- Поди, поди, - разрешила княгиня.
Не успел он выйти, как дверь в келью снова отворилась и на пороге появилась монашка.
- А вот и сестра Феодора, - сказала игуменья.
Феодора поклонилась Марии низко, до самого пола.
Княгиня успела заметить блеснувшую на ее ресницах слезу.
- Встань, - сказала игуменья. - Почто снова скорбишь? Почто звана, а не радуешься?..
- Спасибо, матушка, что не забыла, навещаешь нас, грешниц, - покорно пролепетала монашка, не подымая на княгиню глаз.
- Не грешниц, а смиренниц, - строго поправила ее игуменья.
С улыбкой разглядывая монашку, Мария невольно залюбовалась ею: стройна, русоволоса, глаза большие, с пронзительной синевой.
- Откуда ты родом? - спросила она ласково.
- Из Поречья. Малкой звали меня в миру.
- И что же привело тебя в обитель?
- От хорошей жизни к нам не идут, - скорбно заметила игуменья.
Монашка бросила в ее сторону благодарный взгляд. И, успокоившись, поведала Марии свою историю.
Родилась она в деревне. Отец ее, Надей, ловил рыбу и поставлял ко княжескому столу. Жили они мирно, никого не беспокоили, и их никто не тревожил. Но приехал однажды в деревню лихой дружинник князя Юрия Андреевича Зоря, и полюбила она его всем сердцем и стала вскорости его женой. Но тут случись такое - уехал Юрий из владимирских пределов, и пожаловал князь Всеволод деревеньку и холопов, в ней обитающих, боярину Разумнику, дочь которого Досаду отдал незадолго до того за своего любимца Кузьму Ратьшича. Шибко приглянулся Зоря боярину, вот и порешил Разумник сделать его своим старостой.
- Постой, постой, - остановила ее Мария. - Что-то такое, кажись, я уже слышала. Уж не тот ли это твой муж душегуб, что едва не порешил Пашка?
Монашка побледнела.
- Про все-то ты знаешь, княгиня! - воскликнула она. - Почто же тогда пытаешь? Почто не даешь смиренно возносить молитвы господу богу за упокой души невинно убиенного супруга моего Зори?..
- О чем говоришь ты? - удивилась Мария. - По словам твоим поняла я, что мужа твоего уже нет в живых?.. Когда это случилось? И отчего винишь ты в несчастье своем других?
- Оттого и виню, что не было на нем никакого греха. И Пашка он не убивал, а лишь вступился за честь жены своей: хуже кобеля был Пашок, одно слово - зверь лютый. Избил он его и сам искал у Ратьшича справедливости.
- Нешто не поверил ему Кузьма? - перебила ее княгиня. - Пошел бы ко князю. Всеволод милостив…
- Был и у Всеволода Зоря, да не захотел его выслушать князь.
- О чем бормочешь ты, холопка! - вскипела Мария. - Почто хулу возводишь на Всеволода?
Губы ее задрожали, щеки покрылись бледностью. Феодора отшатнулась, закрыв лицо руками.
- А дале, дале? - впилась в нее глазами княгиня. - Дале-то что?
- Велел бить Зорю батогами Ратьшич… Люто били его, ох люто. Так и забили до смерти. Отца тоже прибрал господь. Куды было мне податься?..
Мария с трудом перевела дыхание. Испуганная игуменья, хлопоча возле нее, обмахивала ей лицо убрусцем.
- Да что же ты, княгинюшка? - лепетала она. - Испей водицы вот… Ликом-то, ликом сошла. А ты изыди! - прикрикнула Досифея на черницу. - Изыди, говорю. Будет тебе нынче епитимья… Бесовское отродье…
Монашка отняла руки от лица, глаза ее были сухи, губы крепко сжаты.
- Почто лаешь меня, игуменья? - сказала она, без жалости глядя на изнемогающую от скорби Марию. - Почто хулишь?
- Почто? - вскинулась Досифея, гневно стуча об пол кипарисовым посохом. - По то и хулю, что змею пригрела в сердце своем. Нет в ней ни жалости, ни сострадания. Княгиню, матушку нашу, речами непотребными извела… Да слыханное ли это дело?!
Во дворе монастыря громко загрохотало било. Феодора быстро перекрестилась и вышла из кельи. На лестнице послышались шаги монахинь, спешащих на дневную молитву. В затянутое слюдой окошко бился надоедливый шмель…
4
День князя с утра до позднего вечера полон забот. Сразу же после трапезы отправился он на конюшню - смотреть подаренного булгарским ханом коня.
Еще издали услышал Всеволод возбужденные голоса людей, крики и смех. Челядины, конюшие и "молодшие" дружинники собрались в толпу, и взгляды всех были устремлены вовнутрь конюшни, откуда доносилось возбужденное ржанье, стук копыт о деревянный настил и неспокойная возня. Вдруг из ворот выскочил парень с разбитым в кровь лицом, злобно выругался и остановился как вкопанный перед князем. Подначки и смех затихли, люди, пряча улыбки, низко склонились.
Старший конюший, крепкий мужик с длинными, свисающими до подбородка усами и черными точечками маленьких глаз, смущенно сказал:
- Зверя подарил хан, а не коня. Не подступишьси…
- Экой ты нескладный какой, - упрекнул Всеволод. - Честишь доброго коня, а хан прислал его мне с любовью. Лучшего выбирал в табуне.
- Да погляди-ко, княже, - стал оправдываться конюший, - у него и глаза бесовские. Одно слово - нечистая сила.
- Третьего гридня облягал, - послышалось в толпе. - Верное слово - зверь…
Всеволод прошел через расступившуюся толпу, остановился в воротах. Еще вчера, когда проводили перед крыльцом подаренного ханом коня, в богатой сбруе, был он прекрасен в своей дикой нетронутости: сам серый, в белых яблоках, ноги тонкие, стройные, шея выгнута, морда длинная - с глубокими, трепещущими от возбуждения ноздрями… И так поразил Всеволода подарок, что снился конь ему и ночью. Будто наяву это было. Вел коня в поводу кривоногий булгарин с рассеченным наискось лицом, с вывернутыми губами, в которых застыла злорадная усмешка. Страшно и сладко было князю во сне: гладил он коня по вздрагивающей холке, положив левую руку на луку, ногу вставлял в тонкое стремя… А дальше не видел себя Всеволод. Дальше все во сне путалось и переплеталось.
- Поостерегись, княже, - послышалось за спиной. - Не ровен час - скакнет. Вона как глазищами-то косит…
Конюший дышал над ухом лучным перегаром, качал головой.
- Зови булгарина, - сказал кто-то. - Пущай выводит сам свово беса.
- Ишь ты, - дернулся Всеволод, - а мы, чай, вовсе оробели?
И твердо шагнул в конюшню.
Конь вскинулся на поводке, замесил воздух острыми копытами, заржал, откидывая красивую голову. В толпе охнули.
- Держи его, держи, - сквозь зубы прохрипел Всеволод. Конюший, весь красный от напряжения, вцепился, изогнувшись, в поводок. Грузное тело князя мотнулось в воздухе - и вот он уже в седле. Конюший отшатнулся, кинул Всеволоду повод - князь поймал его в воздухе, потянул на себя. В толпе разом выдохнули, люди раскинулись в стороны от ворот. Кого-то сшибли, кто-то закричал по-заячьи. Конь вымахнул на простор, на миг замер, ослепленный ярким солнечным светом, - малиновый кожух распахнулся у Всеволода на груди.
Ему бы годков десять сбросить с плеч, ему бы ловкости в теле и прежней силы в ногах - тогда бы не одолел его булгарский конь. Но время берет свое, не поворотишь его вспять, не стряхнешь, как дорожную пыль с корзна, - и рухнул Всеволод с коня, покатился по мягкой траве.
- А-а! - заорал, страшно выпучив глаза, конюший. И было с чего орать: нынче он за князя в ответе.
Люди, забыв про коня, кинулись к Всеволоду. Однако князь уже был на ногах. Потирая ушибленное колено, он добродушно улыбался:
- Чего гомозитесь? Аль впервой падать?..
Мужики засмеялись - сначала тихо, потом все громче и громче.
- А и верно, - раздались крики. - Чего испугались?!
- Доброго коня подарил князю булгарский хан.
- А ну, Еська, - подначивали иные конюшего. - Теперь твоя очередь!
- Лови его, братцы!..
Гридни заулюлюкали, погнались за конем - вертелись, прыгали вокруг него, задорно смеялись.
Князю подвели его любимого вороного скакуна. Все еще чувствуя боль в ноге, Всеволод вскочил в седло, повел по двору краем глаза - конюший уже вертелся на взлягивающем булгарском коне, - и в сопровождении двух дружинников выехал за ворота детинца.