Я возвращалась с работы усталая, продрогшая.
Снег сыпал весь день, огромные сугробы завалили тропинку через заводской пустырь, которым все ходили, сокращая дорогу. Фонарей почти не было, ноги то проваливались до колен в снег, то скользили по колдобинам.
Я с трудом тащила сумку полученных в заводском распределителе бараньих ножек, предвкушая, как дома наварю студень, накормлю Андрейку и наемся сама. Вдруг услышала: кто-то лёгкий и осторожный шагает за мной по пятам; вот перепрыгнул следом канаву, вот чуть слышно фыркнул…
Оглянувшись, я увидела собаку. Она шла за моей сумкой неотступно, как за магнитом. Но когда я остановилась, тотчас отпрянула в темноту. Однако запах пересилил. Животное медленно приблизилось.
Косматая, тощая, с испуганно втиснутым в задние лапы хвостом, собака стояла возле сумки как привидение.
– Ты, псина, – сказала я, – ничего всё равно не получишь…
Собака точно поняла.
Опустив голову, отбежала и села на снег. Мне стало её жаль. Нашарив, я вытащила и бросила голяшку. Собака, приняв кость за камень, отскочила, но тут же вернулась, схватила кость и исчезла, словно провалилась в сугроб.
Снег повалил сильнее, завьюжило, я пошла быстро. Уже у парка снова послышалось сзади лёгкое движение. Так и есть! Собака шла за мной как тень.
У подъезда при свете я разглядела её. Дворняжка, исхудавшая, заросшая грязью, как будто молодая. Однако разглядывать было некогда, я захлопнула дверь.
Утром Андрейка пошёл в школу, я работала во вторую смену. Вдруг – звонок. Андрейка громко шептал с лестничной площадки:
– Мама, чей-то пёс! Смотри, у нашей двери спит…
Я выглянула, ворча:
– Ну и что? Не задерживайся, опоздаешь.
Прижавшись вытянутым телом к стене, положив морду на лапы, на каменном полу лежала вчерашняя собака. Она не спала. Она пристально следила за нами. Из двери высунулась Рона с половой щёткой в руке.
– Чья? Откуда?
Лёлин заспанный голосок прокричал:
– Ронка, где ты? Я проснулась. Дай моё платье!.. Я торопливо закрыла дверь, махнув Андрейке, и вовремя: в коридоре шлёпала стоптанными тапками Александра Николаевна.
– Зачем квартиру студите? Не лето… Вероника, марш к себе!
Она подозрительно осмотрела меня, шаркнула к двери, и тотчас по всей лестнице раздалось:
– Это ещё что за тварь? Мало люди грязи носят… Я т-тебя! Пшла!
Собака стремглав понеслась вниз. В этот день она больше не приходила. А на следующий…
– Мама, он здесь! Из подъезда прогнали, побегал, побегал в парке и опять у нас…
– Кто – он?
– Пёс. Тот самый…
– Что ты болтаешь? Надо его выгнать, скандалу не оберёшься.
– Мама, слушай. Мы студень ели? Ели. Кости остались? Остались. Давай…
– С ума сошёл! Это значит приваживать к дому.
– Хорошо. Тогда я заберу кости, да? В газету! Вот так… И отнесу в парк, где мы на лыжах катаемся, ладно?
– Нет, дальше неси. Куда-нибудь на соседнюю улицу…
Я помогала Андрейке заворачивать кости, выпроваживала его.
– А я знаю, кому ваш Андрюшка кости тащит. Той поганой собачонке! – пропел из коридора нежный Лёлин голосок.
– Да, голодной собачонке. И ничего в том плохого нет, – строго сказала я.
– А я всё равно маме скажу.
– Ну и говори! – прижав к груди свёрток, буркнул убегавший Андрейка.
Не знаю, откуда у Лёли, у ребёнка, была такая неприязнь к животным. Дети, как правило, любят, жалеют их. Лёля и кошку-то свою больше мучала, чем ласкала. А ведь с виду была ангелок ангелком: беленькая, с небесными глазами и кудряшками, как у Александры Николаевны, только не слинявшими, а золотыми. По сравнению с пухленькой розовой сестрёнкой длинноногая, тощая Рона казалась уродливой.
Андрейка пришёл домой не скоро.