- Давеча весной, на заре на вечерней, - заговорил он, пяля глаза в огонь, - пустил меня к себе сивый дед в деревеньке малой, лесной. Жбан молока на стол поставил и краюшку хлеба положил, говорит: ешь. Я ему поклонился, сижу ем, а сам в окошко поглядываю. А там - заря красная переливается, тлеет. Вдруг дверь стукнула. Гляжу - женщина вошла, высокая да статная. Лик белым, щеки румяные, брови - дуги черные. И волосы же черные, с отливом. Глянула на меня, а глаза - уголья. У меня и сердце захолонуло, страх обнял. А сивый дед, ирод, носом покрутил, нахмурился, да и вышел молча вон из горницы. Я было за ним, а женщина рукой меня к лавке придавила: сиди, говорит. На меня смотри! - говорит. Я и ну, на нее смотреть, - диво-дивное! - в глазах у нее, гляжу, огни перебегают. По спине у меня холод ручьем бежит, а очей от нее отвести - не могу. Смотрел-смотрел, да и заныл. С лавки на пол соскочил. Смотрю, что такое? Батюшки, а у меня все шерстью пошло. Ни рук, ни ног - и лапы, и морда собачьи. А сзади хвост. А сам все вою и вою. Со страха. Меня эта чертовка-колотовка кобелем обернула. Хорошо. А в руке у нее вижу - ухват. И начала эта красавица меня ухватом бить, да возить. Била, колотила, ажно устала, села на лавку отдохнуть. Охти мне! Чудеса в решете: дыр много, а выскочить некуда. Да, на мое счастье, дверь приотворилась - я в ту щель - шмыг, да через сени - во двор. А там, слава тебе господи, подворотня еще не ставлена была, я пролез - и на улицу. А на улице еще того хуже: набежали собаки, начали меня, бедного, нещадно рвать - чую, последний час приходит!..
Бобыль замолчал.
- А что ж потом? - спросил Томила.
- Ночью уже только оклемался. Как очнулся - смотрю - лежу при дороге в канаве. И все при мне - мое. Ни шерсти, ни лап, ни хвоста. Как есть, природное человеческое - руки, ноги и все прочее. Темень ночная, а на небе - месяц красный, в глаза мне уставился…
Томила засмеялся:
- А складно ты, бобыль, врешь. Хоть бы знать - чего ради?
Тот осклабился:
- Ну, как же! Потешить-то вас надо ж… Уха больно навариста… И сами вы того. Люди будто хорошие…
- За потеху спасибо, хоть и невелика, - вмешался Ворон. - Только много врать не приучайся. А то скорчишь рожу - да так при ней и останешься. Скажи лучше правду - чего бродишь, да куда бредешь?
- Чего, чего! Будто не знаешь? - бобыль осердился. - Не знаешь, с чего деревни запустели? От прежних поместников они, бедные, запустели, да от тиунов, от доводчиков и обыскных грамот. И от татей, от разбойников тож. А еще пуще - от государевых податей да от опричного правежу. А коли не знаешь - гляди: я из такой же вот деревни. Убег - и бреду разно…
- Это мы понимаем, - тяжело сказал Ворон. - А куда?
- Да как и вы…
- У нас дело особое.
- Да оно, милый, у всякого - такое. Особое. Взять к примеру меня. Бежал я со своих мест, потому что - невмоготу. И про то - довольно. А теперь же ты спрашиваешь: куда? На то я тебе скажу прямо: брожу, рай ищу.
Ворон мрачно усмехнулся. Томила сказал:
- Блаженный! Его ж на небе, рай, искать надо. Не здесь.
Бобыль засмеялся:
- А я рай здесь где-нибудь отыскать хочу.
- Где это - "здесь"? - воскликнул Степан. - Вон там, за речкой?
- Ну, не за речкой, а все ж где-нибудь здесь, в окружности.
- "В окружности"! - передразнил Томила. - Спятил, вовсе спятил!
- Подожди, - тихо сказал Ворон. Он пристально посмотрел на бобыля. - Ты что, и вправду так думаешь?
- А чего ж нет? Да не я один. Прошлым летом сидел я, примерно, как с вами же, на Цне-реке. Мимо монах шел. Я ему поклонился. Он говорит: ты чего? Я ему, конечно, отвечаю, мол, я сам по себе. Он говорит: ну и дурак. Коли ярмо, говорит, снял, в бега ушел, не броди несмысленно, но рай природный, на земле тайной ищи. Я же, как вы, монаху на то отвечаю, что рай-де на небесах. Он в другой раз меня дураком обозвал и велел слушать.
И сказывал мне, что он у тверского епископа Федора служкой был и новгородского архиепископа Василия Калики послание читал. И в том послании прописано, что есть, мол, в дебрях, за горами рай божий, что глазами человеческими узреть можно и в тот рай войти и жить беспечально. Купецкие люди новгородские его же видели и там бывали.
- Сказки! - резко бросил Степан, - нет такого рая на земле.
Тут произошло неожиданное. Черноглазый с заволжской стороны, что все время сидел молча, вдруг сказал:
- Есть!
Все посмотрели на него. А Ворон спросил:
- А ты откуда знаешь?
- Слышал.
- Да ты кто? Из каких мест?
- Зовут меня Эмет. А сам я издалека. - Лицо его осталось спокойным, но прошла по нему как бы легкая тень. - Жил в степи. Степь широкая.
- А чего ж ушел?
Он усмехнулся:
- Да вы тоже ушли из своих мест. Или нет?
- Нам невмоготу стало.
- А мне, может, тоже невмоготу.
- А по-нашему говорить где научился?
- В Астрахань с караваном ходил. Там всякий народ встречается, и русских много - научился.
- А про рай на земле где слышал? Тоже в Астрахани?
Эмет покачал головой:
- Нет. Про то в степи слышал. Жил у нас когда-то мудрый человек, Асан-Кайгы. Всю жизнь он искал, где народу беспечально жить можно.
- Нашел?
- Одни говорят - нашел. Другие говорят - нет. А где только он не бывал! И в Семиречье, и на Алтае, и на Джаике, и еще во многих краях.
- Видишь! - зло ощерился Томила. - Даже Асан-Кайгы ваш - и тот не нашел, а ты говоришь: есть! Где же?
- Где-то есть, - твердо сказал Эмет. - Асан-Кайгы верил, говорил, - есть. Надо искать. Если нет - сделать надо.
Ворон взглянул на него с любопытством:
- Сделать, говоришь?
- А что ж еще остается? Уйти в дебри, в пустыню и из пустыни доброе место сделать. Жить, как аллах прикажет. И - никого не надо.
- Хо-хо! - засмеялся бобыль. - Придумал хорошо! Никого! Да вот беда - дотащатся!
- Кто?
- Слыхал, у нас царь есть?
- Слыхал.
- Ну, вот. А у вас?
- Хан.
- То-то и есть. То ли царь, то ли хан, а дотянутся. У них руки длинные.
- Нет, - Эмет упрямо покачал головой, - так уйти надо, чтоб никто не дотащился, ни царь, ни хан.
Помолчали.
- Хочешь с нами идти? - спросил Ворон.
- Хочу, - кивнул Эмет.
- Да мы сами не знаем, куда.
- Все равно. Лишь бы идти. На душе смутно. Богатые и сильные между собой воюют, бедным плохо.
- Нигде покоя нет. Бедных в полон берут, в рабы продают.
- В рабы продают? - переспросила Серафима.
- Продают, сам видел, - голос Эмета сделался глух, и говорил он будто через силу. - В прошлом году кайсацкие наши князья Байзин и Исван, и Окоун, и Кубакуш большой караван на север вели, и я с тем караваном шел. И до перевального городка дошли, и там торг был. И князья те наши - русским воеводам да купцам детей степных, от матерей, от отцов отнятых, продавали - Бидалу малого, тринадцати лет, за двенадцать рублей продали и Мурмеята, восьми лет - за девять рублей, и девочку Шундей, четырнадцати лет - за десять рублей. Ну? Еще что?
Последние слова он почти выкрикнул и так посмотрел на всех у костра, будто это они были виноваты.
- Ничего, - хмуро сказал Степан, - бывает, что и на сильных, да на богатых управу находят.
- Как?
- Был бы кистень, нож острый.
- Это и мы знаем, - согласился Эмет, - аркан, да лук тугой, да сабля, да глаз верный. Да все равно голову сложишь. Гулять недолго придется.
- Ничего, - сказал Томила, - зато душу отведешь, а повезет - и башка цела останется.
- Останется, если воля аллаха будет. Был у нас в степи Худояр-удалец. Поплакали от него князья-султаны. Спуску им не давал. С год, наверно, наводил на них страх. А потом вдруг пропал. Будто сквозь землю провалился. Никому не дался. Как пришел, так и ушел - неведом. Одни говорили - на север подался, другие говорили - на закат солнца.
- А он - везде, - медленно проговорил Ворон, отвел глаза от догоравшего костра, посмотрел странно.
- Это как, то есть - везде? - усмехнулся бобыль. - И что ты про ихнего Худояра знать можешь?
- У них он Худояр, - прищурился Ворон. - А у нас - Кудеяр. Только сказки эти опасные.
Томила встрепенулся:
- Кудеяр? Так кто ж про Кудеяра не слышал! Но все по-разному говорят, а толком никто не знает.
- Знать про то опасно. Потому никто и не знает. А кто знает - молчит. Дело царское, тайное. Тут башку еще верней потерять можно.
Серафима зябко передернула плечами:
- Так и ты молчи, чего на рожон прешь?
- Не век же молчать. Уже далеко ушли и дальше уйдем, где ж и уста отомкнуть, как не в отдалении.
- Расскажи, мил-человек, расскажи, - просительно молвил бобыль. - Пусть, что было, останется, хоть оно и царское, и тайное, пусть люди про Кудеяра правду узнают.
- Кудеяровы дела и начала далеко уходят, - помолчав, заговорил Ворон, - еще в те поры, как на Москве князем сидел Василий, батюшка нынешнего царя Ивана Васильевича. И ходила у князя Василия в супругах княгиня Соломония, из рода бояр Сабуровых, лицом прелестна и нравом хороша и покладиста, за что любил ее великий князь Василий сверх всякой меры. Вот неладно однако было, что не дал бог княгине Соломонии детушек, а великому князю наследник первее да важнее всего на свете. Приказывает великий князь супругу свою Соломонию в Суздаль-монастырь заточить, и в старицы-монахини насильно постричь, и чтоб имя у нее отныне было не Соломония, а Евфимия. И все так совершилось, хоть обливалась Соломония слезами, и пойманной птицей билась. Великий же князь Василий взял себе в жены Елену Глинскую.