10
Племенные и родовые ханы, крупные баи, именитые сановники и духовенство собрались на праздник. Гаип-хан с большой помпезностью ежегодно отмечал день восшествия на престол, и подготовка к этому событию начиналась за несколько месяцев. Повсеместная подготовка, потому что каждый, мечтающий о карьере или просто о повышении собственного благосостояния, стремился заслужить милость владыки, привлечь его благосклонное внимание к своей особе. Ни для кого не было секретом, что Гаип-хан - сладострастник, и самый желанный подарок для него - молоденькая, красивая, стройная, как кипарис, девушка. Их ему требовалось много, потому что, поговаривали, хан не имеет привычки дважды нюхать один и тот же цветок. И кто имел возможность, тот обязательно дарил девушку. Другие же ограничивались роскошным ковром, редким арабским или индийским оружием, золотой утварью - кто на что был горазд.
Многие из собравшихся во дворце были людьми преклонного возраста в белых тюрбанах и златотканых халатах. Они застыли в почтительном молчании. А на троне, украшенном золотом и драгоценными камнями, развалился Гаип-хан. Он изволил пребывать в хорошем расположении духа - полное ухоженное лицо было приветливым, светлые глаза лучились доброжелательством.
Возле трона стоял визирь-церемониймейстер. Чуть поодаль, похожие на охотничьих собак на стойке, застыли в ожидании помощники визиря, готовые в любой момент броситься на исполнение поручения. Они не отрывали глаз от Гаип-хана, разом поворачивая головы в ту сторону, куда обращался взор владыки, предупредительно ловили каждое его движение.
Низенькие столы, уставленные различными изысканными яствами, располагались перед гостями в два параллельных ряда. На просторном помосте, застланном коврами, сидели музыканты, певцы, поэты. Среди них находился и Махтумкули.
Он намеревался пойти на празднество в своей национальной одежде - в кырмыздоне и белом тельпеке. Но последовал настоятельному совету Нуры Казима и облачился в шелковый хивинский халат, чалму и мягкие ичиги вместо обычных сапог.
Сперва, услаждая пирующих, музыканты играли, а бахши пели величальные песни, перемежая их любовными, что тоже грело сердце Гаип-хана. Затем появились танцовщицы в такой откровенной одежде, что бедные чалмоносные старички едва успевали слюнки подбирать, даже блеск вожделения появился в погасших глазах.
За танцовщицами выступали поэты, и Махтумкули стало зябко, он поежился. Хоть и жил он в Хиве давно, а участвовать в ханских торжествах пришлось впервые. Он и в тронный зал дворца впервые попал, оттого все казалось необычным, чужим, порождало сумятицу мыслей, лишало уверенности в себе.
Первым выступил дворцовый поэт Махмуд, о котором Махтумкули был наслышан, но видеть которого прежде не доводилось. Он двигался уверенно и вальяжно, жесты были округлы и плавны - сразу угадывался поднаторевший в церемониях царедворец. Махмуд согнулся в верноподданическом поклоне перед ханом, потом выпрямился и сразу стал вельможей. Низким звучным голосом прочитал он посвященную владыке касыду. В ней прославлялся справедливейший из справедливых, отважнейший из отважных, щедрейший из щедрых, сиянием равный солнцу и луне, а мудростью - удоду пророка Сулеймана, владыка хивинского ханства Гаип-хан.
Декламация закончилась взрывом аплодисментов.
- Браво!
- Слава!
- Молодец!
Касыда произвела впечатление и на самого виновника торжества. Гаип-хан с важной снисходительностью кивнул, сделал небрежный жест кистью руки - и визирь накинул на плечи Махмуда затканный золотом халат.
Один за другим вышли еще два стихотворца. Однако прочитанные ими стихотворения были слабее Махмудовского, поэты повторялись: пытаясь оригинальничать, сбивались на банальность.
Настал черед Махтумкули. Он был намного моложе тех, кто выступал до него, и заметно волновался. Вельможные гости за столиками смотрели на него оценивающе и недружелюбно - что, мол, ты за птица. Среди приглашенных было несколько туркмен, кто-то из них негромко, но внятно подал голос:
- Не подведи, земляк!
Махтумкули приблизился к трону, поклонился достаточно низко, но без раболепия. Светлые глаза Гаип-хана мигнули, брови чуть приподнялись.
- Это и есть тот самый… из гокленов?
- Истинно так, о повелитель! - согнулся в поклоне церемониймейстер. - Его отец тоже известный поэт, один из именитых гокленских старейшин. - Прижатые к груди руки визиря было само почтение.
- Не думал, что он такой… - Хан замешкался, не желая, видимо, обижать незнакомого поэта. - …такой юный… Ну-ка, ты, подойди.
В огромном зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как истерически жужжит одинокая испуганная муха. В голосе Гаип-хана прозвучала сталь:
- Подскажи своим гокленам, что не там они покровителя себе ищут! Пусть откочевывают сюда. Я наделю их землей, наделю водой. Для меня первый зов души - аллах, второй зов - мои подданные.
По низким столикам гостей прокатился негромкий, почтительный гул одобрения. Молчание Махтумкули Гаип-хану не понравилось, он сухо сказал:
- Читай, что ты там сочинил.
Открыто и дружелюбно смотрел Махтумкули на хана, и хан под этим взглядом обретал утраченное было равновесие духа.
- Минувшей ночью, о владыка, приснился мне сон. Встав, я записал его стихами на бумагу. Если будет дозволено, прочитаю.
Толстые пальцы Гаип-хана любовно пробежали по тусклому серебру бороды, в глазах притаилась ирония.
- Сон, говоришь?
- Сон, ваше величество.
- И утром на бумагу записал его? - ирония появилась и в голосе.
Словно мяч, отбил ее легонько Махтумкули:
- Истина глаголет устами светоча вселенной.
Светлые глаза моргнули, брови сдвинулись, отмечая работу мысли, и успокоенно вернулись на место, но иронию хан уловил и обернулся к стоящим у трона царедворцам, как бы приглашая их принять участие в готовящемся спектакле. Они суетливо задвигались, не понимая, что от них требуется и какую позу надлежит принять.
- Читай. Послушаем, какие сны снятся гокленам.
Махтумкули извлек из кармана листок с текстом, но разворачивать бумажную трубочку не стал, читал по памяти:
Предстали мне, когда я в полночь лег,
Четыре всадника: "Вставай! - сказали, -
Мы знак дадим, когда настанет срок.
Внимай, смотри, запоминай!" - сказали.
Затрепетало сердце, я притих,
Когда взглянул на этих четверых.
Юродивые были возле них -
Они мне: "Юноша, ступай!" - сказали.И эти двое дали руки мне,
И мы пошли по дремлющей стране;
И некий знак забрезжил в вышине…
"Теперь садись и отдыхай!" - сказали.
Сделав короткую паузу, Махтумкули глянул на Гаип-хана. Тот сидел серьезный и внимательный, опираясь на подлокотную подушку.
Шесть путников я разглядел вдали,
Сидели мы: два пир-заде пришли;
Потоки слез у них из глаз текли.
"Он скоро будет. Ожидай!" - сказали.И четверо в зеленом, на конях
Невиданных, взметая легкий прах,
Приблизились, привстав на стременах.
"Для встречи тесен этот край!" - сказали.Увидел я шестидесятерых
Издалека летящих верховых.
"Спешим навстречу! Мухаммед средь них!
И ты его сопровождай!" - сказали.
Дочитать до конца Махтумкули не сумел, потому что в дверях тронного зала замер в поклоне нукер. Темные пятна пота на лопатках двигались в такт тяжелому дыханию.
К нему рысцой, по-утиному переваливаясь, подбежал визирь-распорядитель. Гонец пошептал ему на ухо. Визирь изменился в лице, поспешил к Гаип-хану, зашелестел свистящим придушенным шепотом.
Гаип-хан дернулся - как пяткой наступил на тлеющий уголь. Закричал в полный голос:
- Седлать коней!.. Все их села огню предайте!.. Старейшин на арканах сюда тащите!.. Животные!.. Скоты!
Он торопливо покинул зал. Визири засеменили следом. Всполошенные гости недоуменно переглядывались, прикидывая, что произошло и как им поступить - то ли расходиться, то ли ждать, сомнения решил визирь-распорядитель, объявив обесцвеченным голосом:
- Расходитесь по домам…