Шейдаи пел с выражением, пел - как делился собственным горем, и как-то незаметно и сразу изменилось настроение слушателей. Люди стали тяжело дышать, понурились, словно лицом к лицу столкнулись с тяготами проклятой жизни.
Шейдаи собирался ограничиться одной песней. Но ему не позволили, его заставили петь еще и еще.
Взялся за дутар Дурды-шахир. Этот без шутки никогда не обходился:
- Люди! Если Довлетмамед не скажет, каким образом он отблагодарит меня, петь я отказываюсь!
Вокруг засмеялись.
- Дадим все, что пожелаешь, - расщедрился Довлетмамед.
- Это хорошо, я люблю получать желаемое.
Поглаживая бороду, вмешался Карли-сердар:
- Может, мы заранее услышим твое желание?
Дурды-шахир помешкал немного, будто серьезный вопрос решал.
- Хорошо, я скажу. Мне многого не нужно. Пусть Довлетмамед устроит мне такую же свадьбу, как сегодня, - пусть женит на хорошенькой женщине. Большего не требую.
Дурды-шахир настолько не походил на жениха, что все вокруг грохнули. Карли-сердар тоже смеялся от души:
- Ладно, принимаем твои условия. Но только в том случае, если победишь в состязании с Махтумкули.
Дурды-шахир поднял руки.
- Отказываюсь, не могу этого сделать. Древняя мудрость гласит: "Ремесло пропадает, если ученик не превзойдет своего учителя". Перед всем народом признаю: Махтумкули превзошел меня.
- Поэт не может сдаваться просто так! - выкрикнули из толпы. - Если ему и суждено проиграть, то это должно быть в единоборстве!
Слушатели поддержали предложение. Многим из них доводилось быть свидетелями поэтического состязания в остроумии и скорости сочинения стихов, лишиться такого удовольствия они не хотели.
Дурды-шахир, взглянув на Махтумкули, улыбнулся:
- Слышишь, чего требуют? Единоборство, говорят. Давай придвигайся поближе.
Махтумкули пересел, но сказал:
- Вас нельзя побэдить, учитель.
- Не скромничай, - подмигнул Дурды-шахир. - Действуй по пословице: "В борьбе и отца не щади". Ну-ка, приготовились! Давай первый!
Махтумкули неторопливо произнес:
Что это - волны красок и без воды поток?
Кто это - прыгать может, но не имеет ног?
Кто серебром блистает в море, словно клинок?
Если шахир ты, дай нам точный на все ответ!
Слушатели зашептались, обсуждая вопросы. Взоры обратились на Дурды-шахира. Одни ожидали ответа, другие сами пытались отгадать вопросы Махтумкули. Наконец Дурды-шахир ответил после затянувшейся паузы:
- Ветер цветник волнует, красок струя поток.
Может змея подпрыгнуть, хоть не имеет ног.
Рыба в морях блистает, словно литой клинок.
Низкий поклон поэту - вот наш ответ тебе.
Восклицаниями "Ай молодец!" слушатели приветствовали находчивость Дурды-шахира. Махтумкули сразу же, не мешкая, задал следующие вопросы:
- Яства вкушали оба, но ни один не сыт,
Что до поры великой каждый в душе хранит?
Кожу с кого содрали, кто был врагом убит?
Если шахир ты, дай нам точный на все ответ.
Послышались оживленные голоса:
- Трудные вопросы!
- Теперь так легко не отделаешься, яшули!
Дурды-шахир действительно казался озабоченным - ссутулился, втянул голову в узкие плечи. Долго молчал. Наконец решился:
- Встреча - мечта влюбленных, ею никто не сыт.
К судному дню молитву всяк для себя хранит.
Был Несими ободран заживо и убит.
Низкий поклон поэту - вот наш ответ тебе.
Опять вопросы, опять ответы. Слушатели реагировали бурно, словно сами участвовали в этом состязании остроумия. Да так оно, собственно, и было. А когда поэты закончили словесный поединок, Дурды-шахир поблагодарил Махтумкули и пожелал ему долголетия и счастья, а Махтумкули набросил на старческие плечи Дурды-шахира новенький хивинский халат.
Веселье продолжалось долго. После совершения последнего намаза раздавали брачную воду. Новобрачных благословил Довлетмамед:
- Да осчастливит аллах вашу судьбу, дети мои!
* * *
…И снова не заметил Махтумкули, как минул год. В такую же весеннюю пору год назад он стал женатым человеком. Был многолюдный той, на котором присутствовали и сердечные друзья, и просто добрые люди. Он тогда, после тоя, одарил Нуры Казима шелковым халатом и папахой золотистого каракуля, а потом дал благословение на дорогу в Багдад. Шейдаи проводил до Кара-Калы, на обратном пути два дня погостил у Оразменгли - вместе сочиняли стихи. И вот уже год прошел.
Семейная жизнь пошла поэту впрок. Нуртач оказалась очень доброй, отзывчивой женщиной. Она знала о большой любви мужа и даже предполагала, что он до сих пор продолжает любить Менгли, но не давала ни малейшего намека, что ревнует. Она даже одно стихотворение, посвященное Менгли, выучила наизусть.
Вечерами, накормив и уложив спать первенца, она заваривала чай, садилась рядом с мужем, прижавшись к его плечу, просила почитать стихи. И внимательно слушала, то улыбаясь, когда стихи были веселыми, а чаще - блестя слезинками на чистых добрых глазах.
Считал себя достигшим седьмого неба и Довлетмамед. Осуществилось его заветное: сын женат, внук лежит, таращит на деда бессмысленные глазенки и посапывает. Ну как тут не будешь радоваться!
Старику казалось, что ветер судьбы переменил свое направление, что разгонит он все тучи над головой и свет воссияет над грядущим.
- Пусть все беды отступят от наших дверей, - легонько поглаживает он пушок на головенке внука.
И словно кто-то невидимый остерегает:
- Не торопись, старик. У судьбы еще много шуток. Не спеши.
Довлетмамед не слышит этого зловещего предупреждения Вернее, делает вид, что не слышит.
Давайте и мы будем считать, что ничего не слышали.
Книга вторая
1
Бегут годы - словно перебирает четки огромная незримая рука времени, и скользят по нити истории бусинки событий…
На первый взгляд, никаких особых перемен не произошло в жизни хаджиговшанцев. Они воспринимали обычную смену времен года: пышное многоцветье весны, нещадный зной лета, мягкое дыхание осени, зябкость и неуютность зимы. А движение лет… Пусть за ними присматривают летописцы, если годы не отмечены памятными событиями.
Вот и минувший год - вроде бы как родной брат предыдущего. Впрочем, не только он. Все вокруг такое же, как и десятилетия назад - тот же Хаджиговшан, те же горы, ущелья, долины, тот же пенящийся и бурлящий Гурген. Разве что дети… Да, взрослыми стали дети. И юноши постарели. А многие из тех, кто считался незыблемой опорой жизни, завершили свой земной круг.
Когда Махтумкули праздновал свою свадьбу с Нуртач, он был молод. Груз прожитого не тяготит, если тебе всего-навсего двадцать пять, и в груди твоей клокочут и радости, и надежды. А теперь… Теперь не осталось ни надежд, ни радостей, лишь тяжелый воздух старости наполняет грудь - не дышишь, а камни глотаешь.
Сколько лет минуло с тех пор, сколько дорог пройдено! Если бы все их можно было измерить шагами! К сожалению, не только этой мерой измеряются дороги жизни. В те далекие дни Махтумкули казалось, что перед ним запираются все двери бедствий, что будущее - это только свет, только удачи…
Наивны мечты человека, хоть и крылаты они, - ни света ни прибавилось, ни удач. В один из дней новруза года Рыбы оплакал Махтумкули отца - отошел в вечный мир мудрый Карры-мулла, гордость всего туркменского народа, а для Махтумкули он был и отцом, и наставником.
Через несколько лет горным паводком обрушилась на Хаджиговшан эпидемия сыпного тифа, унесла десятки жизней и среди них - обоих сыновей Махтумкули, который и сам постоял на краю могилы.
Трудно после всего этого не сетовать на судьбу, трудно удержаться от проклятий, когда мир на твоих глазах превращается в развалины, в жилище сов и нетопырей. А кругом царят произвол и насилие, свистят плети разбойных ханов и беков.
Нет, неизменность - это только на первый взгляд. А в сердцах людских - упование, что наступит когда-то конец черным дням, конец суровому времени, что жестокий хазан судьбы сменится наконец дуновением теплого весеннего ветра.
…Ведя на поводу коня, Махтумкули спускался к реке и думал о том разброде, что творится в мире, о свирепости насилия и произвола, при одной мысли о которых стынет кровь в жилах. Совсем недавно горькими слезами плакал народ, выплачивая непосильные поборы, а правитель Астрабада все никак не утихомиривается. Что ему нужно? Ясно, не на той к себе зовет - либо кони опять требуются, либо нукеры. Снова страдания, снова горе… Проклятые времена Надир-шаха возвращаются, что ли?
А они были действительно проклятыми: ни имущества, ни пристанища не оставалось у людей, вселенная стала вселенским рабством. И все жили верой, что, когда рухнет престол кровожадного шаха, мир озарится светом справедливости, широко распахнутся двери щедрот судьбы, канут в небытие все беды.
Не канули.