* * *
Рупик оставался собой, ему было необходимо оставаться самим собой. Многие любили его не только за профессионализм, но и за интеллигентность. Среди его последователей выделялся способный Саша Фрумкин. Рупику он напоминал его самого в молодости - любознательный, активный, интеллигентный. Он пытался сделать его ассистентом, но ректорат и партком не дали разрешения выделить еще одно место, тем более для еврея.
Саша Фрумкин, смеясь, рассказывал ему:
- А знаете, как проводит лекции профессор Родионов? Он приносит с собой учебник и просто читает вслух текст из книги. Мы всегда стараемся избежать его лекции, ведь учебник мы и сами умеем читать.
Превыше всего Рупик ставил практическую ценность врача, которая достигается только опытом. Поэтому он не хотел отвыкать от каждодневной рядовой врачебной работы. В отличие от многих профессоров, он сам лечил тяжелых больных. Для этого он приходил раньше всех и уделял несколько часов просто лечению: делал больным уколы, внутривенные вливания и другие процедуры, которые профессора обычно сами не делают. Его ученик Саша Фрумкин всегда был на месте в самые ранние часы и помогал Рупику. А ассистенты приходили намного позже и злобно ворчали:
- Чудит наш профессор, а этот еврейчик Фрумкин выслуживается перед ним.
С трудом Рупику все же удалось наладить работу кафедры, шла интенсивная преподавательская и научная деятельность. Под его руководством двое аспирантов написали и защитили кандидатские диссертации, сотрудники публиковали научные статьи. И диссертации и статьи Рупик вынужденно фактически писал за них сам, чтобы спасти лицо кафедры. Он получил два патента на медицинские изобретения и солидный денежный грант для кафедры на новые исследования. Работу по теме гранта и оплату за нее он распределил поровну на всех сотрудников. На эти деньги ему удалось расширить и оснастить заграничным оборудованием свою бывшую маленькой лабораторию.
Соня и дочка видели Рупика мало: кроме работы на кафедре, у него было немало частных больных, их он навещал вечерами на дому. Рупик никогда не просил с пациентов денег, считал это унизительным и даже отказывался их принимать, но пациенты-евреи и их родные всегда совали ему в карман или в руку 50 или 100 рублей за визит. У них была своя традиция: врачу обязательно нужно платить. Попасть к нему на прием стремились директора магазинов, евреи, - они доверяли только еврею. В благодарность они снабжали его дефицитными продуктами и товарами, по особому заказу ему даже выдавали продукты из буфета Министерства внешней торговли - любые деликатесы.
Рупик лечил московскую элиту, больные делали ему дорогие подарки: золотые часы, магнитофоны, хрустальные вазы, дорогие вина и конфеты, фрукты. Артисты приглашали на премьеры в первый ряд партера. Благополучие дома росло, этому особенно радовалась Соня, ее семья жила более чем хорошо.
* * *
Анатолий Печенкин, один из ассистентов кафедры, был типичным партийным выдвиженцем. Когда Рупик пришел на кафедру, Печенкин уже работал там и был членом парткома института. По институтским масштабам этот активный общественник занимал солидное положение. Но Рупик скоро увидел, что врач он плохой и преподаватель слабый, так, малограмотный лентяй. От работы он отлынивал, больных лечить абы как, отдавал их молодым ординаторам, занятия с врачами проводил поверхностно, распускал группы раньше времени и часто стремился уйти до конца рабочего дня.
Несколько раз Рупик делал ему замечания и возвращал с порога:
- Почему вы уходите раньше времени без моего разрешения?
Печенкин злобно отворачивался и оставался. Потом он придумал выход, приходил в кабинет Рупика, останавливался в дверях и мрачно заявлял:
- Профессор, мне надо идти на заседание парткома.
Против заседаний парткома Рупик возражать не мог, только неприязненно морщился. Избавиться от Печенкина было его мечтой, и наконец появился повод: заканчивался пятилетний срок работы этого сотрудника. По правилам, ему полагалось дать характеристику и рекомендовать на новый срок, но Рупик решил не рекомендовать его и даже подобрал кандидата на его должность - способного Сашу Фрумкина. Он устроил собрание сотрудников и открыто рассказал, почему недоволен Печенкиным. Они слушали мрачно, глядя в пол. Закончил Рупик решением:
- Я считаю, что Печенкин не заслуживает переизбрания на пять лет.
Секретарь партийной ячейки Михайленко злобно сказал:
- Вы не спрашивали мнения партийной группы и решаете все самовольно. Печенкин - коммунист со стажем в партии более десяти лет.
Рупик подумал: "И в чем тут заслуга? В том, что он десять лет просиживает штаны на собраниях?"
Михайленко продолжал:
- Ему оказали высокое доверие, избрали членом парткома прошлого созыва. Вы хотите избавиться от него, а потом и от всех нас, хотите набрать холуев вроде этого Фрумкина. Мы не допустим этого. Мнение нашей партгруппы: переизбрать Печенкина.
Рупик еле сдержался, чтобы говорить спокойно:
- Я заведую кафедрой, и мое право решать ее состав, партийные дела тут ни при чем. Я еще не выставлял никаких новых кандидатур, и ваши замечания насчет холуев неуместны.
Михайленко скорчил новую гримасу и объявил:
- Члены партии остаются на собрании, а беспартийных прошу удалиться.
Удалился один Рупик.
Через месяц к нему в институте подошел секретарь парткома Корниенко:
- Я хочу поговорить с вами, пойдемте в партком.
Рупик никогда не бывал в парткоме: на стене висел большой портрет Брежнева, в углу стоял бюст Ленина, от всего несло казенщиной.
Секретарь начал довольно резко:
- Что вы имеете против Печенкина?
Рупик понял, что на него нажаловались:
- Как вам сказать? Печенкин не показал себя квалифицированным врачом и преподавателем, я много раз просил его исправиться, но он ленивый и малоспособный человек.
- Что ж, может быть, кое в чем вы и правы, но Печенкин член партии уже более десяти лет и даже был членом парткома. Райком не разрешит нам уволить его, это было бы скандалом.
Рупик не понимал партийной субординации, наивно спросил:
- Почему? Я ведь рекомендую не переизбирать его не как плохого члена партии, а только потому, что он слабый профессионал. В институте надо иметь хороших врачей.
Своей странной наивностью Рупик раздражал секретаря, и он процедил почти сквозь зубы:
- Если вы его не переизберете, это будет означать, что в партию попал недостойный человек, а у него партийный стаж более десяти лет.
Рупик подумал: выходит, члены партии выше подозрений. Чего им дался этот стаж?
- Но ведь я заведую кафедрой и имею право на свое мнение, мне решать, с кем работать.
Корниенко неприятно посмотрел на него в упор:
- Видите ли, тут вмешалось еще кое-что, ваши ассистенты предъявляют вам политические обвинения.
- Какие политические обвинения? - поразился Рупик.
- Они написали в партком о том, что вы говорили, молодым врачам, будто советская медицина намного слабей американской, и привели в пример операцию, которую Келдышу делал американец, и что вы не понимаете значение коммунистического труда.
Рупик поразился:
- Ну, значение хорошего труда я очень ясно понимаю. А что до операции Келдышу, так ее делал хирург Дебеки. Но я не говорил о слабости советской медицины.
- Ну, это не так важно. В конце концов, ведь не вы приглашали американца. Но они еще написали, что в своих решениях вы не считаетесь с партийной группой, идете против решений партии. Они написали, что у вас много пациентов-евреев.
- Что за странная глупость! Я не спрашиваю у пациентов о их национальной принадлежности, лечу всех.
Корниенко продолжал:
- Написали, что вы имеете склонность к Израилю и хотите заполнить кафедру евреями.
Рупик побледнел и понял: ассистенты нанесли ему хорошо рассчитанный удар, обвинения были актом недоброжелательства, открыто апеллировали к его еврейству и беспартийности. Как ни был он возмущен, мгновенно вспомнил: "Если тебя назвали верблюдом, тебе придется доказывать, что ты не верблюд". Ему придется доказывать, что он не лечит евреев, не любит Израиль? Этого он не сказал, только воскликнул:
- Ой-ой, это же антисемитские обвинения. Неужели вы им верите?
Секретарь Корниенко отвел глаза и сказал более примирительно:
- Ну, я бы не сказал так. Но обвинения серьезные, и для проверки мы вынуждены прислать к вам на кафедру комиссию, которая должна разобраться.
Домой Рупик пришел страшно угнетенный.
Соня испугалась:
- Что случилось?
- Ой-ой, против меня возник настоящий партийный заговор, меня обвинили в том, что я лечу евреев, люблю Израиль и хочу брать на кафедру ассистентов-евреев.
- Кто обвинил? Что за глупость?
- Обвинили меня мои же ассистенты. Но они правы, я действительно люблю Израиль и хотел бы иметь ассистентов-евреев. Однако теперь мне придется доказывать обратное. Я чувствую себя, как на том собрании, когда я осуждал неизвестного мне еврея за его желание уехать в Израиль. Ой-ой, Сонечка, это все ужасно.
Второй раз она видел его таким потерянным, и ей опять стало жалко его:
- Рупик, не надо так глубоко переживать, это пройдет.
- Не пройдет, Сонечка, это никогда не пройдет.
Он говорил об отношении к евреям.