Шли уторопленной рысью, однако к обеду не поспели: город уже, по обыкновению, предался сну, ворота были закрыты, нигде не было видно ни единого человека, а на прибрежном лугу паслись без присмотра стреноженные кони.
Разглядев, кто прибыл, стражник на крепостной башне ударил в било. Совсем малое время спустя растворились ворота, а на глубокий ров перед ними лег подъемный мост.
Дворецкий провел высокого гостя прямо в опочивальню своего князя. Давид Юрьевич проснулся, отроки боярские суетились возле него: один натягивал на него сафьяновые сапоги, другой расчесывал его седую, без единого темного волоса голову, третий почтительно держал на протянутых руках отороченный соболем клобук и голубое с алым подбоем корзно.
- Не серчаешь, что сладкий сон нарушили?
- Како!.. Радешенек!
Поцеловались трижды накрест.
Как водится, устроил хозяин пир честной - в честь гостя, познакомил со своими домочадцами: с детьми и княгиней Евфросиньей.
О ней Юрий Всеволодович был наслышан, когда еще отроком был. Отец, помнится, рассказывал матери о том, как в Муроме сразу после совместного похода князей Давид Юрьевич женился на дочери древолазца, простого бортника за то, что она исцелила его от тяжелой болезни. Княгиня отличалась будто бы необычайной красотой и премудростью, однако же муромские бояре невзлюбили ее ясен ради своих. И вот, будучи навеселе, во время пира они начали издеваться над ней, говорили в глаза ей, что не желают видеть княгиней дочь крестьянскую:
- Возьми богатства довольно и иди куда хочешь!
Княгиня, не смущаясь и не робея, ответила:
- Что просите, будет вам, только и вы дайте мне, что я у вас попрошу.
Хмельные бояре пообещали.
- Ничего другого не прошу у вас, - сказала изгоняемая княгиня, - только супруга своего.
Князь Давид не имел обыкновения предаваться ярости от чего бы то ни было и жил строго по заповедям Божиим, потому без сопротивления покинул муромские просторы.
Вместе с супругой поплыли они в ладье по Оке, но уже на следующий день их догнали послы от бояр с известием, что в городе происходит великое кровопролитие из-за споров, кому княжить. Для прекращения общего бедствия послы от имени всего города просили князя и княгиню простить бояр, вернуться и править Муромом.
Не держа гнева, князь Давид вернулся властвовать. Конечно, женитьба на простолюдинке была делом редкостным, но совсем уж волшебством казалось то, что предшествовало этой женитьбе. Отец рассказывал, не скрывая изумления, даже сам не зная, верить - нет ли. И все, слушавшие его, пребывали в сомнении.
Встретив радушное, почти родственное гостеприимство, Юрий Всеволодович почел возможным расспросить о тех неправдоподобных слухах из жизни муромской четы.
- А где же, княгиня, тот заяц твой? - Юрий Всеволодович окинул взглядом все углы палаты.
Евфросинья тоже невольно повела головой вправо-влево, так что сделались видные длинные, полового цвета косы. Она тут же спохватилась, заправила волосы под убрус и ответила столь ловко в лад гостю, что тот не сразу сообразил, кто же над кем шутит:
- Не хорошо быть дому без ушей, а храму без очей.
- Как это?
- Вот и слуга князя муромского тогда не понял меня, когда сидела я в избе и точила кросна, а рядом тот заяц мой прыгал. А слова-то мои вовсе и не загадочны: как тогда, в рязанской деревне Ласково, так и сейчас оказалась я в простоте. Как тот слуга, так и ты вошел в мой дом и в хоромину мою вошел нежданно для меня. А если бы был в доме пес, он бы почуял чужого человека, залаял бы, не увидал бы меня слуга сидящей в светлице, а ты - простоволосой. Это дому - уши. А если бы было тут дитя, сказало бы, что ты входишь. Это - храму очи.
- А еще что ты сказала тому слуге?
- Что мать и отец мои пошли взаем плакать, брат же мой пошел через ноги зреть в навье…
- Покойник, что ли?
- И он, слуга Давидов, не понял тогда. А обиняк и тут не велик. Сказала я, что отец мой и мать пошли взаем плакать, так они пошли на погребение и там плачут. Когда же их смерть придет, другие по ним плакать станут: это заимодавный плач. А про своего брата я сказала потому, что он и отец мой - древолазцы, в лесу с бортей мед берут. Брат и отправился на такое дело. А лезучи вверх на дерево, надобно через ноги вниз на землю смотреть, чтобы с высоты не сорваться, не погибнуть.
- Однако, княгиня, слуга-то не затем к тебе приходил, чтобы загадки отгадывать?
Евфросинья строго, в упор смотрела на Юрия Всеволодовича широко распахнутыми серо-голубыми глазами, то ли обдумывала, как ловчее сказать, то ли вовсе не желая отвечать. Поправила наручи, поддернула накапы - длинные широкие рукава летника.
- Это я посылал слугу, чтоб он нашел мне в Рязани врача, - вступился Давид Юрьевич, усмехаясь с лукавством. - Острупел я сильно, язвами покрылся, болезнь тяжкая меня свалила, и ни один лекарь не умел мне помочь.
- Да, да, так он мне и сказал. - Евфросинья снова в нерешительности поиграла наручами. - Я говорю: приведи сюда князя, если он будет мягкосерд и смирен в ответах, будет здоров.
- И все, что ты сказала? И никакого другого условия? - опять спросил Юрий Всеволодович, помня по рассказам отца, что эта скромница предерзко потребовала от княжеского посланца.
Лицо княгини зарумянилось улыбкой:
- А условие мое было простое - чтоб женился на мне Давид Юрьевич. - Она призналась в этом свободно и чистосердечно, как безгрешный вполне человек.
- Ну, а ты, Давид Юрьевич, что?
- Обманул!.. - сокрушенно потряс тот седой головой. - Каюсь, обманул девицу столь пригожую! Подумал, да разве может дочь древолазца моей супругой стать? Да меня засмеют!.. Однако велел передать, что если уврачует, женюсь. - Старый князь вздохнул, но без раскаяния, сдерживая смех. - Да ведь и Евфросиньюшка моя не проста была. Прислала малый сосудец с каким-то снадобьем и велела: ведите, мол, вашего князя в баню и вот этим помажьте, а один струп оставьте не помазан. А слуга мне говорит: она, мол, в сосудец-то квасу налила и только дунула в него. Ах, думаю, сама она обманщица, и решил ее испытать. Послал ей льну малого веса. Если она столь премудра, пусть учинит мне одежду, пока я в бане буду.
Тут супруги оба от души расхохотались. Видно, приятно было им вспоминать свое славное молодое время.
- А она мне шлет полено, - продолжал Давид Юрьевич.
- Полено? - Тут и Юрий Всеволодович развеселился. - Пошто полено?
- А не трот, говорит, пока я этот лен чесать буду, князь мне из полена станок сделает, чтобы полотно ткать могла… Ну, думаю я, и впрямь она девица мудрая. Полено сие я выкинул, стал струпья мазать, а один оставил, как было велено. И что ты думаешь? Исцелился! Но жениться все-таки не стал! И я не прост! Дары ей послал. Не приняла. Гордая, значит. Ну, я живу, не тужу. А струп мой стал тем временем расти и по всему телу ползти. Ах ты, думаю! Что делать?.. Пошел к ней, повинился… И ведь ни малого гнева на меня не держала! Удивлялся я тому и восторгался ею и, грех сказать, влюбился, себя не помня.
Княгиня Евфросиния глядела с откровенным торжеством, лучась морщинками. Юрий Всеволодович даже позавидовал, как удалось им за столько лет супружества сохранить не только взаимное расположение, но и полное родство душ. Как будто угадав его мысли, княгиня сказала тихо и убежденно:
- Бог совокупил - человек не разлучает.
За долгие годы совместной жизни они даже и внешне сделались похожи. Сидели рядышком, как брат с сестрой, погруженные в свои дорогие воспоминания.
- Так что же нужно для полного счастья семейного? - спросил их Юрий Всеволодович. Думал, скажут: любовь, согласие, доверие, ну, что обычно говорится в таких случаях.
- Совесть христианская нужна и благочестие, - сказал Давид Юрьевич.
В поход на камских булгар решили идти вместе, объединенным воинством. Муромский князь молодцевато, без помощи стремянного вскочил в седло. А как он сидел на коне! Пожалуй, ловчее самого Юрия Всеволодовича.
Княгиня вышла проводить мужа на берёг Оки.
Удивительным был тот день. И даже трудно сказать, чем он был удивителен. Какая-то кротость была во всем: в медленном струении реки, в мягком блеске солнечного утреннего света, в молчаливом стоянии леса. В такой день неохота воевать. Почему и отчего все обрели в Муроме покой и благодушие? И все одинаково обрадовались, когда на подходе к устью Оки завидели впереди небольшой отряд всадников с высоко поднятым белым стягом.
- Бирючи!
- Переговорщики!
Воевода Еремей Глебович распорядился, чтобы передовой отряд дружинников встал цепью от леса до берега реки, а остальное воинство, исполчившись на всякий случай, встало в засаду.
Долетели звуки воинской трубы: переговорщики просили дозволения приблизиться. Юрий Всеволодович дал знак - дети боярские поставили великокняжеский стяг с ликом Спасителя. Заиграли сопели. Ударили бубны.
Камские булгары не отличались воинским духом и старались действовать не силой, но хитростью и обманом. Воспользовались междоусобием во Владимиро-Суздальской земле, захватили город Устюг. Чтобы утвердиться в нем, стали просачиваться в междуречье Оки и Волги. Неизвестно, сколь далеко подвигнула бы их алчба, если бы Юрий Всеволодович не поспешил с карающим походом.
Получив во второй раз великое княжение, ему пришлось заняться внутренним устроением, каковое было весьма запущено, пока правил брат Константин, болея и слабея с каждым днем.