Она была не молода и не хороша, но на всей ее фигуре лежала печать достоинства, которое поразило Тита и произвело довольно благоприятное впечатление на Нерона. Но она была женщина, и, по мнению римлян, если женщина не хотела говорить, ей можно было развязать язык пыткой.
Нерон спросил, какие причины заставили ее присоединиться к заговору.
- У меня была дочь, Цезарь, - отвечала она, - звери растерзали ее на арене; был сын - и его тело сгорело вместо факела в твоем саду. Они были христиане и пошли к Христу, но не за них я хотела тебя убить.
- Так за что же? - спросил император.
- Чтобы ты не мог уничтожить божественную истину на земле.
- Разве твой Бог не в силах сам позаботиться о своей истине? - спросил он.
Эпихарида молчала.
Нерон потребовал, чтобы она назвала имена заговорщиков, но она упорно отказывалась. Тогда он велел позвать палачей, а Тит украдкой вышел из комнаты.
Он находил естественным, что упрямую отпущенницу подвергают пытке. Но вид страдающей женщины всегда напоминал ему о бледном лице на залитой кровью арене, и это воспоминание ножом вонзалось в его сердце.
Прошло два часа, а ужасающая тишина в комнате не нарушалась. Тит сидел за дверями, готовый заткнуть себе уши при первом крике, но ни единого звука не было слышно, и, когда император позвал его, истерзанное тело женщины лежало на полу, и на лице ее застыла спокойная улыбка. Нерон в коротких словах сообщил Титу, что Эпихарида вынесла самые ужасные пытки, не вымолвив ни слова, и наконец лишилась сознания.
Он велел отправить ее в Мамертинскую тюрьму, а на следующий день снова представить для пыток.
На другое утро, когда половина знатных римлян спешила выдать друг друга, дрожа за свою шкуру, вольноотпущенница была принесена во дворец на носилках, потому что истерзанные члены не позволяли ей идти. По дороге она успела обвязать вокруг шеи свой пояс, а другой конец его прикрепить к балдахину над своей головой, и, когда носильщики достигли Золотого дома, в носилках лежал изуродованный труп.
Так умерла Эпихарида, претерпев ужасные пытки и согласившись лучше оскорбить небо самоубийством, чем спасти жизнь изменой.
Когда ее тело вынесли из комнаты, Нерон приказал привести Субрия Флавия.
Милих уверял, что Флавий был главной пружиной заговора и даже двух заговоров, потому что он подговорил центурионов тотчас же после убийства Нерона убить и Пизона и провозгласить императором Сенеку. Нерон не знал, впутывать ли ему в это дело своего старого учителя, так как был уверен, что тот не имел никакого понятия о заговоре, но в то же время сознавал, что Сенека был для него единственным опасным соперником. Убить Нерона мог всякий, но только Сенека был способен управлять миром.
Пока он размышлял об этом, вошел Флавий, погруженный в свои размышления. Нерон не заметил вопросительного взгляда, который трибун бросил на Фения Руфа. Лицо преторианца приняло выражение жалкой нерешительности. Но Тит заметил взгляд трибуна и увидел, что его рука сжимала что-то под туникой, пока он ждал знака от Руфа. К удивлению императора, Тит бросился на Флавия, схватил его за руку, дернул ее, и обнаженный кинжал упал на пол. Нерон бросил одобрительный взгляд на Тита, а Субрий Флавий пожал плечами и пробормотал:
- Могло бы случиться иное.
Действительно, если бы Руф не замедлил, кинжал трибуна погрузился бы в тело императора. Но Тит успел остановить его руку.
Мужество всегда нравилось Нерону, даже когда он был пьян или раздражен. Он сказал трибуну:
- Ты хотел убить меня, Флавий?
- Да, я хотел это сделать, если бы…
Он остановился, а Фений Руф, выхватив меч, воскликнул:
- Изменник! Негодяй! Он хотел убить Цезаря.
Пьяный преторианец, размахивая мечом, приблизился к Флавию, который смотрел на него с холодным презрением.
Но Нерон сделал знак Титу, и тот оттолкнул Руфа.
Император засмеялся и сказал:
- Спрячь свой меч, достойный Руф, теперь я в нем не нуждаюсь. - И, обратившись к трибуну, прибавил - От тебя, Флавий, я не стану требовать, чтобы ты выдал своих друзей.
Краска залила лицо воина. Он гордо выпрямился и в первый раз поклонился императору.
- Скажи же мне, - продолжал Нерон, - за что ты ненавидишь меня? Чем я оскорбил тебя?
- Ты оскорбил весь римский народ, - отвечал трибун. - Ты осквернил престол Юлия, Августа и Тиверия. Пока ты был правителем римлян, я верно служил тебе, но когда ты сделался правителем развратниц и наездников, я решился оказать услугу Риму, убив тебя.
- Ты храбрый малый, - сказал Нерон, - но ты должен умереть.
Трибун снова поклонился.
Нерон испытывал один из тех порывов, которые доказывали, что в нем сохранилась еще капля величия его предков.
- Я желал бы, - сказал он, - чтобы мои друзья были такие люди, как ты, тогда, может быть, я был бы лучше и мир счастливее, но судьба решила иначе, и я принужден довольствоваться достойным Руфом и добродетельным Тигеллином. Я не могу пощадить тебя, Флавий, так как это значило бы произвести смуту в народе. Но я рад выразить тебе свое уважение. Ради блага Рима ты хотел убить меня; ради блага Рима я осуждаю тебя на смерть.
Он встал со своего кресла и, протянув руку Флавию, которую тот пожал, вышел из комнаты в сопровождении стражи.
Тигеллин и Руф разразились аплодисментами.
- Великий! Божественный Цезарь! Великодушный император!
Нерон сдержал их восторг.
- Теперь не время для комплиментов, - сказал он, - заговор еще не подавлен. Руф, я знаю твою преданность. Пизон, которого хотели провозгласить сегодня императором, еще на свободе; возьми солдат и арестуй его.
Через полчаса Нерон в сопровождении Тита отправился в цирк; он спокойно поднялся по лестнице, приветствуемый кликами толпы, и почти весь день любовался играми.
Он был прав, говоря, что заговор еще не подавлен. Заговор был сильнее, чем думал Нерон, и если бы предводителем был решительный человек, он мог бы еще удасться.
Рано утром весть об измене достигла Пизона, и кучка заговорщиков толпилась в доме сенатора. Мнения разделились. Одни советовали бежать в Галлию, где, по слухам, готовился к восстанию пропретор Виндекс; другие говорили, что они должны умереть вместе; третьи - что лучше всего отдаться на милость Цезаря; иные подумывали об измене; немногие смельчаки советовали Пизону попытать счастья во что бы то ни стало. Они убеждали, что преторианцы готовы к восстанию и охотно провозгласят его императором.
Это был мудрый совет. Если бы Пизон послушался, то, по всей вероятности, победа осталась бы за ним. Но в эту минуту вся его решимость исчезла. Он не знал, кого слушать, на что решиться, и, пока обсуждался вопрос жизни и смерти, заботился о том, как лучше надеть тогу и какими духами надушить голову.
Время шло, и заговорщики один за другим оставляли своего беспомощного вождя, пока наконец остались только храбрейшие.
В последний раз они попытались пробудить его мужество. Но Пизон разразился истерическими слезами и объявил, что он решился на самоубийство.
Тогда и они ушли. Оставшись один, Пизон потребовал таблички и написал завещание, в котором осыпал Нерона самыми льстивыми похвалами и отказывал ему все свое состояние.
Когда час спустя Фений Руф вломился в его дом, жизнь Пизона уже отлетела, а кровь струилась из открытых вен.
Теперь заговор действительно был подавлен.
Всю ночь Руф свирепствовал в городе, убивая и арестовывая правых и виноватых.
На следующее утро он стоял перед Нероном и с довольной улыбкой повествовал о своих трудах.
- Ты много потрудился, достойный Руф, - сказал император, - теперь я хочу наградить тебя.
Руф отвесил низкий поклон.
- Ты уничтожил без остатка опаснейший заговор, и за эту услугу я даю тебе пятьсот тысяч сестерций…
Руф снова поклонился.
- Чтобы твоя вдова и сироты ни в чем не нуждались! - прогремел император.
Лицо Руфа покрылось смертельной бледностью.
- Поглядите на него! - воскликнул Нерон. - Этот жалкий трус, предавший казни несчастных, которые доверились ему, сам был одним из главных участников заговора. Он недостоин жить; возьмите его и избавьте от него мир.
Почти потерявшего сознание Руфа потащили к Эсквилинским воротам, где сильный удар меча разом положил конец его слезам, крикам и мольбам.
В этот день Рода, служанка Поппеи, сообщила Нерону, что ее госпожа умирает.
Нерон никогда не помнил того, что делал в припадке бешенства. Так и теперь, он чувствовал раздражение против Поппеи, но сам не знал, почему разговор, подслушанный им, и последовавшая затем ужасная сцена совершенно изгладились из памяти.
Известие, принесенное Родой, сразу уничтожило его глухую злобу.
- Поппея! Поппея! - воскликнул он. - Царица любви, моя жена умирает! Неужели есть в небесах боги, мстящие за грехи людей! Скажи мне, девушка, что же случилось с императрицей?
Испуганная служанка не смогла вымолвить ни слова. Нерон взглянул на ее бледное лицо и бросился к Поппее.
Отдернув занавеску в дверях, он увидел Поппею на ложе; лицо ее уже подернулось тусклой бледностью, глаза были закрыты, пальцы бессильно цеплялись за покрывало; слышны были ее слабые стоны.
Ошеломленный Нерон остановился. Смутное воспоминание мелькнуло в его уме. Он схватился за голову, и кровь, прихлынувшая к его лицу, чуть не задушила его. Он хотел повернуться и бежать, но ноги отказывались повиноваться ему; ему всюду мерещилось лицо умирающей женщины, и стон вырвался из его груди.
Поппея открыла глаза и увидела его.
- Цезарь! - пробормотала она.
Он сделал несколько шагов - и остановился, дрожа всем телом; шагнул еще раз - и опять остановился.