- Верно. Такие ладьи, всю Волгу проплыви, не встретишь! Но не дотащить их, да и на Жаровле напервое встретят мели. Будем живы, этакими удачливыми руками лучшие сладишь…
На яркой зорьке на вершине лиственницы встрепенулась синичка, встряхнулась, разбрызгала серебристые искорки утреннего инея и запела. С ветки на ветку поднялась и, будь здоров, вспорхнула и потонула в сиянии утра.
- Вот оно веснянка-вестница! Теперь близко весна, ой и близко! - вздохнул плотник Пимен и передал свою радость Ермаку. - Батька, спешить надо…
Спешили, надрывались из последних сил. Снег сходил. Загомонили ручьи, полозья чиркали о талую землю. Туманы поднимались над понизью, а с казачьих лиц лился пот.
- Гляди-ка, браты, у меня из голенищ пар хлещет! - блестя озорными глазами, пошутковал Охменя.
Тянули до упаду, и все окликали вогула:
- Хантазей, где же твоя пьяная река, гулящая вода?
- Рядом: одна ночь, - и Жаровля!
На последнем ночлеге, чуть только блеснули багровые проблески, в темой чаще раздалось таинственное глуховатое бормотанье: "Чу-фы-ш-ш-ш… Кок-кок… Кок-кок…"
Сразу все оживились.
- Браты, косачи заиграли!
Ох, тяжел и труден последний путь! Рвались тяжи, полозья засасывало в болото. От надсады и нетерпения казаки яростно ругались.
И вдруг сразу распахнулся яр. Под ним, ломая ледяной покров, разлилась река.
- Жаровля! - облегченно вздохнули дружинники.
Савва скинул шапку, перекрестился:
- Ну, теперь, браты, плыть и плыть по стремнине до самого Лукоморья.
Хорошо и весело стало на душе! Весенняя Жаровля тешила ее звоном в лесу, в еланях, в болотинах, на пойме. А тут, словно заждались, вдруг на север двинулись шумные перелетные стаи. Стон и журчанье лилось с мирного теплого неба: курлыкая, спешили в дивное Лукоморье журавлиные косяки. Как легкие далекие парусники в синем океан-море, величественно плыли на своих белоснежных крыльях лебеди.
Пришел песенный час в этот суровый край, - все пело: и оживший лес, и талая, налитая соками жизни земля, и ручьи, и птицы, и сам чистый, прозрачный, искрящийся воздух!
Перевал давно остался позади. В легком мареве все еще синел Урал-Камень, а впереди ждала быстрая путь-дорога по шалой воде.
Казаки спустили свои малые плоскодонки; бурная вешняя вода подхватила их и понесла на восток. Ну, как тут не запеть, если сердце жаждет радости. Ермак взмахнул рукой, и на ертаульном судне взвилась песня, поплыла над рекой, над лесами, над затонами:
Сине море колыхалося, Орел с лебедем купалися…
И впрямь, в тихой заводи, трепеща крыльями, кружились в брачном танце лебедь с лебедушкой. У берегов билась рыба, плескалась, сверкала, ярая вода затягивала на отмели икру.
Река набирала силу. Любо плыть по сильной гулевой воде! Берега были тихи и пустынны. Зацвели вербы.
Казаки перекликались, просилось им на сердце заветное:
"Здравствуй, весна… Здравствуй, сибирская сторонушка! А на Руси березол-апрель, давно пасечники выставили из омшанников на солнышко ульи, окуривают пчелок. Ох, и веселая пора, - молодость кружит девичьими хороводами, играет в горелки! А тут? Эх, Журавлик - шалая вода, неси вперед, неси к свет-солнышку, на широкий простор!".
По вешнему быстрому Журавлику сплыли дружинники в Баранчу, а по ней спустились до Тагил-реки. На берегах золотился песок, а над водами поднимались корабельные жаровые сосны. Ермак позвал Пимена:
- Гляди, сколь звонок лес! Клич плотников, строй струги.
- Ох, батька, поверишь ли, сердце сомлело от радости, - с готовностью отозвался устюжанин. - Не струги, лебедей белогрудых слажу.
Не откладывая, он собрал десятка два плотников, и застучали топоры. Все войско впряглось в работу: валили лес, тесали, тащили на берег, где Пимен по-хозяйски покрикивал: - Круче, круче поворачивайся!
На устье Ермак облюбовал холм, и тут казаки стали ставить новый городок.
- И к чему он нам, если поплывем дале? - удивился поп Савва.
Атаман ухмыльнулся в курчавую бороду:
- В молитве и сказаниях силен ты, а в походе дите. Не на гульбу идем, и враг неведом. При неудаче и удаче городок сгодится.
Иванко Кольцо тряхнул кудрями и сказал на это:
- А мы дуром, батько, Сибирь возьмем!
- Головы казачьи поберечь надо, Иванушка. Без казаков далеко ли уйдешь?
Савва подумал: "Ходит Ермак тяжкой поступью, шаг надежный. Ступит - не отдаст землицу. Ходун русский!"
Впереди, на восток, текла Тагил-река, позади, на западе, в синеве растаял Урал-Камень. Савва вздохнул: "Придется ли вернуться на Русь? Кто знает?".
Хороша река, раздольна, - веселая весенняя дорожка! Куда девались долгие черные ночи? Весенние дни - теплые, радостные и светлые. Вот уже давно погас закат, а леса и берега реки, чудится, затканы серебристой дымкой. Близится полноь, а призрачный свет не хочет уступить темноте. Так до полуночи и царит кругом светлый тихий сумрак. Леса, дремучие, смолистые, стрелой вздымаются ввысь. Не знают тут боры-беломошники топора. Не шелохнутся сосны, не пробежит ветерок, не тряхнет веткой. На быстрой воде поблескивает рябь, слышны изредка всплески, на отмелях и переборах играет молодой окунь. На розовой зорьке к водопою из лесов выходят оленьи стада.
Зацвела черемуха, зазеленели приветливые елани, по которым бродят и копаются, добывая корешки для очищения желудка, медведи.
Солнечная, радостная Тагил-река! Струги плыли по течению, и не было больших печалей. По-прежнему шли безлюдные берега. Изредка встречались мирные кочевники. Завидя рать, угоняли стада в урманы. Ни стрел не пускали, ни крика, ни угроз. По укромным местам ловили рыбу вогулы. Добродушным взглядом они встречали казаков, отдавали рыбу, убитого зверя и радовались старому кафтану. Ермак накрепко запретил обижать кочевников. При виде их Хантазей выходил на берег. Неторопко, легкой походкой подходил к рыбарям и приветствовал:
- Пайся, пайся, рума ойка!
И вогулы становились ласковыми, разговорчивыми.
- Холосо, очень холосо. Тура близко! - оповестил Ермака проводник.
А на заре, когда над лесом догорала последняя звезда, из чащобы на берег вышел древний русский дед, с лиловым носом, с охваченной желтизной бородищей и морщинами вокруг живых, умных глаз. Он смахнул лисью шапку и низко поклонился стругам:
- Никак русские?
- Русские, дедко, - добродушно откликнулся Ермак и приказал грести к берегу. Он удивленно разглядывал старика. - Каким ветром занесло тебя в чужедальную сторонушку?
- Искал вольных краев. Шел-брел, утек от бояр-шишиг и тута прижился среди зверья. Пчелкой тружусь.
- Не тревожат? - пытливо уставился атаман в пустынника.
- Лес без краю, зверья полно, пойди найди меня. Эй, милый, простор тут для прилежных рук.
- А там что? - кивнул на восток Ермак.
- Дальше, милок, простерлось великое царство сибирское… Кучум-хан, почитай, аж до Туры протянул свою тяжкую длань.
- Плывем с нами, дедко? - приветливо позвали казаки.
- Куда, родимые? Ужотка я доплаваю: мало-то осталось жить. А вам, милые, путь-дорога!
Воды Тагила быстро вынесли струги в Туру. Тихие леса прерывались полянами. Сильно пригревало, на землю из небесной лазури лилась серебристая песня. В казаке заговорило извечное - крестьянская тоска по земле. Он сияющими глазами вглядывался в даль, где темные холмы дымились испариной. Эх, соху бы сюда!
- Жаворонушка! - млея, прошептал Охменя.
И все кругом было так, как на Руси, даже запах прелой земли казался родным, с юности милым.
- Плывем! - закричал Колесо.
Ермак повелел:
- Плыть тебе, казак, на поиск. Прознай, что за народ, кто хозяин в краю? Все прознай: и про хозяев, и про коней, и овец…
Вскочил Колесо с двумя казаками в легкий стружок и погнал по струе. У речных стремнин поднимались белесые яры. И по-прежнему не смолкала стройная и величавая песня жаворонков. Сердце казачье не находило покоя: шумел камыш, то и дело поднимались стаи гусей, уток, охотничье сердце билось, и глаза щурились и сияли, будто впервые увидели они дивный раздольный мир.
В тихой заводи казаки схватили рыбака. Татарин в островерхой шапке пал на колени, взвыл.
- Не бойся, говори по душевности, все, как есть! - заговорил с ним по-татарски Колесо.
Вмиг татарин повеселел, прижал руку к сердцу:
- Салям алейкум…
- Будь здрав, - отозвались казаки. - Что за царство?
Рыбак развел руками:
- Тут и там лес и вода, и земля князя Епанчи. Мы его добытчики, а он холоп хана Кучума. Велик бог, много воинов у хана! Епанча храбр и хитер!
- Дай шерть, что князьку не донесешь, живым пустим, - дружелюбно предложил Колесо.
Татарин взял горсть влажной земли, приложил к губам.
- Коран нет, землю целую, - страстно пояснил он. - Земля есть жизнь всему. Отпусти, батырь!
- Иди с богом! - махнул рукой Колесо.
Ермак похвалил дозорных за осторожность и обхождение с татарином.
- Ныне вступили мы в курень хана Кучума, остереженье, отвагу и доброжелательность к простому человеку должны держать в думках! - сказал он на привале казакам. - Не сегодня, так завтра встретим супостата. От первого шага идти твердо, - враг поймет, кто идет! Не казаки ноне плывут, - Русь двигается! Не добыча ноне манит нас, с пользой для Отчизны должны мы схватиться с ханом - потомком Чингиса. Тот, кто забудет русские ратные обычаи, - тому не место с нами.
Круг молча слушал батьку: знали, куда он вел, во что крепко верил, - был всему голова, разумная голова. И говорил так, что за каждым литым словом его чуялась большая правда.