* * *
Весть о том, что Адна-сердар и Борджак-бай покинули совет, молниеносно облетела селение. Почти все единодушно осудили их поступок. Одни говорили: "Ай, что им! К ихнему стаду волк не подступится". Другие выражались более откровенно: "Будь оно проклято, это байское племя! За добро свое трясутся, живоглоты! Привыкли на горбу бедняков ехать!"
Упрямых предводителей попробовали уговорить. Однако Адна-сердар взбеленился окончательно, и, несмотря на позднее время, уехал со своими нукерами в Хаджиговшан, сказав, что сам знает, как ему поступать.
Борджак-бай сделал вид, что поддался на уговоры Эмин-ахуна. Собственно, он и не собирался уезжать, а покинул совет только потому, что торопился сообщить положение Абдулмеджит-хану. Очень кстати пришелся и отъезд Адна-сердара.
Наступила ночь. Она была не темнее и не душнее обычных, но тревога долго не давала людям уснуть. Наконец после полуночи Ак-Кала успокоилась и затихла.
Махтумкули не спал. Опершись на руку, он полулежал в темной кибитке и перебирал в памяти события дня. Они были малоутешительными. Надежд, что дело может закончиться благополучно, почти не оставалось. А нужно ли, чтобы все закончилось благополучно? Нарыв назрел. Народ бурлит, как кипящий котел. Все время он призывал к миру и согласию, считая, что нет неразрешимых мирным путем противоречий. Может быть, он ошибался? Может быть, бывают моменты, когда судьбу народа решает не рассудительная мудрость, а сила и мужество? Он призывал к согласию, но разве о согласии говорят его пламенные строки о тиране, которые он написал под влиянием разговора с Ифтихар-ханом. Разве согласие утверждают те его стихи, которые заставил читать хаким? Нет, видно, разум подсказывает одно, а сердцу хочется другого. Кому из них верить? Седой ли мудрости, почерпнутой у многих философов и в долгой жизни, или маленькому комочку живой плоти, тревожно стучащему в груди?
Осторожно ступая, вошел Атаназар. Полагая, что Махтумкули спит, он начал шарить в темноте, отыскивая постель. Старый поэт окликнул его:
- Это ты, сынок?
- Я, Махтумкули-ага, - отозвался Атаназар, высекая огонь.
- Как там, все тихо?
- Пока тихо.
- Ну, ложись, сынок, отдохни немного. Наверное, скоро уже рассвет.
- А вы почему не спите, Махтумкули-ага?
- Попробую и я уснуть.
Атаназар отстегнул саблю, положил сложенный халат под подушку, чтобы было повыше, и с удовольствием вытянулся, сладко зевнув. Вскоре богатырский храп уже сотрясал стены кибитки. Однако он не мешал Махтумкули думать - в голове поэта уже теснились новые строки, - они двигались одна за другой, как всадники в походном строю, звенели отточенной сталью рифм, вспыхивали молниями метафор и сравнений. Не хотелось вставать, чтобы зажечь погашенный Атаназаром каганец, но старый поэт мог и не записывать - память пока еще ни разу не подводила его. И он продолжал лежать, шевеля во тьме губами…
Образы рождались как бы сами собой и целиком захватили Махтумкули. Он не обратил внимания на крик петуха, не услышал и другой крик, не петушиный. Однако храп Атаназара моментально затих, а через мгновение джигит встревоженно поднял голову.
- Слышите, Махтумкули-ага? - спросил он.
Махтумкули очнулся.
- Ты что-то сказал, сынок?
- Кричат! - прошептал Атаназар, торопливо натягивая сапоги.
Теперь и Махтумкули услышал чей-то невнятный крик. Сердце нырнуло вниз: кизылбаши?
- Быстрее! - сказал он и заторопился, одеваясь.
На улице, между двух кибиток, натужно покашливая, стоял сердар Аннатувак и тревожно смотрел в ту сторону, откуда доносились крики.
- Слышите? - кивнул он Махтумкули.
Атаназар прислушался и заявил:
- Илли-хан орет!.. Клянусь богом, это его голос!
Атаназар не ошибся. Через несколько минут появился Иллихан в окружении взволнованной толпы. Он глыбой громоздился на взмыленном коне и, заикаясь сильнее обычного, кричал:
- В-а-вай, б-б-братья!.. Н-н-на п-п-помощь!.. Ув-в-в-вели!.. П-п-помогите!
Сердар Аннатувак взял храпящего коня под уздцы.
- Успокойся, Илли-хан, - сказал он негромко. - Успокойся и толком объясни, что случилось.
Но толстяку Илли-хану успокоиться было, видимо, не так просто.
- У-у-у-увели! - продолжал кричать он.
- Кого увели?
- Отца увели!..
- Кто увел?
- К-к-кизылбаши!.. О, горе!..
Сердар Аннатувак огляделся по сторонам и приказал двум джигитам:
- Алты! Овез! Быстро на коней! Разузнайте, в чем дело!
Весть о пленении Адна-сердара не очень-то огорчила аккалинцев. Так тебе и надо, думали многие, это тебя за спесь аллах наказал, за пренебрежение к народной беде. Аннатувак, морщась, сказал Илли-хану:
- Перестань кричать! Криком не поможешь… Скажи, зачем вас понесло в Хаджиговшан на ночь глядя?
Илли-хан вырвал у него повод:
- От в-в-вас, иомудов, б-б-больше и ждать н-н-нечего! Н-н-небо ближе, ч-ч-чем вы!
- Постой, Илли-хан! - протиснулся к нему Атаназар. - Я такой же гоклен, как и ты…
- Ты н-н-не гоклен! - крикнул Илли-хан и стегнул коня. Толпа поспешно расступилась.
- Езжай, харам-зада! - сказал кто-то ему вслед. - Может и ты в руки кизылбашам попадешь!
- Скатертью дорога, проклятье твоему отцу! - добавил другой.
Хотя сердар Аннатувак не очень сожалел о пленении Адна-сердара, его тем не менее сильно обеспокоило то, что где-то поблизости рыскают сарбазы. Он и раньше предполагал, что, предложив решить дело мирным путем, хаким все же не станет терять времени. Поэтому, сообразуясь со своим давним военным опытом, он во многих местах между Астрабадом и Ак-Калой поставил сметливых парней с наказом крепко смотреть по сторонам и в случае чего поднять тревогу. Однако в восточной стороне, до самого Куммет-Кабуса никто не наблюдал, Аннатувак решил, что там нет ни мостов через реку, ни достаточно широкой лощины для прохода большого числа воинов. Вероятно, сарбазы воспользовались его оплошностью. А может быть, они поступили по-иному. Во всяком случае, ясно было одно: переход регулярных войск через Гурген означал, что сабли обнажены. И значит…
Развиднелось как-то очень быстро и незаметно. Воздух был неподвижен и душен не по-осеннему.
Аннатувак расчесал пальцами рыжую бороду, обвел взглядом толпу. Собрались, вероятно, все, кто ночевал в крепости и около нее. Люди молчали, и в этом молчании было что-то зловещее, как в недобром затишье перед грозой.
От толпы отделился маленький старичок, совершенно беззубый, с длинной белоснежной бородой.
- Народ ждет ясного слова, сердар! - крикнул он, подняв руку. - Чем кончится ваш совет?
Его поддержали:
- Сколько можно совещаться! Люди извелись, ожидая решения!
- Если ничего не выходит, скажи! Все будем думать!
- Верно говорит Курбан-ага! Народом решим!..
Сердар Аннатувак поднял руку, призывая к молчанию.
- Вот и решайте! - сказал он, когда крикуны успокоились. - Слово за вами!
Толпа загудела. Белобородый старичок подошел ближе к сердару и, глядя ему прямо в глаза - снизу вверх, - сказал:
- Сердар! Если слово за нами, то скажу его я! И слово будет такое: сломать мост через реку и дать кизылбашам шиш вместо лошадей! Пусть идут на нас, если смелости хватит!
Он повернулся к толпе, поднял вверх маленькие сухие руки:
- Так я сказал, люди, или не так?..
- Верно! - закричали со всех сторон. - Правильно!
- Молодец, Курбан-ага!
- Спасибо за доброе слово!
- Ломайте мост!
- Не давать им лошадей!
- Ломайте мост!
Сердар Аннатувак помолчал, словно ждал еще какого-то решения. Но люди были единодушны в своем порыве.
Он тяжело вздохнул и махнул рукой в сторону моста:
- Идите, ломайте!
Толпа с шумом и воем ринулась к мосту.
- Берите лопаты!
- Топоры несите!
- Жгите его огнем! Пусть от него и следа не останется!
- Ломайте!
Казалось, не на мост, а на ненавистного врага двинулось бурлящее человеческое море. Время разговоров кончилось - пора было действовать.
Махтумкули положил руку на плечо Аннатувака, стоявшего в тяжелом раздумье с опущенной головой.
- Не огорчайтесь, сердар. Вы поступили правильно.
Сердар не шелохнулся, но лицо его просветлело.