* * *
Приехавшему из Москвы Глинскому все в Саранске казалось неприемлемым. Там они жили в большой квартире тестя, известного профессора, обставленной мебелью красного дерева. Здесь жизнь в двух комнатах деревенского дома была нестерпимой и просто нелепой. Хотя Миша Штейн отдал им лучшее, что имел, но разве это то, что было в Москве?.. И нет в доме ни газа, ни горячей воды, ни ванной комнаты. Обогреваться приходится дровяными печами, таскать дрова из сарая, а мыться раз в неделю в бане.
И в отделении терапии, которым он заведовал, условия тоже оказались примитивными по сравнению с Боткинской больницей. В здешней больнице царило поразительное убожество, палаты на десять - пятнадцать кроватей, как караван-сараи, да и кровати простые, старые железные койки. Подводки кислорода нет, кислородных баллонов не хватает, даже приличной диагностической аппаратуры нет, рентгеновская установка допотопная, а два старых кардиографа постоянно ломаются. Но еще того хуже - довольно однообразный состав больных, в основном воспаления легких и сердечная недостаточность, из-за отсутствия нужной гигиены много инфекций. Выяснилось, что малокультурное население не имело даже простых представлений о медицине, они болели дома, лечились домашними средствами и безропотно умирали. А по мордовским деревням все еще ходили шаманы, и мордва лечилась их доисторическими заговорами. Для серьезного лечения и преподавания в клинике не было достаточного разнообразия "клинического материала" - ярких, интересных в профессиональном плане случаев.
Скоро Глинский стал раздражительно-желчным, у него опять появилось привычное презрительно-скептическое выражение лица. Удовольствие ему доставляло только общение с Гордонами.
* * *
Зато Саше, восемнадцатилетнему сыну Глинского, студенту медицинского факультета, многое в новой жизни в Саранске нравилось. В прежней жизни приятели и девушки считали его типичным профессорским сынком и посмеивались над ним. Зато в Саранске он было, что называется, "московский стиляга", щеголял в джинах и заграничных куртках с "фирмой" - красивыми нашивками на груди, стал более жизнерадостным, более общительным. Он учился в английской спецшколе и в разговорах часто сыпал английскими словечками.
Местным девушкам он нравился, хотя немного не удался ростом. Им он казался кем-то вроде марсианина, из другого мира - из самой Москвы. Многие там никогда не были, но представляли себе, что жизнь в столице другая, намного интереснее и ярче.
Саша иногда ездил за рулем отцовской "Волги", каких в Саранске было всего две-три, подсаживал девушек-студенток, увозил их за город и прямо в машине занимался с ними любовью. У саранских красавиц он был нарасхват.
Отец посмеивался над сыном:
- Тебе нравится, что в Саранске ты первый парень на деревне?..
Приглянулся Саша и хозяйской дочке Розе. Но как, чем привлечь такого парня? Роза вертелась перед зеркалом, пыталась как-то приблизить свой образ к воображаемым москвичкам. Вместо прямой короткой стрижки с челкой она отрастила волосы, зачесала их назад и сделала пышный пучок на затылке, ела меньше картошки и хлеба, похудела, стала стройней, укоротила платья и юбки до колен. Родители неодобрительно на нее поглядывали и пытались остановить. Но куда там, норовом она пошла в мать.
Роза старалась чаще попадаться на глаза Саше, искала повода лишний раз прошмыгнуть мимо их комнат, а столкнувшись с ним в коридоре или во дворе, кокетливо стреляла глазами:
- Ты, парень, все мимо да мимо? Свозил бы меня покататься, что ли.
- У тебя, что, кавалера нет?
- А может, мне с тобой интересней.
Девка смазливая, если сама напрашивается, как не воспользоваться. Саша повез ее за город, по дороге Роза ненароком касалась его то локтем, то коленкой, а потом положила голову на плечо. Он обнял за талию, она прижалась к нему грудью и тяжело задышала.
- Не боишься, смелая? - покосился он удивленно.
- А то! Надо ж мне, коли сам не смекнул.
- Смекнул, - засмеялся Саша и ловко засунул руку ей глубоко под юбку.
- Ой!.. - она сжала коленки, но "не надо" не сказала, а только прижалась плотней.
Саша думал: "Даст или не даст?", а она думала: "Решится или не решится?" Когда Саша нажал на рычаг и спинка переднего сиденья откинулась назад, Роза недолго ломалась, легко и просто поддавалась, когда он раздевал ее, сама расстегнула его джинсы, отвернула голову, закрыла глаза и отдалась, ритмично двигаясь в такт Саше.
- А ты, оказывается, опытная. Давала уже? - спросил он, слезая с нее.
- А что ж, вам можно, а нам нельзя?
Одеваясь, Роза спросила:
- А ты не уедешь в Израиль?
- Тебе-то зачем знать?
- Да так, многие евреи хотят уехать. Да и какая жизнь в нашем Саранске…
- Может, мы и уедем.
Она расстроилась, надулась:
- Я тоже хочу уговорить родителей уехать. Отец-то еврей, он бы согласился. А вот мать у меня русская, деревенская, уж очень она к огороду своему прикипела.
* * *
Евсей Глинский, специалист высокого уровня, человек широких интересов, с литературным дарованием, погибал в Саранске, работа оказалась намного ниже его возможностей, ему было тесно в примитивных условиях.
Как-то раз в гостях у профессора Льва Гордона и его жены Фаины он услышал от хозяина:
- Вы напоминаете мне моего любимого французского поэта Франсуа Рабле. Он тоже был прекрасным доктором и имел разнообразные интересы в жизни.
Глинский тяжело вздохнул:
- Спасибо за сравнение. Не знаю, как было жить Рабле, но мне в Саранске тошно.
Прагматичная Фаина деловито заметила:
- Почему вам не уехать в Израиль или в Америку? Если бы мы могли - уехали бы.
- Действительно, почему вам не уехать? - подхватил Гордон. - Моя жена права.
Глинский уже давно думал об этом.
- Я узнавал, выезд разрешают лишь к родственникам, для воссоединения семьи. Надо иметь от них письмо. А у меня никого там нет, не знаю, как получить вызов.
- У нас там есть родные! - воскликнула Фаина. - Мы напишем, чтобы они прислали вам приглашение, как будто вы их родственники.
Действительно, через два месяца Глинский нашел в почтовом ящике пухлый конверт из Израиля, а в нем официальное приглашение, с печатью. Незнакомые люди писали, что он их двоюродный брат, они очень тоскуют о нем и просят советские власти дать ему разрешение с семьей выехать в Израиль для воссоединения семьи.
Из Саранска выпускали скорее, чем из Москвы. Но с его профессорской должностью Евсею разрешения не дали бы. Они с женой уволились с работы и написали в ОВИР заявление на "разрешение воссоединиться с семьей любимого двоюродного брата". Саша Глинский собирался уйти из университета, как только они получат разрешение.
Когда Михаил Штейн узнал, что Глинский уволился с работы, он был обескуражен и расстроено рассказал об этом Марусе и Розе. Маруся поразилась, а Роза сразу поняла: Глинские решили уезжать. С Сашей они не виделись, с тех пор как Глинские переехали в квартиру.
Роза подождала его после занятий:
- Пойдем ко мне, моих сегодня дома нет, - и потянула его под руку.
Весь вечер был в их распоряжении. Роза шепнула:
- Я знаю, ты уезжаешь. Я хочу сделать тебе подарок.
Она встала на колени, расстегнула его джинсы, стянула трусы и вынула наружу его возбужденный член. Саша удивленно смотрел на нее, а она поднесла его член к влажным губам, спросила:
- Хочешь так?
И долго ласкала его.
- Где ты этому научилась? - удивился Саша.
- Научилась. Я тоже хочу в Израиль. Там, говорят, все девки это умеют. Возьмут меня в армию - мне это там пригодится.
- А, ну понятно. Кто к чему готовится, собираясь в Израиль, - засмеялся Саша.