Натужно кашляя, вошел Эмин-ахун, поставил посох у двери, разулся, протянул обе руки Абдулмеджит-хану.
- Эссалам-алейкум!
Абдулмеджит-хан пренебрежительно ответил на приветствие, предложил садиться. Ахун сел так, словно собирался читать намаз, погладил ладонями длинную бороду, сдерживал дрожь рук.
- Добро пожаловать, господин темник!
- Спасибо, - иронически сказал Абдулмеджит-хан. - Слышал, что вы болеете и подняться не можете?
- Да, дней семь-восемь уже мне нездоровится… Пришел к вам потому, что нельзя было не прийти - только что мне сообщили страшную весть.
- Это какую же весть? - прищурился хан. - Ту, что ваши люди убили одного моего сарбаза, а второго тяжело ранили?
Ахун помолчал.
- Разумеется, это очень плохая весть, - наконец согласился он. - Но все же, господин темник, простите вину бедняги. Он человек мирный, не смутьян. Бес попутал, с кем не бывает… Как я слышал, ваши сарбазы тоже одного парня убили, ранили несколько человек… Конечно, все это печально, но я прошу вас смилостивиться и простить Чарыяра хотя бы ради меня. Если вы его повесите, меня осудят и взрослые, и дети.
- Убил он, казню я, - возразил Абдулмеджит-хан. - Вы-то здесь причем?
- Я задержал народ, господин темник.
Абдулмеджит-хан притворно удивился.
- Как это вы задержали? Да посмотрите - кругом пустые кибитки! Где их хозяева, если вы их задержали? Половина населения в Чагыллы перешло! Почему же вы их не отговорили?.. Ради вас мы на три дня задержали войско в дороге. На целых три дня! А вы даже на вызов хакима не соизволили явиться!
- Не мог, господин темник… Приехал бы, если б хоть на ногах мог стоять… Нездоровилось мне.
- А почему другого человека не послали?
- Можно было, да посланец ваш сказал, что обязательно только сам должен поехать, а я не имел сил…
Гнев хана нарастал. В его душе все клокотало от злости. Ему хотелось многое сказать ахуну. И он решил, как следует припугнуть его, а затем уже продиктовать свою волю. Поэтому он еще жестче сказал:
- Вы не цените наше уважение, ахун! Думаете, что государство боится вас? Хотите, я всех вас сегодня же выселю отсюда? Если человек не дурак, он не будет ссориться с государством. Ну, допустим, убежали вы. Куда убежали? За Атрек? Пушки и там вас достанут. Или в Хиву побежите, в Бухару? Там вас тоже не встретят с распростертыми объятиями, будьте спокойны! Мы уже переговорили с Хивой и Бухарой. Не питайте на них ни малейшей надежды. Или вы надеетесь на Шукри-эффенди, а?
Хан пристально посмотрел на собеседника, проверяя, как подействует этот вопрос. Ахун сжался и побледнел. Он растерянно прикусил кончик бороды, не зная, что ответить. Абдулмеджит-хан, поняв, что нащупал слабое место, продолжал:
- Шукри-эффенди рассказал нам обо всем. И о разговоре с вами тоже!.. Впрочем, мы и без него обо всем знали. Так что не будьте наивным, ахун, нам все известно!
Взяв в себя руки, Эмин-ахун с достоинством сказал:
- Не знаю, господин темник, что вам мог рассказать Шукри-эффенди. Мы тоже имеем глаза и уши и умеем думать. Хоть мы и не мыслители, разумом проникающие сквозь камень, однако умеем добро отличать от зла и близкое от далекого. Какое зло мы видели от Ирана, чтобы искать защиту в Турции?
Ахун смело и прямо смотрел в пылающее лицо Абдулмеджит-хана. Хан, видимо, не ожидал такого решительного ответа. Он посмотрел на собеседника с удивлением и буркнул:
- Очень хорошо, что понимаете это!
Ахун, приободрившись, продолжал в том же тоне:
- Разные люди есть, господин темник, есть понимающие, а есть и не понимающие. Вы говорите, что часть народа бежала. Но не я же надоумил их бежать, правда? Я сам сижу перед вами, и все мои родные, все близкие остались дома, хотя, если бы хотели бежать, то сумели бы сделать это заблаговременно. Я не один раз выходил к людям и убеждал: сидите по домам, от государства убежать нельзя и не надо этого делать. Однако народ как стадо - часто за дурным козлом бежит к пропасти.
Абдулмеджит-хан без улыбки посмотрел на Эмин-ахуна.
- Значит, вас они не слушаются, нам не подчиняются. Что же станем делать? Похлопаем по плечу и скажем: "Молодцы!" Так, что ли?
Эмин-ахун промолчал и, возвращая разговор к первоначальной цели своего прихода, сказал:
- И все же, господин темник, простите Чарыяра. Ради меня простите.
- Ради вас? - нахмурился Абдулмеджит-хан. - Нет, ахун, ради вас мы и так слишком много сделали - на три дня остановили сарбазов. И кроме того… кроме того, вы опоздали со своей просьбой. Надо было приходить раньше. Но сейчас приказ уже отдан, отменять его я не стану. Виновный понесет наказание!
Ахун глубоко вздохнул:
- Ну, смотрите сами… Недовольства будет много.
Бледные губы Абдулмеджит-хана искривились в презрительной гримасе.
- Угрожаете?
- Нет-нет, - торопливо ответил ахун, делая рукой отрицательный жест. - Избави боже! Угроза нищего - мольба его, господин темник. Мы можем только умолять…
- А если вашу мольбу оставят без внимания, вы поднимете бунт, да?
- Боже упаси! Вы меня не так поняли, господин темник!
Я просто хотел сказать, что в народе много смутьянов и это будет им на руку.
- Ну и пусть!
Некоторое время Эмин-ахун посидел, беспокойно ерзая. Потом сказал просительно:
- Если разрешите, господин темник, я пойду?
Абдулмеджит-хан не ответил.
Эмин-ахун торопливо обулся, кивнул на прощание и ушел, на этот раз не кряхтя и не задыхаясь, словно беседа с ханом сразу излечила его от болезни. Глядя ему вслед злыми глазами, Абдулмеджит-хан мысленно выругался.
Люди, собравшиеся около шатра Абдулмеджит-хана и не отходившие, несмотря на неоднократные грозные предупреждения часовых, были уверены, что хан снизойдет к просьбе ахуна, помилует Чарыяр-агу. Когда же Эмин-ахун, пробормотав: "Ай, люди, мои слова не возымели никакого действия…" и стуча посохом, быстро прошел мимо, раздались возгласы возмущения:
- Если жаждет крови, пусть и нас убивает!
- Где Чарыяр-ага был, там и мы были!
- Все отвечаем равно!
- Рано или поздно ответите, кровопийцы, за невинную кровь!
Плосконосый сотник, вывернувшись откуда-то, махнул плетью:
- Расходись, скоты!.. Кто кровопийцы?.. А ну, осади! Быстро, быстро!
Из шатра вышел Абдулмеджит-хан, и люди притихли, настороженно провожая глазами его сухую голенастую фигуру. Хан направился к кибитке, с которой были уже сняты кошмы. Решетчатый остов терима напоминал обнаженные ребра какого-то неведомого существа. На самом верху сидел здоровенный сарбаз и прилаживал веревочную петлю. Упираясь пяткой в перекладину, он пробовал прочность узла. Возле кибитки босой, без шапки, в длинной, до колен, белой рубахе стоял со связанными руками Чарыяр-ага. Он уже распрощался с белым светом. Когда ему шепнули, что ахун пошел просить помилования у Абдулмеджит-хана, он только вздохнул и печально прошептал: "У пса из пасти кость не вырвешь!.." Хотелось на прощание обнять домашних, но просить об этом он не стал.
Абдулмеджит-хан оглядел его, хмурясь и покусывая губы. Плосконосый сотнич застыл в угодливой позе, ожидая приказаний. Толпа, окруженная сарбазами, притихла. Только изредка кто-нибудь вздыхал или сдержанно кашлял. Не слышно было даже голосов детишек. Все понимали трагическую напряженность минуты.
- Чего стоишь, как истукан? - строго сказал Абдулмеджит-хан плосконосому старику. - Ведите его!
Два сарбаза, повинуясь знаку сотника, схватили Чарыяр-агу под руки.
- Дай слово сказать! - попросил старик, словно не замечая усилий двух рослых человек, старающихся сдвинуть его с места.
- Говори! - разрешил Абдулмеджит-хан. - Да побыстрее!
Чарыяр-ага обвел глазами притихших людей, посмотрел на костяк оголенной кибитки, на петлю, тихо покачивающуюся в ожидании жертвы, и перевел взгляд на Абдулмеджит-хана. В его глазах хан не увидел ни страха, ни мольбы, - только ненависть и презрение.
- До сих пор вы раздевали народ, как лук, - сказал старик, делая шаг к Абдулмеджит-хану. - Теперь вы снимаете с живого кожу? Прими мое последнее уважение, ага! Тьфу!.. Тьфу!..
Чарыяр-ага плюнул в лицо хана и ударил его в живот ногой. Абдулмеджит-хан согнулся, словно сломался пополам, лицо его посерело. Однако в следующее мгновение он глухо зарычал и рванул из ножен саблю. Сарбазы шарахнулись в стороны, Чарыяр-ага остался один перед обезумевшим от боли и ярости ханом. Сверкающая молния стали с визгом опустилась ему на голову. Мир вспыхнул ослепительным пламенем и погас. Земля отозвалась глухим звуком на падение тяжелого тела.