер-лакея передать. Не отвечая на приветствие, спросила:
- Какие у тебя, голубушка, дела с маркизом?
- Шетарди? - все поняла Елизавета. - Чисто светские. Разве можно отказать французу в приеме!
- Можно. Я требую.
- Раз сказали, что меня нет дома, второй раз сказали, а вчера он подъехал, когда я как раз выходила из саней…
- Да, голубушка, мы все знаем, - проговорилась она о неприличной слежке. - И мы решили просить французского короля отозвать этого повесу. Нечего ему мешаться в российские дела…
Невелико обвинение - повеса. Но вот вмешательство в дела - это посерьезнее…
С Елизаветой сегодня говорила не подруга-наперсница, а правительница. Славно ей в ушки надули! При ее-то безвольном характере. Елизавета потупилась, не считая нужным оправдываться.
Правительница продолжала:
- Слыхала я еще, голубушка, что ты раздаешь гвардейцам деньги. Иль богата?
- Какое богатство, ваше величество! - уже без намека на женскую дружбу пришлось отвечать. - Доходы с моих имений самые скудные…
- А ежегодное содержание, нами пожалованное? Пятьдесят-то тысяч?
Неприятно укололо это напоминание, но что делать.
- Благодарствую, ваше величество. Но надо же мне свой "дворик" содержать. Неприлично и для вас, если меня в скупости обвинят. Я деток у многих гвардейцев крестила, как не порадеть? Хотя бы на пелены…
- Ой, голубушка, смотри, как бы тебя саму не спеленали!
В сердцах отошла правительница. Славно ей в ушки надули - и Остерман, и собственный муженек, да и всяких подхалюзников не счесть. Не было уже секретом: для цесаревны опять, как и раньше не раз бывало, готовят монастырь…
Сколько это еще может тянуться?
Ну, день, ну, два…
VIII
Как проспались после куртага, уже не один Разумовский пришел; вместе с ним и Воронцов, и Петр Шувалов, и Лесток.
- В плен меня берете? - попыталась Елизавета свести все к шутке.
- Если и плен, так со всей нашей преданностью, - начал Разумовский, но вперед себя пропустил Воронцова: и родовит, и речист, не в пример ему.
Но длинных речей и Воронцов не стал говорить, а только:
- Решайтесь, цесаревна!
Елизавета попыталась представить всю опасность задуманного, но мужские голоса на этот раз были единодушны и тверды:
- Подлинно, это дело требует немалой отважности!
- Но в тебе, матушка, кровь Петра Великого, не забывай.
- Дерзай! Завтра будет поздно…
- Ты передом, а мы с тобой… на запятках, на запяточках!
Она решилась:
- В таком разе надо послать за гренадерами.
Гренадеры явились на исходе двенадцатого часа ночи.
- Могу ли я на вас положиться, дети мои?
Ей шел уже тридцать третий год, и слово "дети" не было наигранным. Как и обратное:
- Матушка-цесаревна! Располагай нашими жизнями.
Елизавета заплакала, никак не могла найти куда-то запропавший платок. Алексей Разумовский свой выхватил. Это могли бы сделать и Воронцов, и Шувалов, и Лесток, и любой из офицеров, но знак внимания от Алексея ей был ближе всего. Она попросила всех выйти из комнаты. Опустилась на колени перед образом Спасителя. Хоть Алексей и вышел вместе со всеми, но он, с той стороны двери, услышал:
- Клянусь никогда никому не подписывать смертный приговор…
Или послышалось Алексею? Или собственная душа так отозвалась? Об этом было немало переговорено. Единственное сомнение являлось: как может царь обойтись без казней?!
Но рассуждать было некогда.
Помолившись, Елизавета вышла с крестом к гренадерам:
- Когда Бог явит милость свою нам и всей России, то не забуду верности вашей.
Крест целовали истово, без лишних слов. Скорая присяга скоро и дело сделала.
Елизавета не стала и переодеваться, просто по просьбе Алексея надела кирасу поверх платья. Шуба - сверху.
- В казармы Преображенского полка!