Павла поразили деликатесы, которыми немедленно уставили стол. Очевидно, ресторан писателей был на особом снабжении.
Он спросил:
- Так что же вы тут делаете?
Ильин наклонился к нему над столом, улыбнулся, оглянувшись вокруг, понизил голос:
- Управляю советскими писателями.
И с усмешкой рассказал: его должность - секретарь московского отделения Союза писателей по организационным вопросам, а в обязанности входит помощь первому секретарю и организация работы.
- Ну, между нами, фактически я-то и делаю всю работу вместо первого. Писатели пишут, сочиняют, но работать не умеют и не хотят, - добавил он со смехом. - Ну, конечно, от Московского комитета партии инструкции получаю, от Центрального Комитета, от всех, кому не лень управлять идеологией. А им всем не лень. Меня поставили следить за порядком. Писатели все считают себя гениями. Если их по-военному поставить в шеренгу и приказать: "По порядку номеров рассчитайсь!", то каждый выкрикнет: "Первый!" Да, народ заносчивый и сверхчувствительный…
Павел понял, что Ильин, хоть и не остался генералом КГБ, продолжает делать ту же работу, и тихо сказал:
- Художник не может творить, если чувствительность не обострена до предела.
Ильин поднял рюмку:
- Да, чувствительность у них обостренная. Ну, за вас! Поговорим лучше о вас. Какие у вас планы, собираетесь вернуться к истории?
- Нет, назад мне пути нет. Да и отстал я от науки за шестнадцать лет сидки. Хоть меня и реабилитировали, но прежний душок остался, мне не доверят анализ истории, захотят, чтобы я интерпретировал все согласно основной линии партии, не станут печатать мои статьи.
- Да, понимаю и сочувствую. Что же предполагаете делать?
- Пока не представляю. Сижу на шее у жены, хожу за покупками. Вот купил яйца. Жена - медсестра, доучиться на доктора ей не дали: когда меня арестовали, ее исключили из института как жену врага народа. А у сестер, сами знаете, зарплата почти нищенская. Я уж подумывал наняться почтальоном, да ноги не так ходят, спина побаливает. Боюсь, тяжелую сумку с почтой не выдержу.
Ильин опять потянулся к нему через стол:
- Бросьте, профессор. Слушайте, мне нужен помощник - вести дела архива. Я могу предложить эту должность вам. Архив - это не только бумаги, необходим контакт с писателями. Нужен умный и интеллигентный человек, чтобы ладить с ними. Хотя я сам тоже пострадал, они все равно видят во мне генерала госбезопасности и сторонятся. А вы ничем не запятнаны, известный историк.
- В прошлом известный, - усмехнулся Павел.
- Нет, многие помнят вас и до сих пор хранят "Огонек" со статьей "Два русских еврея". А ведь среди так называемых русских писателей масса евреев, только скрываются они под псевдонимами. Черт побери, я совсем не антисемит, но скажу вам: хоть фамилии у многих из них русские, но нрав непокорный и эмоции - чисто еврейские. У вас, как у еврея, безупречная репутация: сидел, невинно пострадал. Вам они будут больше доверять. Ну как, идет? Будем работать вместе?
Павел не был готов к такому повороту:
- Спасибо, конечно, интересно было бы поработать в Союзе писателей. Думаете, меня возьмут в такое учреждение?
- У меня влияние в секретариате Союза и "рука" в ЦК. Если я попрошу, вас возьмут. И зарплату обещаю лучше, чем у медсестры.
Павлу хотелось узнать, но спросить он постеснялся: какую зарплату?
* * *
Мария обрадовалась принесенным яйцам:
- Павлик, ты стал такой практичный. Я не помню, чтобы ты был таким в молодости.
- Это еще что, - похвастался Павел, - я уже так напрактиковался, что устраиваюсь на работу.
- На какую работу?
Когда Павел рассказал, Мария забеспокоилась:
- Не будет ли тебе трудно работать целый день?
- Машенька, после лагерей мне ничего не может быть трудно.
- Но ты становишься старше, здоровье не то.
- Машенька, надо же мне что-то делать, деньги зарабатывать надо? К тому же работать в Союзе писателей - это интересно. И последний аргумент: мой непосредственный начальник Ильин хорошо ко мне отнесся, и мы с ним легко сработаемся.
Павел отнес Ильину документы, выяснил условия работы, зарплата оказалась втрое больше, чем у Марии.
Она очень обрадовалась и, когда они пошли к Августе с Алешей, с порога воскликнула:
- Павлик получил работу, он будет работать в аппарате Союза писателей.
Они устроили импровизированный праздник, Павел пил свою любимую водку, а Алеша тут же сочинил экспромт:
Чтоб в писательском Союзе
Больше не было иллюзий,
Всех писателей поверг
В удивленье Павел Берг.
* * *
Павлу выделили стол в коридоре, недалеко от кабинета первого секретаря, где постоянно сидел Ильин. По ходу работы он часто вызывал Павла к себе, всегда подчеркнуто уважительно:
- Профессор Берг, можно вас на минуту?
Секретарши, видя перед собой пожилого человека и узнав, что в прошлом он был профессором, отнеслись к нему с почтением. Ежедневная работа давала Павлу удовлетворение: привычная рутинная обязанность идти утром на работу, общение с людьми, рабочие разговоры, обсуждение общих дел. Он даже преобразился, держался прямей, ходить стал быстрей, одевался лучше, купил новый галстук. Проснулись прежние привычки, и он попросил Нюшу:
- Пожалуйста, накрахмальте мне воротнички рубашек, как раньше.
Работа была в основном бумажная - писать протоколы заседаний правления Союза писателей и собирать протоколы старых заседаний. В один из первых дней работы ему попалось на глаза старое письмо секретариата:
"24 марта 1953 года. В ЦК КПСС, Секретарю ЦК КПСС Н.С.ХРУЩЕВУ.
…В настоящее время в московской организации ССП состоит 1102 человека: 662 русских (60 %), 329 евреев (29,8 %), 23 украинца, 21 армянин, 67 представителей других национальностей. При создании ССП в 1934 году в московскую организацию был принят 351 человек, из них писателей еврейской национальности - 124 человека (35,3 %).
Такой искусственно завышенный прием в ССП лиц еврейской национальности объясняется тем, что многие из них принимались не по литературным заслугам, а в результате снижения требований, приятельских отношений, а в ряде случаев в результате замаскированных проявлений националистической семейственности. <…> Руководство СПП считает необходимым последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта. <…> За ряд месяцев из Союза исключено 11 человек; секретариатом ССП внесена в Президиум рекомендация исключить еще 11 человек. Работа эта будет продолжаться….
Подписи: А.Фадеев, А.Сурков, К.Симонов".
С привычной для историка методичностью Павел сопоставил дату письма - 24 марта 1953 годами с датой смерти Сталина - 5 марта того же года. Письмо было отправлено Хрущеву всего через девятнадцать дней. Еще продолжало набирать обороты "дело врачей-отравителей" (хотя через десять дней, 4 апреля, их неожиданно освободили, признав "дело" спровоцированной ошибкой). Павел анализировал: зачем и для чего было написано это письмо руководителей Союза писателей? Вряд ли они ни с того ни с сего решили направить его Хрущеву. Скорей всего, от него поступил запрос. Получается, что тогда еврейских врачей все еще считали виновными, и Хрущев мог настаивать на чистке Союза писателей - на исключении евреев. А в угоду ему руководители Союза верноподданнически обещали работать над этим. В документе называлось только число евреев, и от этого несло матерым антисемитизмом. Павлу было ясно скрытое значение этого документа, с горькой иронией он думал: "Евреи им всем мешают, а каких русских они принимали в Союз писателей? Бесталанных, но зато верноподданных".
И тут же Павлу на глаза попался протокол встречи Хрущева с французским журналистом Сержем Груссаром. Француз задал вопрос о Биробиджане. Хрущев ответил: "Когда из Крыма выселили татар, некоторые евреи начали развивать идею о переселении туда евреев, чтобы создать в Крыму еврейское государство. А что это было бы за государство? Это был бы американский плацдарм на юге страны. Я был против этой идеи и полностью соглашался в этом вопросе со Сталиным". Признав опыт с Биробиджаном неудачным, Хрущев так и сказал: "Евреи все интеллигенты, все и всегда стремятся в университеты".
Павел решил снять копии с этих интересных документов. Он переписал напечатанное на машинке, спрятал в карман - это были ценные исторические свидетельства официального антисемитизма. Он знал: это может пригодиться.
34. Союз советских писателей
Павел в молодости читал запоем, но все шестнадцать лет в заключении он вообще не видел книг. Его познания в литературе остановились на уровне революционной романтики 1930-х годов. Как военный историк, он интересовался литературой военного времени, которой не знал. И писатели новой формации ему тоже были незнакомы, а узнать о них побольше было интересно, мир творческой интеллигенции отражает духовное развитие нации.
Теперь работа в Союзе писателей давала ему доступ к этой литературе и к этому миру. Павел читал, наверстывая пропущенное, и удивлялся тенденциозности: в большинстве книг были описаны не сложная, тяжелая жизнь страны, а надуманная радость и благополучие советского народа под руководством коммунистов.
Как-то в разговоре с Ильиным Павел спросил:
- Можете помочь мне определить, что это за общая тенденция в стиле советских писателей?