8
Васька Баргут был на краю могилы. Несколько дней он не приходил в себя, несмотря на усердные заклинания Мельничихи. Он лежал один. Днем забегала Савостьяниха - поглядеть, не скончался ли, а вечером, хмурый, злой, в зимовье появлялся Савостьян. Он заставлял жену придерживать Васькину голову и вливал ему в рот парное молоко. Васька захлебывался, кашлял, проливал молоко на грудь.
Лицо у него стало прозрачное, нос острый и большой. Но однажды вечером к Баргуту вернулось сознание. Савостьян собирался поить его молоком. Васька открыл глаза и едва слышно спросил:
- Вы что со мной делаете?
Савостьян наклонился, подставил к растрескавшимся губам Баргута ухо, переспросил:
- Ась?
Васька повторил вопрос громче. Лицо у Савостьяна разгладилось.
- Колдую над тобой, Васюха. Хворь тебя чисто совсем одолела. Не пьешь, не ешь уж которые сутки.
- Я тогда на пашне захворал, - не то спрашивая, не то утверждая, произнес Васька. Эти несколько слов утомили его. Он закрыл глаза, на лице выступили лилово-черные пятна.
Радость Савостьяна сменилась страхом. Говорят, что перед смертью люди всегда приходят в память… Отдает, видно, господу богу душу Васюха…
Но Баргут опять открыл глаза, попросил:
- Капустки бы холодненькой.
- Хочешь есть? Значит, будешь жить, теперь тебя колотушкой не заколотишь, - заключил Савостьян. - Только можно ли давать тебе капусту? С нее у здорового брюхо дует. Сейчас мы тебе чайку принесем, сухарей, масла. Чай с молоком - пользительная штука.
Баргут стал поправляться. Ходить он долго не мог, от слабости кружилась голова, ноги подгибались. Вынужденное безделье переживал чуть ли не труднее, чем болезнь. Никогда особенно не питавший расположения к людям, привыкший к замкнутой, одинокой жизни, он вдруг почувствовал тоску по человеческой речи. Савостьян, как только увидел, что Баргуту не грозит опасность, в зимовье стал наведываться редко. А если и заходил, то не присаживался, задавал один и тот же вопрос:
- Поправляешься? Ну-ну, поправляйся, - и уходил.
Савостьяниха тоже забегала только за тем, чтобы поставить пищу на стол, придвинутый к кровати.
Баргут пробовал взяться за свое любимое дело - вырезать из дерева. Но руки у него были слабы, работа быстро утомляла.
Целыми днями он лежал в зимовье, слушал, как жужжат на стекле окна мухи. В один из таких дней, когда одиночество стало особенно тягостным, к нему пришли Дора и Уля. И такими желанными показались они ему, что после того как ушли, он несколько раз спрашивал себя: не пригрезились ли они? Да уж лучше бы и не приходили. Лежать в зимовье стало еще тягостнее. Но Дора пришла опять. Она принесла в туеске бруснику с сахаром и пару мягких пирожков с морковью. Тут же заставила Баргута все это съесть. Баргут не противился.
- Я не знала, что ты хворый, раньше бы пришла, - сказала она. - Я буду ходить к тебе каждый день. Ты только скажи мне, когда Савостьяниха здесь не бывает. А то она заметит и по всей деревне разнесет. Проходу не дадут…
Васька смотрел в ее голубые глаза, и то же чувство сладкого оцепенения и неловкости, что и в тот раз, когда помогал ей накладывать солому, завладело им. Но тогда это чувство быстро угасло. А сейчас оно не проходило. Оставшись один, он всякий раз, стоило заскрипеть калитке, вздрагивал и ожидал появления Доры. Но она работала на пашне и прибегала только вечером, и то ненадолго.
- Мать с меня глаз не сводит, - жаловалась она. - А мне надо и сюда, и к Нине, прямо хоть разрывайся. Я ить, Баргутик, грамоту учу теперь и уж и читать, и писать могу. Хочешь посмотреть?
- Покажи.
Из-за пазухи Дора достала тетрадь и огрызок карандаша.
Тетрадь была затрепанная, в чернильных кляксах, но она развернула ее бережно, осторожно. На белой бумаге теснились высокие кривые буквы. Дора послюнила карандаш и вывела букву.
- Это - "бы", вторая буква в алфавите. Теперь приписываю одну за другой еще семь буковок. Что, думаешь, вышло? Вышло "Баргутик", вот! - Дора счастливо рассмеялась.
- Ну-ка, дай я погляжу, - Васька взял тетрадь. - Оказия какая! Неужто тут значится мое прозвище?
- А то как же? Дай-ка тетрадку. - Дора опять послюнила карандаш. - Сейчас читай: "Баргутик Вася". Я теперь и письмо могу написать. Уедешь ты, скажем, куда-нибудь, а я сяду и все-все тебе пропишу.
- Куда мне ехать-то? Никуда не поеду я. И к чему мне письмо, когда неграмотный я?
- Я же выучу тебя.
- Ну, выучила! - недоверчиво протянул Баргут.
- А что ты думаешь? Это совсем просто, вот те крест! Сейчас я тебе все буквы напишу по порядку, а ты их заучи и сам пиши. Тетрадку я тебе отдаю. У Нины ишо есть, она мне даст.
Баргут взялся за учебу. Целый день лежал и твердил: "а", "бы", "вы", "гы"…
Услышала это Савостьяниха и перекрестилась: "Господи, да он, никак, рехнулся? Спаси и помилуй!"
Дора была радехонька. Баргут мог назвать все буквы алфавита, ни разу не сбившись. Но когда стал писать, буквы выходили у него совсем не такие, как у нее. Баргут украшал их завитушками, хвостиками, они получались кудрявыми, не похожими на себя.
- Так они бравее, - пояснил он Доре.
- Бравее-то бравее, но не знаю, что скажет на это Нина, - озадаченная таким оборотом дела, сказала Дора.
Нина похвалила Дору.
- Э, да ты талант! Такого угрюмого парня я бы не взялась учить.
- Он не угрюмый, Нина, это уж я точно знаю. Очень даже разговаривать любит. К нему только подход нужен.
- Нашла подход?
- Само собой, - серьезно ответила Дора.
- Пойдем вместе к нему…
Нину Баргут принял настороженно, почти враждебно. Разговаривать не хотел, на вопросы отвечал кратко, отрывисто.
"Какой упрямец!" - рассердилась Нина. У нее с собой были повести Гоголя. Она раскрыла книгу и сказала Доре:
- Ему, наверно, скучно с нами, давай почитаем, он послушает.
- Я не хочу слухать. Спать пора, - проговорил Васька.
- А ты можешь не слушать, я Доре читать буду.
Она стала читать "Вия". Дора слушала, широко раскрыв глаза, вздрагивала, боязливо оглядывалась.
- Господи, страсти-то какие!
По лицу Баргута нельзя было определить, интересно ему или нет. Он лежал на спине, подложив под голову обе руки, и смотрел в потолок.
Нина дочитала до половины и захлопнула книгу.
- Остальное мы с тобой, Дора, прочитаем дома. Василию, конечно, пора спать.
Баргут не стал удерживать Нину, но Доре сделал знак, чтобы она осталась.
- Чего нужно? - спросила она его сердито, когда Нина ушла. - Совести нет у тебя ни капельки.
- Не переношу антилигентных.
- Ишь ты какой! Хочешь знать, я тоже антилигентная.
- Хы! В сарафане-то…
- Ты не приплетай сюда сарафан. Разговаривать по-людски не умеешь. Стыд моей головушке! Чего надо тебе?
- Знатная книжка. Я не знал, что такие бывают. Уставщик читает, так его слухать неохота. В его толстых книжках антиресу нету. Без меня не дочитывайте, ладно?
- Теперь сам с Ниной разговаривай! Не буду я за тебя растолмачивать!
Однако Дора говорила это просто так, для порядка, на самом же деле ей хотелось угодить Ваське, и не умела она долго сердиться. Вместе с Ниной она стала все чаще наведываться к Баргуту. Вслух были прочитаны не только "Вий", но и "Тарас Бульба", "Сорочинская ярмарка". Баргуту особенно понравился "Тарас Бульба". Как только Нина начинала читать, его глаза загорались, на бледном лице появлялся румянец. Зато повесть о знаменитой ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем Баргут слушать не стал, сказал, что они старые дураки и жадюги.
Дичиться Нины он перестал, но разговаривать с ней так просто, как с Дорой, все же не мог. Как только она закрывала книгу, он уходил в себя, блеск в его глазах исчезал, лицо делалось унылым. Ему все казалось: Нина знает, что получилось тогда на крылечке зимовья, только виду не подает. И все эти книжечки, буковки, поди, для того лишь, чтобы похитрее к нему, Ваське, подобраться и отомстить за батьку своего. А что? Будь он на ее месте, с любым бы посчитался… Надо самому скорее осилить грамоту и отшить эту девку.
У Баргута была очень цепкая память. Буквы он заучил быстро, но читать долго не мог. Слова складывал с трудом, из-за этого плохо понимал прочитанное. Теперь он меньше тяготился своим одиночеством. Нина принесла несколько тетрадей, и он целыми днями выводил на чистых страницах буквы, слова.
Савостьян очень удивился, увидев, чем занят Баргут. Он собрал в кулак свою рыжую бороду, подергал, точно проверяя ее прочность.
- Зачем тебе, паря, эта затея? Ты на меня гляди: жизнь прожил, подписываюсь крестиком, а многие грамотные-то завидуют мне. Не лезь в грамоту, не нашенское это дело: свернешь мозги - и все. Потом как выправишься? Кто тебя надоумил за такое дело взяться?
Хотел было Васька сказать о Доре и Нине, но вспомнил, как ненавидит хозяин учителя и всех, кто с ним, пробурчал:
- Своя голова на плечах.
- Хотя, - рассуждал Савостьян, - может, и к лучшему это. Грамота - она кому как. Одному - на пользу, другому - во вред, все равно как самогон. Кто духу его не выносит, а кто бутылками глыкает. Возьмем волостного писаря Макридина. Приехал к семейским в арестантском халатишке, из каторжников он, а сейчас дом пятистенный имеет, животины полон двор. И без всякого труда. Жалованье получает и, акромя этого, письма за неграмотных пишет. На письма у него, сказывают, талант агромадный. Подпустит чувствительности - бабы ревом ревут, ну и платят без скупости. - Савостьян будто спохватился, закончил совсем другим голосом: - Каторжники все один под одного, обирают нашего брата.