- Это верно, что труд есть созидательное начало. Прадед и дед наши трудом своим великим создали множество заводов и помогли царю Петру Алексеевичу оборонить державу нашу от шведов!
- Ни прадед, ни дед твой того не сделали бы, если бы народ не положил душу и силы на укрепление державы. Дед и прадед твои умные были люди и понимали, в чем их сила. Хошь, по совести говоря, и звери они были, но простые люди не из страха перед кнутом или кандалами терпели их. В поте лица своего, до кровавых мозолей старался народ только из-за великой любви к земле своей!..
- Ты что тут городишь? - угрожающе поглядел на него Демидов. Однако оружейник смело выдержал хозяйский взгляд.
- Ты меня пытал, а я тебе ответ держал, вот и весь сказ! - веско отозвался он, склонив голову, и занялся мастерством.
"Так вот какие они! - вернувшись в хоромы, обеспокоенно думал Николай Никитич. Он ходил из угла в угол, а перед глазами все стояла широкоплечая фигура старика оружейника с впалыми грозными глазами на сухом темном лице. - Вот какие они! Таких ни дыба, ни кнут не сломят! С виду тихи и почтительны, а под спудом, в душе, своего часа ждут на господ тронуться!"
Чтобы успокоиться, Демидов прошелся пешком по городу. На городских улицах и площадях царило затишье, изредка прерываемое криками калачников и мещанок, торговавших медом и мятной водой. В гостином дворе, завидя одинокого прохожего, наперебой зазывали купцы и приказчики. Потеряв надежду за манить под каменные своды лавки покупателя, купцы скучно зевали и садились за прерванную партию в шашки. В канцеляриях чиновники усердно скрипели гусиными перьями. По окраинам и посадам в своих хибарках от темна до темна трудились ремесленники Оружейная слобода, откуда пошел в гору прадед Никита Антуфьев, и Чулково, как сто лет назад, продолжали жить своею "казюцкой" жизнью. Время от времени "казюки" выходили "на поле", чтобы померяться силой на кулачных боях с городской стороной - купцами и мещанами.
Внешне все находилось в своей вековечной дремоте. Купцы медленно, исподволь, но верно наживали свои капиталы, ездили торговать на ярмарки, брали подряды у казны и время от времени жертвовали богу на церковь и на богадельни. Но под этой тишиной таилось уже что-то новое, нет-нет да и прорывавшееся недовольством среди мастеровых.
И еще большее беспокойство принес старый лакей Оставшись наедине с барином, он таинственно про шептал ему:
- Уезжайте, господин, подальше от греха!
- Ты что вдруг так забеспокоился? - удивленно посмотрел на него Демидов.
- Слухом земля полнится. Сказывали на рабочей слободке, что крепостных скоро на волю отпустят…
- Что за бредни? - возмутился заводчик.
- Это не бредни, батюшка, - тихо отозвался старик. - По книжке господина Радищева читали.
- Кто читал? Когда читал? - вспылил Николай Никитич и схватил лакея за руку. - Сказывай, песья душа!
- Батюшка, да нешто я знаю, что и как! Что слышал, то и сказал.
Демидов так и не добился ничего, но это сообщение его сильно встревожило.
"Значит, "Путешествие из Петербурга в Москву" и тут в списке ходит!" - подумал он с огорчением и решил поскорее уехать из Тулы.
Вечерами тоска усиливалась. С заходом солнца Тула замирала, обыватели отходили ко сну Круглая луна катилась над старым садом и заводским прудом Зеленый призрачный свет струился над городом, и казалось, что все строения, и косматые деревья, и сам Николай Никитич очутились вдруг на дне зеленого океана. Свежий воздух лился в окно и приносил первые запахи осеннего увядания.
"Дальше, дальше отсюда! - с тоской думал молодой Демидов. - Полк генерала Шевина и без меня наведет тут порядок!"
3
Николай Никитич выехал в орловские степи, и перед ним распахнулись широкие синие просторы. С полудня подул мягкий, теплый ветер, напоенный запахом последних отцветающих трав. Дорога бежала к темно-синему окоему, пересекала сухие балки и светлые сосновые леса, разбросанные среди равнин по берегам рек. Демидов молча ехал в экипаже и наслаждался покоем. В полдень кони останавливались в тенистой рощице у ручья, и пока слуги готовили завтрак, Николай Никитич долго, растянувшись, лежал на теплой траве и следил, как высоко в небе тянули на юг журавли. Безмятежно проходило время, не было ни тревог, ни суеты. После приятной езды по степи он ночевал на станционных дворах, где меняли лошадей. И как хорошо спалось после долгого укачивания в экипаже! От возбуждающего ветра горело лицо, и сон приходил сразу, словно в теплый омут погружался Николай Никитич, и каждое пробуждение после такого сна приносило Демидову бодрящую радость. Хорошо утро на Орловщине, когда на востоке сквозь тьму начинает робко пробиваться бледно-розовая заря. Приходят минутки сладостного пробуждения природы, и вот вспыхивают первые трепетные лучи солнца и золотят верхушки деревьев. В утренней тишине раздается легкий свист крыльев: с дальнего озера проносится утиная стайка. Неожиданно из широкой балки прилетит ветерок и прошелестит в золотых листьях берез. Прекрасно осеннее утро в степи!
В один из тихих вечеров Демидов остановился для смены лошадей на заброшенной почтовой станции. Безмолвие опустилось на просторы, темнело синее небо, и на западе, за леском, куда погружалось солнце, нежным багрянцем пылала заря. Николай Никитич сидел у оконца и разглядывал опрятные деревянные строения. И вдруг, словно золотая змейка, в оконце скользнул и погас отраженный солнечный луч. Демидов выглянул в оконце и увидел на коньке крыши, на шесте, вертлявого золотого петушка. Легкий ветерок слегка поворачивал его. Петушок высоко держал голову, раскрыв клюв, и казалось, вот-вот он взмахнет золотыми крылышками и запоет… И тут Демидов вздрогнул, раскрыл от изумления рот: из ближней балочки вырвалась струйка упругого ветерка, ударила петушку в грудь, он и на самом деле оживился, взмахнул крылышками, качнул головкой, и что-то похожее на пение - нежный звук - пронеслось в вечерней тишине.
- Что за диво? - очарованно оглянулся на станционного смотрителя Демидов.
- И верно, батюшка, подлинное диво! - с ласковостью в голосе отозвался старик. Из-под седых нависших бровей глядели добрые глаза. Светлый душевный огонек теплился в них.
- Неужто петушок и в самом деле золотой? - полюбопытствовал Николай Никитич.
- Медный… Из меди резан, а дороже всякого злата! - с жаром пояснил станционный смотритель. Великий талант в сие мастерство вложен, сударь! Прост, а душу веселит. А радость душевная дороже всего, батюшка!
- Подлинно великий талант надо иметь, чтобы смастерить такое диво, - согласился Демидов. - Неужто проезжий иноземец забыл у тебя на станции эту забаву?
- И-и, батюшка! - развел руками старик. Где иноземцам сделать такое! Слава богу, на Руси немало светлых голов имеется, не оскудела наша земля талантами. И не забава это, милый человек. Петушок этот погоду сторожит, зимой про метели предупреждает Не потеха это, батюшка, а стоящее дело!
Николай Никитич взглянул в оконце и загляделся на золотого петушка, который застыл в неподвижности в сиянии вечерней зари.
- Продай петушка! - предложил Демидов.
Станционный смотритель покачал головой.
- Мастерство это не продажное, дареное! - ровным голосом отозвался он.
Николай Никитич молча подошел к укладке, добыл кожаную кису и высыпал на стол перед оторопевшим стариком червонцы.
- Бери, все бери, а петушок мой! - настаивал Демидов.
Станционный смотритель нахмурился.
- Дареное от души и на золото не купишь, батюшка! - Он сердито отвернулся от приезжего.
- Тогда скажи, кто смастерил это диво? - упрашивал Николай Никитич.
- Мастерил диво крепостной человек барина Свистунова, русский умелец Ефимка. Мудрый мужик! А живет он отсюда верстов за тридцать…
- Закладывай коней! Живо! - заторопил Демидов. - Не хотел ты продать золотого петушка, так куплю я мастера!
Старик хотел что-то сказать, жалобно заморгал глазами, но приезжий грозно выкрикнул:
- Проворней поворачивайся, сивый хрыч! Коней!
Демидовский слуга быстро собрал дорожные укладки и поволок во двор к экипажу. За ним выбежал хозяин. Раздосадованный станционный смотритель вышел на крылечко, слезы блестели на глазах.
- Эх, горе какое! На доброго человека навлек беду! - покачал он головой и запросил Демидова: - Батюшка, возьми петушка задарма, только не трожь Ефимку!
- Э, нет! - отказал Николай Никитич. - Не хотел по-моему, теперь не вернешь! Коней! - крикнул он и уселся в коляску…
Ночь простиралась ласковая, звездная. Над полями струилось нежное сияние восходившего месяца. Ямщик разудало щелкал бичом, погоняя коней.
- Держись, барин! Кони из орловских заводов - порода! - Голос ямщика прозвенел громко.
Хорошо ночью в степи! Полной грудью дышится, и колокольчики - дар Валдая - нежно поют и трогают душу. Звездная пыль сыплется по синему простору неба, а в поблекших травах шорохи: звери тихо пробираются на водопой. В широкой пади, среди мелкой поросли провыл волк, и совсем неподалеку от дороги жалобно закричал зайчишка, врасплох захваченный лисой. В перелеске заухал филин. И надо всем колдует месяц.
Вглядываясь в зеленоватую ночную мглу, Николай Никитич вспоминал:
"Свистунов, Свистунов! Не тот ли санкт-петербургский гвардеец, которого поспешно выслали из столицы за скандальное происшествие?"
- Эй, любезный! - обратился к ямщику Демидов. - Не знаешь ли ты помещика Свистунова? Каков барин? Не служил ли он в гвардии?
- Кто его не знает! - бесшабашно отозвался ямщик. - Барин размашистый, орловский, под руку не попадай; и в гвардии он подлинно служил, да не повезло веселому, за проказы в родовое поместье отослали!