Не увидев в клинике Маргариты, Гитлер, однако, заметно успокоился.
- Но может быть, тебе все же следовало бы ей сообщить, - намекнул он на ожидаемые последствия. - Ты только представь себе, что она тебе после выскажет!
- После… пусть выскажет, - поморщился Рудольф. - Она сама сделала все, чтобы я и в такой ситуации не допустил ее приезда в Берлин.
Даже Адольфа слегка покоробило:
- Руди, все-таки не чересчур ли ты… - начал он. - Что же, ей так никто и не скажет? Брандт считает, что после кризиса Роберту предстоит как минимум месяц постельного режима, и как же тогда им…
- Она пусть сидит с детьми в Бергхофе, а его туда к ней отправим.
Гитлер усмехнулся:
- Я понимаю, ты сердит на обоих, но… Лея багажом пересылать - это уж совсем как-то…
- Он ее приезда сюда не желает еще больше, чем я. Так что другого выхода все равно не вижу.
К ним вышел Брандт с хорошей вестью. Температура, наконец, понизилась, и Лей пришел в себя.
- Я сказал, что мы ему перекачали столько крови, что почти всю сменили, - нервно усмехался Карл. - А он на это выразил надежду, что, конечно же, - на арийскую.
- Юмор - хороший признак, - кивнул Гитлер.
Они осторожно прошли в палату несколько сюрреалистического вида от обилия в ней новейшей медицинской аппаратуры. К ней пациент подключался проводами и разноцветными трубками. Гитлер, всегда неприятно озабоченный собственным здоровьем, глядел на все эти медицинские новшества с большим уважением. Брандт показал им какой-то мутноватый раствор в пробирках, сказав, что именно этим английским препаратом Лея и вытащили практически с того света.
- А у нас почему такого не производят? - нахмурился Гитлер.
Лей в это время открыл глаза. В его взгляде, обращенном на Гесса, тот прочел понятный ему вопрос.
- Нет, ее нет здесь. И она ничего не знает, - отвечал он, - Но если ты хочешь ее видеть…
Лей, как мог энергично, покачал головой. Он собрался что-то сказать, но Рудольф его опередил:
- Молчи. Я все понимаю. Как только можно будет, мы тебя аккуратненько доставим в Бергхоф, так?
Роберт с готовностью кивнул два раза и перевел взгляд на Гитлера. Тот слегка пожал ему руку.
- Когда такое случается, поневоле начинаешь думать о преемнике, - посетовал уже в машине Гитлер, когда они вдвоем уезжали из клиники Брандта.
- Не рано ли? - возразил Рудольф.
- Рано или поздно, но придется о нем объявить. Или о них.
Это было что-то новое, и Гесс напрягся, однако виду не показал, понимая, что Адольф проверяет на нем какие-то свои соображения.
Соображения эти были совершенно "крамольные" с точки зрения всей национал-социалистической идеологии, а главное - технологии власти, и Гесс отреагировал так резко, как, конечно, никогда не позволил бы себе в присутствии третьих лиц:
- Абсурд! О "них" не может идти и речи. За такие мысли я бы поставил к стенке.
- Кого, меня? - улыбнулся Адольф.
- Любого, кроме тебя! Лю-бо-го.
- Но сам-то ты преемником быть не желаешь?
- Дело не в желании, а в пригодности.
- Кого ж тогда? Этого… мазохиста с перелитой арийской кровью? - Гитлер вздохнул. - А ведь с ним Германия была бы еще счастливей, чем с тобой.
- Пожалуй. - Рудольф тоже вздохнул, с мягкой улыбкой. - Но так же недолго, как Маргарита.
Оба некоторое время молчали.
- Да-а, выбора у меня, похоже, нет, - наконец задумчиво протянул Гитлер.
- К счастью, Адольф. Потому что выбирать пришлось бы между…
Они переглянулись, без слов понимая друг друга.
(Если б возникла у них необходимость закончить фразу, то она прозвучала бы так: "Потому что выбирать пришлось бы между Герингом и Гиммлером".)
- Я думаю, через год Герман созреет. А вот Хайни я бы придержал. Для этого отлично подходит Гейдрих.
Гитлер молча кивнул и прикрыл глаза. Его Руди, как всегда, помог ему справиться с сомнением.
Злополучные стенограммы заседания Финансовой комиссии от 24 ноября чрезвычайно интересовали Бормана, и он прямо обратился к Гессу с вопросом: когда тот передаст их фюреру?
Внимательно перечитав речь Лея, Гесс догадался, что Роберт как раз и рассчитал так, чтобы все им сказанное попало прямиком к Гитлеру, без купюр, однако "гуманные" опасения Геринга тоже были понятны. Очень уж резок был Лей, просто оскорбительно резок! Ну как, к примеру, мог отнестись Гитлер к такой фразе? "Будущий окончательный отказ руководства страны от субсидирования фундаментальной науки - это демонстрация окончательной тупости руководства страны по отношению к ее будущему". Дальше следовал вывод: разогнать сотню псевдонаучных институтов (по изучению расы, например), а освободившиеся средства передать мальчишке Вернеру Брауну, на космические проекты, а также биологам, математикам и проч. Если же этого не сделать, то… "Всего через полтора-два десятилетия гордый ариец уподобится обескровленному стайеру с вывихнутыми конечностями, которому уже никогда не угнаться за уходящими вперед здоровыми конкурентами из низших рас". Лей говорил с высокой температурой, оттого такая чрезмерная образность, однако смысл от этого не меняется и тон бьет по самолюбию. И уж совсем недопустимо окончание речи. Лей предложил пригласить для перестройки главных городов Германии скандального Ле Карбюзье - "архитектора без диплома" - того самого, что собирался снести весь исторический центр Парижа, а затем разругался сначала со Сталиным, потом с Муссолини.
"Солнце, зелень и пространство" - безусловно, достойный принцип для немецких городов… Но Лею хорошо известно, с какой острой смесью раздражения и зависти относится к экспериментатору один-единственный человек в рейхе, однажды признавшийся, что скандалист Карбюзье воплощает его собственные "несбывшиеся устремленья". К чему этот удар по самолюбию Адольфа?
"Или он и впрямь уже плохо соображал", - размышлял Гесс, вновь и вновь перечитывая стенограммы.
А Борман не поленился снова позвонить с тем же вопросом.
- Я передам документы фюреру, когда сочту нужным, - резко отвечал Гесс.
"Неужели сам доложит? - мелькнуло у него. - Или все же поостережется его, Гесса, раздраженья?"
Но Гитлер ничего ему не сказал, и Рудольф понял, что Борман не докладывал, пока во всяком случае. С самим Леем говорить сейчас было невозможно: того постоянно накачивали снотворным. Оставалась Маргарита. Вот кто по-настоящему разбирался во всех хитросплетениях души и мыслей Роберта Лея!
И он позвонил ей в Бергхоф. (Да и пора уж было.)
Рудольф попросил Геринга лично проследить за тем, чтобы сотрудники его института перекрыли все возможные "прослушки" во время его разговора с сестрой. (Под видом "Института имени Германа Геринга" рейхсмаршал организовал "партизанскую" службу прослушивания телефонных разговоров в пику аналогичной службе Гиммлера.)
Рудольф спокойно, почти мимоходом, сообщил Маргарите, что Роберт заболел гриппом и ей к нему ехать не нужно, тем более с детьми, и что он сам скоро приедет. Затем коротко пересказал его речь на Комиссии и прямо задал интересующий его вопрос. Грета долго молчала. Лишь через минуту он услышал следующее:
- Руди, ты так и не научился мне лгать. Никакой у него не грипп, а что-то с правой ладонью… Я догадалась, еще когда он уезжал из Бергхофа. Но если ты говоришь, что он скоро вернется, то, наверное, обошлось?.. Все же не поступай так со мной больше. Я ведь все равно чувствую… Я сегодня ночью чуть с ума не сошла. Теперь… я тебе отвечу. Я думаю, это только начало. Он просто пошел ва-банк, как человек, который понимает, что едва ли добьется цели, и хочет, чтобы ему помогли ее… не добиться. Печально, но другого объяснения я не нахожу. Хорошо бы, конечно, ошибиться. Я ответила тебе?
- Да, вполне. Прости, - Гесс помедлил, подбирая слова. - Я больше думал, как удержать тебя в фатерланде, чем… о чем-то другом. Оттого не позвонил раньше. Еще раз извини.
"…Неужели Эльза так же видит меня насквозь?!" - ужаснулся Рудольф, положив трубку. И сердце у него заныло от жалости к жене и сестре.
Он улетел в Бергхоф через два дня, с "багажом" в виде Роберта Лея, которого врачи по-прежнему держали на снотворных, как будто опасались, что тот, по выражению Керстена, снова "вскочит и убежит".
На аэродром проводить их приехали Адольф с Юнити, державшейся победоносно-независимо. Гесс не сразу обратил внимание на то, что она крутила в руках и характерным жестом похлопывала по правой ладони. Тонкий хлыст из носорожьей кожи, точно такой же, с каким обычно расхаживал повсюду Юлиус Штрайхер. И она продолжала им похлопывать уже в самолете, куда вошла вслед за Гитлером на несколько минут обменяться последними фразами на прощанье. Гитлер передал Гессу футляр с браслетом и еще два, с сережками и часами, для Евы, у которой 6 декабря был день рождения (не вымышленный - настоящий).
- Сам приехать не смогу, - пояснил Адольф. - Вот передай ей, поздравь. Я ей позвоню.
В это время Юнити присела возле закутанного в меховые одеяла Роберта и, отыскав его губы, поцеловала долгим поцелуем. Гитлер сделал вид, что не видит, но на скулах вспыхнули два неровных красных пятна.
Гесс из окошка самолета видел, как они оба, стоя у машины, помахали ему, и Гитлер что-то отрывисто сказал Юнити, после чего сел в машину, однако дверцу не захлопнул; Юнити же продолжала невозмутимо махать хлыстиком. "Прямо-таки семейная сцена", - усмехнулся про себя Рудольф.