Проходит немного времени и замечаю, что пулеметный стрекот машинки смолкает только тогда, когда Хельга меняет очередной лист. Сам я занят в это время рисунками.
Когда вижу Хельгу, сидящую за маленьким столиком, на котором стоит машинка, в виде силуэта на фоне светлого неба, а на переднем плане затянутая холстом рама - словно Repoussoir quasi - я смеюсь: чистая манера голландцев - просто идиллия в духе жанровых картин голландской художественной мастерской.
Счастье еще, что звуки тамтамов не успели собрать всех моих подруг из Туцинга и Штарнберга. Что было бы, если бы они все именно сейчас завалились бы ко мне и встретили незнакомую им Хельгу?
Не могу сдержать внутреннюю издевку на "маркитанткой" Хельгой, хотя мне доставляет истинное удовольствие ее забота обо мне. Как-то вдруг во мне возникло странное чувство доверия к этой женщине. Живется мне вполне удобно. Ощущаю происходящие во мне изменения и просто купаюсь в этом, уже непреходящем чувстве самодовольства.
Все же я здорово удивлен тем, как легко допустил эту нежданную гостью в свое хозяйство - ей разрешено даже подниматься по лестнице на чердак - и предложил ей возможность проживать здесь, если воздушные налеты станут совсем уж тяжелыми. Теперь, в мае, окружающая дом природа гораздо красивее, чем в городе. Показываю ей также место, где обычно прячу ключ от двери. При всем при том, во мне поднимается волна тщеславного великодушия: все это, конечно же, распространяется и на ее мужа.
Я здорово простудился. Даже немного лихорадит. Смеюсь над своим отражением в зеркале: у меня красные скулы - будто намалеваны свеклой. Теперь-то уже с нетерпением ожидаю приезда Хельги. Она начинает суетиться, бежит в аптеку за требуемым настоем или еще за чем, что может, по ее мнению, помочь мне. Несмотря на кашель и текущий нос, чувствую в себе силы к работе. Мне кажется, даже стало немного лучше, и я осмеливаюсь написать пару набросков, на что еще вчера не осмелился бы.
На обед у нас наваристый суп и через каждый час горячий чай. Хельга привела в порядок и расставила кучу книг и теперь едва держится на ногах. Когда ей приходит время отъезда, она говорит, что лучше бы осталась здесь. Но как же она может это сделать, не предупредив своих? По-деловому сухо, Хельга говорит на это:
- Я уже это сделала. Я позвонила с почты, когда ходила в аптеку. Бабушка позаботится обо всем.
Меня охватывает чувство неловкости. Как мне связаться с Корнелией, которая тоже хотела посетить меня? Здесь будет немного тесновато.
Хельга снова приносит чай. Мне просто необходимо немедленно выйти на свежий воздух, предлагает Хельга, немного прогуляться.
Против изнуряющего кашля - прогулка? Почему бы и нет!
Когда мы уже на середине северной части луга, у ручья, мне приходит в голову одна коварная мысль. Говорю Хельге, что мне надо заглянуть к соседу, при этом держу в голове, что у Доктора Раймерса есть телефон. Мне кажется, меня можно простить - ведь в конце-концов я же простужен.
- К тому же очень легко, - говорю Корнелии по телефону, - хотя мне уже лучше.
Когда, позже, лежу без сна, насмешливо издеваюсь над собой:
"Чистота и скромность лица того,
кого ты ищешь и найдя полюбишь,
вдруг появившись пред тобой
тебя захватит как волна морская…"
Да, ребята, я - точно болен!
В полудреме слышу звук самолетов. Это всего лишь гудение генераторов в прожекторной установке, но как же я перепугался! Выхожу на балкон, ноги босы, чтобы посмотреть, не на Мюнхен ли совершается нападение, и точно, на севере участок неба окрашен в красный цвет - сектор более 90°! Мерцающие огоньки в нем не несут ничего хорошего: это падают бомбы в пожарища домов.
Однако прожекторная установка стоит черным бугром.
Трудно поверить: я видел всего лишь раз, как прожектор направил в небо, строго вертикально, свою молочно-белую платформу и с тех пор так и стоит. А может быть вся эта установка будет задействована, когда воздушная армада союзников будет отходить на юг или пробиваться с юга.
С балкона мне видно окно комнаты Хельги. У нее горит маленький ночничок. Сделав шаг поближе к ограждению балкона, вижу, как она лежит под моим пестрым, румынским одеялом, в изголовье две подушки, и читает - картина, достойная лирики Кароссы.
Лишь наступает утро, а Хельга уже на кухне. Она хочет поехать в город, чтобы посмотреть, что там произошло ночью.
Моя комната с ее отъездом становится какой-то пустой. Пробую еще одну попытку со "стариком" Деницем. В этот раз дело идет лучше, но недостаточно хорошо. Испытываю голод и иду на камбуз, чтобы найти, чего пожевать. И тут вижу, что Хельга позаботилась и об этом: мне надо всего лишь подогреть кастрюлю.
Ближе к вечеру возвращается Хельга, все в порядке. Она привезла с собой фартук - чтобы не испачкаться на кухне при готовке еды.
Новый день так красив, как ни один другой весенний денек в Фельдафинге: все блестит в лучах утреннего солнца. Слева направо по небу растянулась цепочка следующих друг за другом облаков. Старая ведьма сидит на своей скамейке, а у ног примостился Чазарли. Оба греются на солнышке.
Хельга отоварила мои продуктовые марки. Получила хлеб, масло и колбасу. Скоро приходится убирать масло в тень моего большого чайника, так сильно припекает солнце.
Появляется рассыльный с телеграммой. Едва увидев этого человека, вздрагиваю от испуга. И не без оснований: мне приказано "незамедлительно" прибыть в Берлин.
Смотрю на печать: почта здорово припозднилась с вручением срочной телеграммы. Я должен был выехать еще вчера. Теперь же нужно спешить.
- А что же будет с вашей работой? - спрашивает Хельга.
- Могу лишь оставить все как есть. Возможно я скоро вернусь, - говорю как можно мягче. При этом знаю: произошло нечто непредвиденное. Навряд ли Масленок захотел, чтобы я просто прокатился на поезде туда-сюда.
Пытаюсь убедить Хельгу остаться, но она хочет выехать в Мюнхен и остаться в нем.
- А что же с едой делать? - интересуется Хельга.
- Вино и еду возьмите с собой в Мюнхен. В Берлине у меня все будет. Все, что нужно.
Мой поезд отправляется точно по расписанию. Надеюсь, что в этот раз все пройдет без сучка и задоринки. Как я устал уже от этих ночных поездок, убеждаю себя и ищу возможность дневного переезда через Нюрнберг. Еще до полуночи мне необходимо прибыть в Берлин, если там не будет очередного авианалета.
Купе не очень полно, у окна, напротив меня, сидит молодая большеглазая женщина, которая, судя по всему, и заняла обе багажные сетки: в одной сумка, в другой - довольно объемный пакет, больше напоминающий тюк: упаковка - чистая мешковина. С любопытством перевожу взгляд с одной полки на другую, и когда поезд, наконец, трогается, мое любопытство уже удовлетворено: это вовсе не ее багаж, объясняет моя попутчица беззаботным тоном, она лишь сопровождает его до Берлина. Узнаю, что в тюке важная "специальная деталь" для генератора.
Красотка оказывается настоящей веселушкой. Готова болтать всю дорогу. Но в этот раз я хочу почитать.
ЧАСТЬ II
СНОВА БЕРЛИН
Невольно удивляюсь тому, что на Бендлерштрассе все еще стоит здание нашей конторы. Масленок сидит, наверное, за тем же столом. Вот удивится, когда я скажу, как далека от завершения моя картина с Деницем.
Перед дверью Масленка впервые задерживаюсь. Надо собраться и принять строгий военный вид.
- Прибыл по вашему приказанию, господин капитан! - слетает у меня с губ так скрипуче, как только могу. Масленок аж перекашивается от моего военного ритуала и парадного вступления. В ответ он достает спрятанную было эрзацсигару.
- Ну, как? - интересуется он.
- Замечательно, господин капитан! Из-под одного налета - в другой. При поездке туда - на-лет штурмовиков на поезд, перед Регенсбургом, и это несмотря на платформу с зенитками.
- С чего бы это? - удивляется Масленок. - Штурмовики в ТЕХ местах?
Вид у него такой, словно я кормлю его баснями. Приходится объяснять:
- Поезд стоял перед мостом через Дунай в ожидании разрешающего сигнала светофора, когда завыла сирена. Но машинист не подал состав назад - нет, поезд остался стоять, а паровоз все пускал и пускал пар из трубы. Ни один здравомыслящий человек этого не понял. Начальник поезда тоже - он был бессилен что-либо сделать. А потом на бреющем полете появился этот самолет и со всего имеющегося у него на борту оружия открыл стрельбу по людям…
- Ну, вам чертовски повезло!
Я предпочитаю умолчать о моем коричневом соседе по купе. Итак, слишком разболтался. Замолкаю в ожидании, когда Масленок, наконец, поинтересуется моей работой. Однако капитан слушает меня с видимым удовольствием. На его бесстрастном, словно отполированном лице застыла ухмылка.
Ладно. Продолжим:
- А по дороге сюда я уже крепко застрял в Нюрнберге.
- Не мне вам объяснять, как обстоят дела в Рейхе! - прерывает мои стенания Масленок. - Мы здесь точно так же на фронте, как и вы там.
Только тут до меня доходит, что могло понравиться Масленку в моем рассказе.
- Ну, а как было в Мюнхене?
Мюнхен!
У меня же есть о чем просить. Глубоко вздыхаю и голосом диктора произношу: "Два тяже-тяжелыхналета. Академии тоже досталось. Моему ателье конечно тоже - со всеми работами. Сгорело все!"