* * *
Рупик был в душе идеалистом, ему многое представлялось в розовом свете. Но с началом новой работы его праздничное настроение скоро стало портиться, организовывать кафедру оказалось очень непросто. Базой была старая Басманная больница № 6 - несколько двухэтажных деревянных бараков, построенных в 70-е годы XIX века, во время русско-турецкой войны. За сто лет здания обветшали, потемнели, покосились, а главное, их примитивная конструкция не была рассчитана на кафедры с множеством больных, рентгеновские установки, лаборатории, операционные. Палаты были постоянно переполнены, больных зачастую клали в коридоре, но кроватей не хватало, и они лежали на матрасах на полу.
Рупик навсегда запомнил, как на своем первом утреннем профессорском обходе он остановился около тяжелого "коридорного" больного - истощенный старик лежал на матрасе на полу. Рупик по одному виду заподозрил, что у него воспаление легких, остановился над ним и стал расспрашивать. Но говорить, возвышаясь над больным, было неудобно, он согнулся пополам, чтобы слышать ответы. Потом Рупик захотел выслушать легкие и сердце больного, но как близко он не склонялся, стетоскоп не доставал до груди пациента. Тогда Рупику пришлось стать около него на колени. Он выслушал хрипы и шумы и поставил диагноз "пневмония". А его ассистенты, вместо того чтобы помочь ему, криво улыбались: чудит молодой профессор, на колени становится.
Обескураженный Рупик видел, эти условия были не лучше, чем в Пудожской больнице. Его удивило и даже неприятно поразило отношение ассистентов. Они работали здесь еще до его прихода и почти сразу не понравились ему низким уровнем знаний. Это были простые партийные парни, русские, почти открыто недовольные, что над ними поставили беспартийного еврея. У Рупика была манеры интеллигента, его респектабельный вид и вежливая манера разговора казались им странными. Они считали это проявлением "еврейства" и с демонстративной неохотой выполняли его указания. Да и слишком много было в его работе по руководству кафедрой ненужных заседаний и собраний, лишней суеты. После первого заседания совета он понял, что это лишь проформа для коллективного подтверждения указаний парткома. Выступления профессоров и доцентов, беседы с ними убедили его в невысоком научном и культурном уровне многих из них. Лица почти у всех были неулыбчивыми и неприветливыми, выглядели они как-то одинаково серо, носили плохие, как говорили, "хрущевского пошива" костюмы, и имели заурядный вид - не профессора, а обычные середняки. Они и были середняками. Многие из них неприветливо косились на него. А когда прошел слух, что он знает три языка и выписывает иностранные журналы, они с удивлением пожимали плечами: "Кому это нужно?" Между собой они прозвали его пижоном.
От этого у Рупика бывало подавленное состояние. Мама, гордая его успехами, спрашивала:
- Что с тобой? С этой новой работой ты стал какой-то грустный.
- Ой-ой, мама, понимаешь, условия работы ужасные, забот много.
- Всякое начало трудно. Вспомни, как ты начинал в Петрозаводске и Пудоже.
- Да-да, конечно, ты права. Но условия в Басманной больнице парализуют мою работу, нет ни аудиторий для лекций, ни лаборатории для научной работы. Не знаю, что делать.
Соня тоже видела, что он постоянно усталый и озабоченный, но она так верила в его успехи во всем, что не придавала этому значения. А он старался ее не расстраивать.
* * *
Рупик понял, что в этих условиях заниматься наукой и преподавать невозможно и стал мечтать перевести кафедру в Боткинскую больницу, откуда пришел. Дело это было невероятно трудное. Он пришел на прием к ректору института Марии Ковырыгиной, рассказал, волнуясь, об условиях в Басманной больнице и попросил помощи в переводе кафедры. Она слушала неприветливо, недовольно оттопырив нижнюю губу:
- Вы молодой профессор, а начинаете с негативного подхода к делу. Лечебный процесс и преподавание можно вести в любых условиях. Если вам удастся перевести кафедру, я возражать не буду. Но и помогать вам в этом не вижу смысла.
Рупик расстроился, писал заявления о переводе в разные бюрократические инстанции, ничего не выходило. Он совсем загрустил. Мама жалела его и опять сказала:
- Проси помощи у делового еврея, только еврей поможет еврею.
Тогда Рупик поехал в Боткинскую больницу, к Моисею Рабиновичу, который по-прежнему влиял на все больничные дела через жену.
Рупик попросил:
- Моисей Абрамович, возьмите меня вместе с моей кафедрой обратно в Боткинскую.
Рабинович любил и уважал Рупика, считал его будущим светилом медицины, но сначала даже опешил:
- Хотите, я вам скажу, неужели вы считаете меня таким мощным, что я мог передвигать кафедры?
- Ой, ну, конечно, кафедру я передвину сам, вы только выделите мне для этого два отделения.
- Два отделения? - Рабинович задумался на несколько минут, наморщил лоб, потом воскликнул: - Хотите, я вам что-то скажу? Я думаю, это мы сможем.
Он уговорил жену:
- К чести нашей больницы будет прибавить имя профессора Руперта Лузаника к когорте знаменитых профессоров Вовси, Рейнберга, Фридланда, Фрумкина, Шерешевского, Вотчала.
И для кафедры Рупика выделили два этажа в корпусе № 1. Он пришел к маме с радостной новостью:
- Ой-ой, мама, спасибо за совет. Ты была права, действительно, деловой еврей Рабинович помог мне.
- Вот видишь, еврей всегда поможет еврею. Иначе мы бы не выжили.
Но Соня была уверена, что Рупик мог справиться и без помощи.
* * *
Это была неслыханная победа. Даже недоброжелатели, ассистенты Рупика, стали относится к нему с подхалимажем: силен их профессор-еврей! Условия работы улучшились, больных не клали на пол, хотя иногда все же приходилось ставить для них кровати в коридоре. Теперь Рупик не становился на колени, чтобы обследовать больных, ассистенты подставляли ему стул. Он опять занял свою лабораторию, расширил ее и вновь занимался наукой. И часто вспоминал своего чешского друга профессора Милана Гашека и то, как он принимал его в Праге и как предсказывал ему большой успех. Милан радовался бы теперь за него, но связь между ними оборвалась с подавлением Пражской весны и несправедливым падением и унижением Милана. Рупик грустил, вспоминая несправедливую судьбу этого выдающегося ученого.
Лиля Берг первая прибежала поздравить Рупика с возвращением:
- Как я рада за тебя! Теперь ты можешь развернуть свою клиническую и научную работу по-настоящему.
Рупик сиял:
- Ой, Лилька, дай-то бог, чтобы сбылось, что ты говоришь. А я слышал, что ты стала заведующей отделением и делаешь операции по методу Илизарова. Поздравляю тебя.
Лиля смутилась:
- Мне самой до сих пор в это не верится. Представляешь, я сама от себя этого не ожидала. Мог ли ты подумать, когда мы учились в институте, что я стану хирургом и заведующей?
- Честно говоря, не мог. Да, выросла Лилька с косичками. А как твой шеф Илизаров?
- Илизаров теперь добился заслуженной славы, стал профессором, построили ему в Кургане большой институт, он директор. Я ездила туда на конференцию, делала доклад. Знаешь, он посоветовал мне писать кандидатскую диссертацию. Но я никогда не занималась наукой и не знаю, с чего начинать.
- Ой-ой, конечно, ты должна написать кандидатскую. Хочешь, я помогу тебе составить план диссертации? Принеси мне твои материалы, мы вместе напишем план, тебе сразу станет ясней, что писать.
- Рупик, это замечательно! Спасибо тебе. У тебя такой опыт, конечно, я принесу тебе материалы.
Через несколько дней план был готов, Лиля ликовала:
- Неужели я напишу диссертацию и стану кандидатом наук, настоящим ученым? Мне во все это не верится.
Рупик улыбнулся:
- Ой, Лилька, кандидат наук - это еще не ученый. Вон мои ассистенты - все кандидаты, но совсем не ученые. Перефразирую знаменитые строки: "Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан".