Да, с таким ухажером наедине оставаться никак нельзя. Корсиканская страсть. То и гляди, что зарежет. Инфернальный попался жених. Разговор не клеился. И атмосфера напряжена. Разного поля ягоды. Или, наоборот, очень похожи? Ведь не графиня же, в конце концов, Анна Тимирева.
Аким, может, и хотел как-то заинтересовать барышню, поговорить по душам - она то не ответит, то ответит невпопад. Кот урчал, чем-то хищно хрустел на зубах. Анна шагнула к нему - быстренько похватал рассыпавшиеся крошки, боясь, как бы квартирантка не отобрала.
- Кот - это символ сладострастия, - искоса взглянула она, - это я тебе как учительница говорю.
И вдруг лампа замигала, замигала, пламя потускнело, вытянулось длинным бордовым языком, затрепетало - и все провалилось в черную ночь! Да что же это? Чертовщина какая-то! Оглушено замерли, ожидая, не загорится ли опять. Старики, как воды в рот набрали. И кот растворился во тьме. Щелкнула половица. Что-то тяжело пошевелилось. Двинулось и опять треснуло. И тут, как дуновение ветра, невесомо приласкалось к ноге - Анна онемела в ужасе, и уж замахнулась на самый решительный удар, и - поняла. Кот! Скользнул своим пушистым боком от шеи до кончика хвоста.
И опять щелчок половицы!
- Баба Нюра, у нас свет погас, - обыденным голосом сказала она. В ответ тишина… Почему-то становилось страшно. Но тут же и мелькнуло: "une vie sans passions ressemble a la mort" (жизнь без страстей подобна смерти). И уж вот оно, дыхание, и где-то рядом невидимо шарит рука.
- Что-то потерял, Аким? Тебе посветить? - в народе принято говорить друг другу "ты", но "ты" Анны Васильевны имело какой-то тоненький оттенок, ставящий железного обрезчика на положение лакея. И это не могло не коробить его. Засопел, как самогонный аппарат. И тут пронзительно, на режущей ноте, заверещало и загремело в темноте - наступил неловко коту на хвост.
Анна хохотала в полный голос.
- А че это у вас темно? - лицемерно удивилась невидимая бабка, и уж гремела спичками в коробке. - Надо зажечь, че же блукать-то?
- Может, не надо? - расхрабрилась "графиня", - посумерничаем. - непроглядная тьма ответила могильной тишиной. - Так-то уютней будет. Не правда ли, Аким?
Тот, может, и хотел что-то ответить, но только закашлялся. И, вторя ему, разразился трескучим, рвущим грудь кашлем, дед.
- Как мило, - все не переставала шутить квартирантка, - чисто в аду. И серой пахнет. Не чувствуете? - от погасшей лампы действительно подносило чадом. Бабка все гремела коробкой, засветить лампу не спешила. Будто выжидала чего.
- Вот только котишке хвост отдавили, - тонко взгрустнула невеста.
Дед откашлялся - и опять тишина. И вдруг диким, животным, кудахтающим хохотом взорвалась старушка.
- Што такое?
- Котишка, - ответила баба Нюра степенно, - шчекочет. - и опять не удержалась от клекотного хохота.
- Зажигайте уж свет! - прогудел хозяин недовольно.
- Счас, счас, - заторопилась старушка, однако спичку зажечь не решалась.
- Да скоро ли вы там?! - уже шарил дед руками по печке, подвигаясь в столовую.
- Зажигаю я!
Треснуло, спичка зашипела и взорвалась пучком света. Про эти спички говорили: три минуты вонь, а потом огонь. Аня ловко сняла стекло, баба Нюра подкрутила, засветила и убавила фитиль. Насадили стекло - и лампа воссияла. И все посветлели лицом на этот свет. Даже дед раздвинул улыбкой рыжий веник бороды. В пузатой бутылке еще плескалось пальца на три "жизни". Дед и потер, было, ладонь о ладонь, но старушка сцапала сулейку и быстренько унесла в заднюю комнату.
- Чай! Чай! Чай пейте! - Зачастила, как швейная машинка, - зима придет - опять засдыхаешь - чем тогда лечить?
Дед, скривив свой волосатый рот, смотрел на Акима. Тот чуть поморщился, мол, хватит, не спорь! Дед вздохнул на всю комнату. Самовар сиял боками, чуть слышно щелкал, остывая. Анна Васильевна принялась разливать. Когда-то она любила это милое занятие. Еще в семье. И, пожалуй, могла бы работать официанткой. В ресторане "Зеленый попугай".
Чай горячий. Пили шумно. Аким хитро посматривал на Аню. Баба Нюра с таким же интересом следила за обоими. Дед загрустил. Кот вылизывался: и здесь, и там, и везде. По печке стремительно пробегали осмелевшие к ночи таракашки. Бабуля воевала с ними: запаривала ботву и ставила на русскую печь - тараканы, обрадовавшись, набивались туда битком - и старушка вероломно выносила таз на мороз.
Такую же тактику, кажется, собирались применить большевики. В теплый Омск под завязку набилось прекрасно воспитанных, образованных "бывших", и скоро уж невидимая бабка должна была выбросить их в чисто поле на клящий мороз.
После выпитого ото всех болезней лекарства в жарко натопленной избе да с горячего чая - ударило в обливной пот. Дед утирался рушником. Аким ладонью, Анна Васильевна, конечно, платком.
И опять согрешила, подумала, насколько все-таки жизнь простого фабричного приятней во всех отношениях беспокойной жизни адмирала. Не рвется, как картонка, под тобой стальная палуба, не лопаются барабанные перепонки от орудийного грохота, не встает на попа изба, не уходит торчком в землю. Тишь и гладь и божья благодать. Да и стол-то не беднее будет… И почему это самые умные, смелые мужчины выбирают себе такую профессию? Во имя чего гибнуть во цвете лет. Из-за орденов? Да ведь не стоят теперь ордена ничего! А они, стиснув зубы, встают против свинцовой метелицы - и ложатся. Снежными холмиками. Во имя чего?
Очнулась от тишины. Все, припухнув, смотрели на нее, как на привидение. Что это с Анькой? - было написано морщинами на старом лице бабы Ани. Анна Васильевна вздохнула и поморгала глазами, прося не судить за рассеянность. Время такое. Поневоле задумаешься.
- Бывает, - улыбка ее никого не оставляла равнодушным! Все невольно просияли, будто солнечный зайчик согрел грудь каждого из них. Сидели, мило смотрели друг на дружку и прихлебывали чай-кипрей. Весело шумел, потрескивал металлическим нутром самовар - весь в медалях, как атаман Платов.
- Царя пережили, белых пережили, Бог даст, и большевиков переживем, - мечтательно вздохнула старушка. Анну Васильевну с ее "абмиралом" давно уж не опасались.
- Еще заживем! - пообещал Аким. - У них Троцкий, Яков Свердлов - все евреи!
- А че же, они шибко хорошие, ли што ли?
- Да уж получше Колчака! - так и залоснился весь в предчувствии новой, умной власти.
- Поглядим, - выговорил дед безразлично. Сыновей прежние власти выбрали всех, самого, гляди, с завода еще пяток лет не выгонят - Бог не выдаст, свинья не съест.
Кот сверкал с пола яркими звездами зеленых глаз. Самовар щелкал все реже и уж больше не шумел.
И вдруг - будто молотком по затылку, и бросило в жар. Сердце подскочило, стучит, отдается во всем теле - и слова из себя не выдавишь, и руку выдернуть нет сил! А он, хоть бы дрогнул. Рассказывает старикам, как ходил в прошлом году на козлов. А какие тут в степи козлы? Они в скалах, на Кавказе. Выдернула руку из-под его крепкой, потной ладони, и вздохнула полной грудью. А сердце уж где-то в ушах: тук-тук-тук! И опять вздохнула, будто, бог знает, сколько пробежала, будто гнались за ней. И отодвинулась. А он, ничего, точно и не замечает. И старики кивают головой, соглашаются. Вроде все в стачке, поклялись погубить ее доброе имя.
- Поздно уж, - взглянула в черное окно, выходящее во двор, этим хотела сказать, что пора бы и прекратить застолье, расходиться по домам - но голос не послушался, и ее "поздно" прозвучало странно мелодично, как предложение продолжить игру! И все, даже кот Шамиль, повернули к ней голову. Анна Васильевна смутилась под их пытливыми взглядами и уже твердо, как распорядительница работ швейной фабрики, сказала, что пора "закругляться", самое красивое место для хозяина в госте - его удаляющаяся спина. И за столом пошевелились послушно, суетно: а ведь и правда! Сколько ни сиди, благополучия не высидишь, да и вставать завтра чуть свет. И будто сговорившись, принялись широко зевать и потягиваться.
Аким накинул железнодорожную тужурку в напашку, фуражку на затылок - и предстал бравым, похожим на офицера-корниловца молодцом. Действительно, со спины любая полюбит.
- А ты пойди, запри за ним, - науськивающим шепотом просвистела старуха.
- Ага, ага, ага, - загоготал старик.
Это было что-то новое, никогда Аннушка не ходила провожать парней. Однако же накинула жакет и, не покрываясь платком - на минутку только - шагнула в черные сенцы вслед за женихом. Вытянув руки, чтоб не треснуться лбом о косяк, нащупала дверь, вышли на крыльцо. После освещенной избы тьма предстала дегтярно непроглядной. И опять, точно кот, дуновение майского ветра - и Анна оказалась в кольце его рук, и щеку ободрало мелким наждаком щетины - и внутри ее все закипело, потянулось навстречу, на секунду в темноте показалось, что это Александр Васильевич! А кто же еще?! Но тут же и вспыхнуло в мозгу: не он! И вырвалась, и толкнула - и черный, невидимый Аким загрохотал башмаками с крыльца.
- Осторожно, пожалуйста, здесь у нас ступеньки.
Аким приглушенно ругнулся. Анна не удержалась, прыснула, закатилась хохотком. И если бы Аким оказался более настойчив, Анна, вполне возможно, подарила бы ему материнский поцелуй. Женщины ведь непредсказуемы. Они гуляют сами по себе.