- Пусть земля будет пухом Ходжанепесу. Он начал большое дело, но не сумел его довести до конца. Не по своей вине, но не сумел. Мы должны осуществить его мечту, и если сильный покровитель оградит нас от чужеземных посягательств, это поможет и объединению туркменских племен. Мы пробовали опереться на Иран, испытали "покровительство" Хивы и Бухары, не раз из-за них на краю пропасти стояли. Остался Ахмед Дуррани. Какова надежда на него, мы с вами только что обсудили. А если так, то…
Дурды замешкался, он хотел, чтобы его мысль докончил кто-то другой. Им оказался односельчанин торговца - маленький козлобородый старчишка, один глаз которого сидел в глазнице намного глубже, чем другой, и было впечатление, что старик постоянно щурится, как прицеливается.
- Как другие, не знаю, - сказал козлобородый. - Для нас же, прибрежных жителей, выход один: Россия. Либо надо собирать пожитки и переселяться куда глаза глядят, либо просить покровительства у белого царя.
- А куда они глядят, твои глаза? - с надрывом выкрикнул торговец Дурды. - Пусть белый царь возьмет нас под свою руку! Пусть приводит войска, строит крепости - мы поможем строить! Пусть считает нас своими подданными! Вот тогда…
Что "тогда", осталось неизвестным, потому что к костру прибежал - будто за ним собаки гнались - взъерошенный парень и доложил, что русские собираются отплывать.
- Тебя ищут, Дурды-ага!
Однако Дурды-ага не торопился, словно ничего не слышал. Помолчал, хмурясь и собирая свою бородищу в кулак, и отрубил:
- Мы решили в ближайшее время направить в Россию группу старейшин! Доведите это до сведения всех ваших людей!
Встал и попрощался со всеми за руку, всматриваясь в глаза каждого, с кем прощался. Никто взгляда не отвел, никто, значит, не таил темных мыслей, и Дурды-ага почувствовал некоторое облегчение.
- Счастливого пути!
- Благополучного возвращения! - неслось ему вслед.
О желании послушать стихи Махтумкули никто даже не заикнулся - поэт сам позабыл об этом.
7
Караван замедлил движение у стен Хивы. Город прятался за стенами, виднелись лишь минареты да купола мечетей. В первую очередь внимание привлекал минарет мечети Джумы - самой большой мечети города. Он заметно выделялся на фоне вечернего неба, и хотя вокруг высилось множество его собратьев, ни один из минаретов не мог соперничать с ним по размерам и красоте отделки.
Эти устремленные ввысь стрелы ритуальных башен, сияющие золотом и лазурью, придавали городу особую нарядность и торжественность. Лучи гаснущего светила вспыхивали то там, то тут беззвучными радужными взрывами, настраивали на возвышенный лад.
Махтумкули шел пешком, ведя за собой коня. Холмистые просторы, необъятные просторы, сыпучие пески - все осталось позади. Изнуряюще тяжелый путь завершился благополучно, без происшествий, без человеческих жертв. Если вот так идти и идти прямо, скоро покажется знакомая дверь медресе Ширгази-хана - коварного хана, погубившего большую идею старшины Ходжанепеса о спокойствии для своего многострадального народа.
Бесчисленное количество раз переступал Махтумкули порог этой двери, и чем ближе сейчас подходил к ней, тем тверже становился шаг, поднималось настроение, отступала усталость. Представлялась встреча с товарищами по учебе. Разные были товарищи. С одними тянуло поздороваться за руку, других - по-братски обнять, пошутить, прижаться щекой к щеке. Третьим - просто сказать: "Салам алейкум!" - но и это было приятно, если забыть о четвертых, с которыми ни здороваться не хотелось, ни даже видеть их.
Во дворе медресе было безлюдно. Махтумкули сгрузил свои вещи, с помощью караванщиков унес их в келью. Проводив спутников, вернулся в свою обитель.
В келье было темно и душно. Свет, проникающий сквозь узкую щель окна, был слишком слаб, но Махтумкули различал все: в одном углу в беспорядке грудились тунча, кумган, посуда, остальные углы занимали полки, и на них навалом лежали книги и свитки - как в хаджиговшанском доме.
Чьи-то руки протянулись из-за спины, ладони прижались к щекам, затеняя глаза, чужое горячее дыхание коснулось затылка. Махтумкули потрогал чужие пальцы на своем лице.
- Нуретдин? Убирай руки, никто, кроме тебя, не может быть.
Тот не подчинился, пришлось высвобождаться силой, но это был действительно Нуретдин - милый, добрый друг Нуретдин. Они крепко обнялись.
- Приехал кто-нибудь кроме нас? - спросил Матхумкули. - Что-то во дворе никого не видать.
- Все здесь, тагсир им нотации читает. Я тебя увидел и потихоньку сбежал.
- О чем он там толкует?
- Сейчас чай поставлю, потом расскажу.
Нуретдин взял тунчу, вышел, а Махтумкули тем временем принялся приводить в порядок келью - подмел пол, разложил вещи по местам, раскатал новую, привезенную из Гургена, кошму, расстелил сачак, вытряс на него из хурджуна хурму, кишмиш, орехи, фисташки. Посередине поставил кувшинчик с каурмой. Подумав, достал подаренную Менгли тюбетейку, заменил ею свою, будничную.
Вернулся Нуретдин. Увидев кошму, похвалил:
- Хорошая кошма. Почти как ковер. Из Гургена привез?
Махтумкули кивнул. Нуретдин, присев, погладил щеку рукой.
- Как там гургенцы поживают?
- Живут, - сказал Махтумкули неопределенно.
- Отец, мать, братья - все живы-здоровы?
- Слава аллаху, живы.
- А Менгли?
Махтумкули невольно вздохнул.
- Плачет Менгли.
- Случилось что-нибудь?
- Родители продать ее собираются.
- А она?
- Что "она"… Плачет. Если, говорит, даже в колодец бросать станут, по рукам и ногам связав, никому не отдам свое сердце, кроме Махтумкули.
- Молодец! Бывают же и среди девушек отважные!
- Вот, подарила… - Махтумкули снял тюбетейку, протянул ее Нуретдину. - Своими руками вышила, своими руками на голову мне надела.
- Хорошая работа, - одобрил Нуретдин, разглядывая тюбетейку. - Какие узоры, а? Мастерица!
- Это не узоры, - Махтумкули надел тюбетейку, - это струны сердца ее… Ваши как живут?
- Все в порядке, привет тебе от них привез. А это что за книга?
- Отцова книга, я тебе о ней уже говорил. Хочу каллиграфу отдать, чтобы переписал.
Нуретдин осторожно полистал рукопись, прочитал нараспев:
Спасибо аллаху, что землю создал,
Что долю, и радость, и прелесть ей дал,
Что счастьем людей обеспечил сполна,
Вручил упованье и дал имена,
Красиво людей научил говорить,
Надеяться, верить, друг друга любить.
Нуретдин поднял взгляд на Махтумкули.
- Как сказано, а? Отлично сказано! - Он вполголоса повторил две последние строки. - Браво! Будем живы-здоровы - почитаем в более спокойной обстановке. В более приличествующей для таких прекрасных стихов.
Махтумкули был признателен другу за такие слова, но с Нуретдином можно не скрывать то, что думаешь.
- Да, отец вложил в стихи много стараний, много души, много мудрости, извлеченной из самых глубоких глубин жизни. Боюсь только, что до сознания простых людей не все дойдет - местами язык тяжел.
- Не возводи напраслины, стихи отменные, умные.
- Не спорю. Ты понимаешь их, и я пойму. А людям попроще надо. Так, как сами они говорят, а не высокий стиль дидактики.
- Постой, но разве твой отец писал поэму для простого люда?
- Для кого же еще? Для себя, что ли? Или для учащихся медресе? Нет, он о народе думает постоянно и для народа творит. Появись сомнение, что поэма не понадобится людям, я, вероятно, не стал бы переписывать ее. Да, пожалуй, не стал бы!
Нуретдин только головой покачал.
- Угощайся, - Махтумкули указал на сачак. - И рассказывай, наконец, что тут нового - ты как-никак раньше меня прибыл.
- Новости есть, - Нуретдин бросил в рот щепотку кишмиша, - есть новости, как не быть. Гаип-хан собирается отпраздновать день своего восшествия на престол. Говорят, всех поэтов собирает. Торжества великие ожидаются. Говорят, невиданной награды будет удостоен тот из поэтов, кто окажется победителем в состязании.
- Не ты ли ждешь награды? - улыбнулся Махтумкули.
- А почему бы и нет? Те, которых награждают, не намного талантливее нас.
- Эх, Нуретдин-джан… Для того, чтобы удостоиться награды, друг мой, надо превозносить хана выше небес, добрее земли, светлее солнца. Нам с тобой такое не по плечу.
- Все равно будем участвовать в состязании. Таксир уже волновался: не приехал ли Махтумкули. Готовься. Он от тебя не отстанет. Все ведь жаждут славы и непрочь получить ее даже за чужой счет.
Снаружи послышался гул голосов, через мгновение в келье стало тесно и шумно. Вопросы - ответы, вопросы - ответы. Говорили все разом, перебивая друг друга. Так же дружно поднавалились на сачак и быстренько умяли все угощение. Потом пили чай, заваренный Нуретдином. За чаем последовал горячий обед.
Разговор бурлил аж до самого намаз-и хуфтана - молитвы перед сном.