* * *
Алеша написал стихи, как будто подводящие итог правлению Хрущева:
В истории ирония сокрыта -
Явились вы почти царем, Никита,
И мы с надеждою вначале
Реформ и оттепели ждали,
Как ждут весною с гор ручьев.
Вы обманули нас, Хрущев.
Ручьи надежды испарились,
И ожиданья не случились.
Вы вознесли свою натуру,
Установили диктатуру,
И к русскому долготерпенью
Вы стали сталинскою тенью.
Евреев сильно не любя,
Их разогнали от себя;
Они могли бы вам помочь,
А вы их отстранили прочь.
Скептический еврейский ум
Мог дать вам путь для новых дум.
Но, не ценя ничьих советов,
Рулили вы страной Советов.
Паденья вашего позор
Мы ожидали с давних пор.
Вы свой спектакль отыграли,
И вас забудут без печали.
Прощай, развенчанный Никита!
В истории ирония сокрыта.
* * *
Хрущев боялся ареста и теперь фактически оказался под домашним арестом. За высоким забором в подмосковном поселке Петрово-Дальнее ему выделили обыкновенную дачу и небольшую квартиру в Москве. Но у него не было свободы передвижения, его постоянно сопровождал охранник, который не давал близко общаться с людьми. Теперь Хрущев целыми днями возился в доме на огороде: из крестьян он произошел, к крестьянам и вернулся.
А по деревням распевали частушку:
Стыд и срам на всю Европу,
Подвела нас простота.
Десять лет лизали жопу,
Оказалось, что не та.
72. Крушение надежд
"Хрущева сковырнули!" По Москве и по всей стране мгновенно разнесся слух: люди не могли поверить, пока не увидели своими глазами: повсюду снимают его портреты. Говорили об этом с удивлением, радостью и даже злорадством. Ни возмущения, ни сожаления после его падения в народе не было. В кругах свободомыслящей интеллигенции, особенно еврейской, опять появилась надежда хоть на какие-то улучшения: может, следующее правительство все-таки смягчит давление?
Моню Генделя вызвали в общество "Знание":
- Поедете в Харьков с лекцией на тему "Единство ленинского Центрального Комитета Коммунистической партии - залог успехов Советского государства". Вот вам инструкция, упор делайте на тезис, что новый генеральный секретарь ЦК товарищ Леонид Ильич Брежнев - выдающийся деятель партии и государства.
Моня немедленно поинтересовался:
- А если про Хрущева спросят?
- Говорите: освобожден по состоянию здоровья.
Моня продолжал еще более наивно, почесывая затылок.
- Спросят ведь: как же так, вчера был здоров, а сегодня освобожден по состоянию?
- В сообщении ЦК ничего другого не сказано. Ну, можете намекнуть, есть, мол, данные, что пошел против партии.
- Ага, пошел против партии! Это подойдет.
Выйдя на улицу, Моня про себя ухмыльнулся: "Раньше надо было читать лекции, что Хрущев незыблемо проводит ленинскую линию партии, а теперь, оказывается, надо говорить, что пошел против партии. Это ж усраться можно! Да и формулировочка у них старая - "единство ленинского ЦК". Знаем мы это единство: все готовы друг другу горло перегрызть. А кто знает хоть что-нибудь хорошее про этого Брежнева? Слышал я одно его выступление, он косноязычный. Что ж, придется снова валять дурака, как тогда на лекции про антипартийную группировку в селе Туча". - Моня с удовольствием стал вспоминать деревенские радости с бригадиршей Тамарой.
Хотя Харьков находится на Украине, город всегда был русским. И с давних пор там существовала большая еврейская община. По численности еврейского населения Харьков был третьим городом после Москвы и Ленинграда. В нем жили родственники Мони со стороны матери, Губергрицы из городка Никополя. Они были вторым поколением евреев, переехавших в крупный город из маленького местечка, все получили образование и занимали хорошие должности. Но Моня поражался, до чего в них оставалось много провинциального. У них оставались связи с евреями из местечек, а Моню они считали "столичной штучкой".
- Монечка, дорогой ты наш, как мы рады видеть тебя! Смотри, какой ты важный, одет с иголочки, ездишь по всей стране, читаешь лекции. Наверное, ты стал большим человеком, а?
Перед родственниками Моня чувствовал себя не таким самоуверенным, как обычно:
- Никем я не стал, как был Моня Гендель, так и остался.
А они расспрашивали с некоторой усмешкой:
- Так что, Монечка, если у вас в Москве сковырнули Хрущева, так что от этого будет евреям - лучше или хуже?
Моня отшутился:
- Знаете разницу между пессимистом и оптимистом? Пессимист говорит: будет еще хуже, а оптимист говорит: хуже, чем есть, быть не может. Я оптимист, могу сказать: хуже быть не может.
- Хохмишь, Монечка. А этот Брежнев, он как относится к евреям?
- Не знаю, как относится, знаю, как он произносит некоторые слова. Вот послушайте: что такое "сиськи-масиськи" - это в произношении Брежнева слово "систематически". А что такое "сосиски сраные"?
- Ну, Моня, ты уж совсем!..
- Ничего не "совсем". Так Брежнев произносит "социалистические страны".
- Монечка, это все твои хохмы. А говорят, у него жена еврейка. Это правда?
- Еврейка она или нет, если вам интересно, приходите на мою лекцию, все узнаете.
- Азохен вэй, Моня, ты что, будешь читать лекцию о евреях?
- Нет, конечно. Лекция про сплоченный ленинский Центральный Комитет. Ленин по отчеству был Ильич, и Брежнев тоже Ильич. Я назову свою лекцию "От Ильича до Ильича".
- Ты опять хохмишь, как всегда.
- Все евреи хохмят, хотя не все умеют.
- Так и чего ты хочешь от нас со своей лекцией? Знаем мы эти лекции, все пустем майзес. Ты от себя все равно не скажешь ни слова. Вы, московские евреи, не настоящие евреи.
- Как это, не настоящие, почему?!
- Потому что вы оторвались от еврейской массы.
- Кто же настоящие?
- Ой, он еще спрашивает, кто настоящие! Есть две прослойки евреев: такие, как вы, - это одна прослойка, живете в Москве или в крупных центрах, женитесь на этих русских девках, не знаете идиш и считаете себя ассимилированными с русскими.
- Я, например, женат на еврейке.
- Ха! На еврейке. А идиш она знает?
- Нет, конечно. Никто у нас в Москве на идиш не разговаривает.
- Вот мы и говорим, все вы ненастоящие, вы ассимилированные.
- Ну и что ж из того? Все равно мы евреи, и русские нас тоже своими не считают. Все равно именно московские задают тон.
Родственники продолжали наступать на Моню, все по очереди:
- Ой, он говорит, что московские задают тон. Может быть, и задают, но они отличаются тем, что хотят все больше ассимилироваться. А в провинции евреи живут со своим народом и знают, что ему нелегко. Все бьются, еле концы с концами сводят, живут своими огородами, сажают, заготавливают, солят, квасят.
Моня согласился:
- Да, московские евреи огородов не сажают.
- Вот мы и говорим, вы жизни не знаете. А иначе в провинции не проживешь.
- Так чем же они отличаются от московских - огородами?
- Ой, он еще спрашивает, чем отличаются! Они не ассимилируются, живут, как евреи. В Одессе евреи настоящие, в Минске и Витебске, в маленьких городах Белоруссии и Южной Украины - все настоящие. А еще есть грузинские евреи, особенно в Кутаиси, и бухарские евреи, те тоже настоящие. А самые настоящие евреи живут в Черновцах.
- Почему же именно в Черновцах самые настоящие?
- Да потому, что они видят дальше и лучше вас. Они видят, что евреям в этой стране жизни нет. Черновцы - это бывший румынский город. И они имеют хорошие связи с румынскими евреями. А румынские евреи с самого основания Израиля бегут в Израиль. Румынское правительство отпускает их, потому что Израиль платит по пятьсот долларов за каждого еврея. Он их выкупает у Румынии. С сорок восьмого по пятьдесят второй год оттуда выехали в Израиль сто двадцать пять тысяч евреев. Вот и черновицкие евреи тоже стали подавать заявления на выезд в Израиль, на свою историческую родину.
Моня раньше не слышал такого определения Израиля, удивился:
- На "историческую родину"? Кто это так назвал Израиль?
- Ой, да кто же еще мог так его назвать, кроме самих евреев? Конечно же, евреи, которые хотят туда уехать. Они так и называют Израиль в своих заявлениях: хотим уехать на свою историческую родину Израиль.
- Ну, это, наверное, верующие евреи.
- Ой, конечно же, некоторые из них верующие. А ты знаешь, что повсюду стали закрывать синагоги? Даже в городах, где много евреев: в Черновцах, Виннице, Барановичах, Оренбурге, Иркутске, Свердловске, Казани, Львове, Каунасе, Грозном - там синагог вовсе не осталось. Говорят, с пятьдесят седьмого года было закрыто более ста синагог и молельных домов. Знающие евреи говорят, что во всей стране осталось только шестьдесят две синагоги. И это почти на три миллиона евреев, а!
- Ну, это я знаю. У нас в Малаховке синагогу даже сожгли.
- Ой, как же, Монечка! Конечно, мы все слышали про твой подвиг, как ты спас из огня древнюю Тору. Это большая мицва.
И харьковчане продолжали рассказывать: