Сцепив руки на пояснице, ходил по вагону. Время от времени пожимал плечами, вздергивал головой. Все от него попрятались, будто боятся заразиться. Сложил ревматические пальцы, треснул суставами. И вдруг, заторопившись, направился к столу. Обмакнул перо, взял лист, задумался: а стоит ли? Еще обмакнул "уточку" и уже твердо вывел:
"Дорогой, милый Славушок… когда-то мы с тобой увидимся", - и рука задрожала. Он ясно вспомнил сына, маленького, непоседливого, любопытного и бесстрашного. Хватал все, что шевелится: лягушек, ящериц. Однажды вытащил из кустов за хвост гадину и, сияя счастливыми глазами, протянул отцу.
Колчак крякнул, дернул головой и опять обмакнул перо. Нельзя раскисать, надо сказать последнее слово. "Тяжело мне и трудно нести такую огромную работу перед Родиной, но я буду выполнять ее до конца, до победы. Я хотел, чтобы и ты пошел, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шел всю свою жизнь. Нет ничего выше Родины и служения ей. Господь Бог благословит тебя. Целую крепко. Твой папа".
Закончил и опустошенно смотрел в поголубевшее окно. И будто кто шепнул в ухо: это конец. Сам накаркал себе черную судьбу, не увидеть тебе больше Славушка, не вырваться из ледяных объятий Сибири.
Чай остыл, взялся ломкой металлической пленкой. - А не застрелиться ли? - сладенько замер от простой и дельной мысли. - Все решится. И все будут довольны.
ГЛАВА 8
Как страшна потеря Омска, как боялись бегства! А случилось - вроде, так и надо. И ничего ужасного. Хоть что-то определилось. Многие с радостью покидали, ставший ненавистным, холодный, голодный город. "Хуже не будет!" Но они обманывали себя.
Много выпало испытаний - а тут еще и "испанка". Сыпняк. Кажется, полстраны свалилось в тифу. В горячечном бреду отдавались приказы, обезумевшие больные выполняли свой воинский долг, из последних сил сдерживали напор красных. Но те лезли, с примороженными к винтовкам руками, шатались от усталости, валились с ног, и их насмерть загрызала та же тифозная вошь.
Анна Васильевна все-таки надеялась на Колчака: не бросит! Устроит место в вагоне. А он забыл. Не дал никакого распоряжения. Или уж робел обратиться с "личной" просьбой? Кое-как выхлопотала место в санитарном эшелоне. Не пассажиркой - ухаживать за ранеными. И опять железно застучали колеса, и опять мелькала, плыла за окном заснеженная Русь. И отчаянное неудобство быта - стирали, чуть ли ни в кофейной чашечке. Недостаток воды и особенно тепла.
Но, что больше всего удивило: вместе с этими составами ехал Аким! Зачем?! Ведь не Вронский же, чтоб следовать всюду за Анной: "Я должен быть там, где и вы!" Глупость какая! И все же она покраснела. И сердце дрогнуло, когда встретила на станции у водокачки. Он тоже смутился. Предложил поднести чайник - неловко поскользнулся, разлил, и пришлось становиться в хвост еще раз.
Оказывается, его мобилизовали обслуживать технику: исправлять по мере надобности неполадки. И так странно получилось, что с собой оказались сухари и печеная картошка. Поделился. Обещал на остановках заглядывать.
Анна боялась отстать, думала, паровоз вот-вот тронется - а его будто на прикол поставили. Отнесла чайник, сделала свои дела - опять выскочила. Акима нет. Да не его и искала! Все высматривала: не покажется ли Колчак? Составы от Омска отошли один за другим, почему бы не собраться где на станции? Для какой-нибудь переклички. Обмирая со страха, уходила все дальше, меж пыхтящих паром паровозов. Где он, состав Верховного? И не спросишь. "А что это вас так интересует, хорошая дамочка? А уж не красные ли носите панталончики?" Отведут в сугроб, да и…на это им патронов не жалко. И, едва не прихохатывая от ужаса, уходила от своего поезда, и все повторяла в такт шагов: "Кому татор, а кому лятор! Сёма Фор! Мотя Цикл!"
Мимо, туда и обратно, бежали солдаты, сестры милосердия. Закутанные в тяжелые шали сибирячки кричали:
- А вот, картовочка! Горяченькая! С малосольным огурчиком.
Откуда они малосольный огурец взяли? - а непослушный рот уже переполнялся сладкой слюнкой, и ноги сами поднесли к толстой, краснощекой бабе. Ее мороз не брал. Только веселил.
- Сколько просите за порцию?
- Пятачок, милая барышня. Царский, полуимпериальчик.
Империалов у милой барышни не случилось, и, вздохнув, побежала дальше вдоль состава. У "тормозов" кучковались другие бабы и тоже не хотели брать бумажных денег.
Офицер в романовском полушубке прыгал на визжащем снегу, старался согреться.
- Господин поручик, во имя всего святого: литер "В" на станции?
Поручик выпрямился, свел губы в ниточку.
- Я сестра Александра Васильевича.
Пробежался взглядом по Анне, отмечая рыжую лисицу, не по сезону холодные сапожки. Анна отвернулась, поспешила дальше к станции. Впереди зазвенел колокол. Отправление! Остановилась, не зная, идти ли дальше, или во все лопатки обратно, к "санитарному".
А впереди - вагоны, вагоны, и испуганно, звонко в морозном воздухе вскрикивает паровоз. Закусила губу и припустила без оглядки, к головному эшелону. Будто решила: либо остаться здесь, в заснеженной тайге на погибель, или найти, наконец, его. Без которого и сердце не стучало!
- Минуточку, мадам! - окликнули - не остановилась, а только прибавила шаг. - Стоять! - рявкнули сзади - и она кинулась к подвернувшемуся вагону. Кондуктор вырос горой. Набежали еще вооруженные люди.
- Что с вами, господа? - пыталась вырваться, - справились? Как вам не стыдно?!
- А позвольте взглянуть на ваши документы, мадам. - А ноздри побелели, трепещут, как у собак. То-то радости: партизанку сцапали! Режим по всем швам трещит - они из кожи лезут, звездочку себе на погон зарабатывают.
- Друзья мои! - призвала вести себя светски и протянула черный, еще дореволюционный паспорт. - Вы, собственно, по какому ведомству? Дело в том, что я близкая знакомая Александра Васильевича. Сделайте одолжение, проведите к Гинсу.
- И проводим, - нагло улыбнулся поручик. - Гинс неделю, как в Иркутске!
Анна Васильевна хотела держаться строго, независимо, но ее сотрясало со страха. Она прекрасно знала, что ожидает ее в застенках контрразведки. И понимала, что к Колчаку никто не допустит, и докладывать о какой-то красной террористке не станут.
- Друзья, - заговорила с новой интонацией. - Я около года служила при верховном правительстве. Переводчицей. Меня очень хорошо знают Иностранцев, Вологодский. - Она не знала, что все они еще раньше отбыли в Иркутск.
Контрразведчики в этом видели хитрость и обман.
- Dites, moi, est-ce quil y aura veritablement quelque chose cetle nuit? (скажите, правда, нынче ночью что-то будет?) - перешел штатский на французский язык.
Анна сказала, что ищет своего брата и для этого ей нужно видеть начальника конвоя.
- Конвой оставлен в Омске, - сказал поручик по-немецки.
Анна так же по-немецки назвала фамилию начальника конвоя и адъютанта.
- Bitte helfen Sie mir. Ich bin sehr abgespannt (Помогите мне. Я очень устала).
- Это ничего не значит! - пролаял человек в штатском и толкнул в плечо. Анна понимала, что если говорить о связи с Колчаком - никто не поверит! Примут за последнюю дуру-террористку и… "пожертвуют". Разбираться некогда!
Уже шагали куда-то обратно, в хвост состава, Анна озиралась, надеясь увидеть хоть кого-нибудь, кто мог бы подтвердить ее слова, смог развеять чудовищное недоразумение.
Никто не попался, никто не защитил.
Вошли в вагон, свернули в прокуренное, грязное купе. Контролеры сели на лавки. Аня осталась стоять. И вдруг снизошло успокоение. А и действительно, стоит ли так-то уж дрожать? Документы чистые, все начальство знакомо, не могут же расстрелять совсем без следствия. Штатский одним порхающим движением проплыл ладонью сверху вниз. Вытащил и бросил на стол печеную картошку.
- Говоришь, сестра Колчака? - криворото усмехнулся лощеный поручик.
- Я его любовница.
Заплечных дел мастера заржали ей в лицо, будто обрадовались возможности прикончить хоть одного врага. И вдруг Анна Васильевна ослепла от острой пощечины. Она задохнулась и не могла выговорить слова.
- Вы за это должны будете ответить! - справилась с собой, наконец. - Вам этого никогда не простят! Кто вы? - решила нападать только на молодого поручика. - Покажите свои документы! - стучала ладонью в стол.
- Ся-адь! - рявкнул штатский так, что у Анны ноги подкосились, и оборвалось внутри. Губы задрожали, и горло сдавило обидой. И мелькнула злая мысль, что большевики-то, пожалуй, были бы вежливей. Во рту разлился привкус меди. Колени дрожали. Разбитые зубы выбивали дробь. Теперь уже штатский стучал ладонью по столу, требовал признания в преступном замысле.
- Сходите в санитарный вагон, - наконец нашла нужный тон Анна. - Спросите кастеляншу Тимиреву. Это я. Всякий подтвердит. Идемте!
Контролеры переглянулись.
- Шпионку поймали, - покачала головой. - За что вам только паек дают! С женщиной справились! С дочерью директора Московской консерватории!
Костоломы замерли, не зная, верить или нет. Слишком уж мало в ней простонародного, слишком похожа на барышню из света. А печеная картошка - что ж… с солью, да хлебцем и глотком ледяной воды - милое дело! Обменялись косыми взглядами - перестарались. Кто первый прокричал: ату!
Поручик независимо откинулся спиной к стене, завел ногу на ногу. Штатский ловким движением пальцев слизнул со стола паспорт, полистал, посмотрел на свет и даже понюхал.
- Тимирева Анна Васильевна, - выговорил он. - Да как же вы… - бросил невольный взгляд на жалко сморщившуюся печеную картошку.
- Отведите меня к нему.
Контрразведчики не шелохнулись.
- Он здесь! - даже топнула она.