Девушка рванулась к нему. Это было еще очень юное существо, лет шестнадцати - не более. На ней была тонкая белая сорочка с запястьями, вышитыми золотом и унизанными крупным жемчугом. Сорочка виднелась из-за розового атласного летника с широкими рукавами - "накапками", тоже вышитыми золотом с жемчугами.
- Вот не ждала - не гадала…
Пришедший молчал. Он как будто боялся даже заговорить с девушкой и потому обратился прежде к старушке-мамушке, вставшей со скамьи при его появлении.
- Здравствуй, мамушка, - тихо сказал он.
- Здравствуй, сокол ясный! Что давно очей не казал?
Пришедший подошел к девушке. Та потянулась к нему и, положив маленькие ручки ему на плечи, с любовью и лаской посмотрела в глаза.
- Что с тобою, милый? - с тревогой спросила она.
- Я пришел проститься с тобой, солнышко мое! - отвечал он дрогнувшим голосом.
- Как проститься? Для чево? - испуганно заговорила девушка, отступая от него.
- Меня государь посылает к батюшке и к войску, - отвечал тот.
Девушка как подкошенная молча опустилась на скамью. С розовых щечек ее медленно сбегал румянец. Она беспомощно опустила руки, словно плети.
Теперь она глядела совсем ребенком. Голубые ее с длинным разрезом глаза, слишком большие для взрослой девушки, смотрели совсем по-детски, а побледневшие от печали губки также по-детски сложились, собираясь, по-видимому, плакать вместе с глазами.
- Для тово я так давно и не был у тебя, - пояснил пришедший, - таково много было дела в посольском приказе.
Девушка продолжала молчать. Губы ее все более и более вздрагивали. Пришедший приблизился к ней и взял ее руки в свои. Руки девушки были холодны.
- Наташа! - с любовью и тоской прошептал пришедший.
Девушка заплакала и, высвободив свои руки из его рук, закрыла ими лицо.
- Наташа! - продолжал он с глубокой нежностью. - Если ты любишь меня…
При этих словах девушка быстро встала как ужаленная…
- А ты этого не знал? - глухо спросила она, вся оскорбленная в своем чувстве этим "если".
- Прости, радость моя! Мое сердце кровью исходит, ум мутится, - быстро заговорил пришедший, - сил моих нету оторваться от тебя… Коли ты любишь, ты все сделаешь.
Девушка вопросительно посмотрела на него. Но он, по-видимому, не решался продолжать и стоял, потупив голову, словно бы прислушиваясь к соловью, который изливал свою безумную любовь в страстных трелях любовной мелодии.
- Наташа! обвенчаемся ныне же, сейчас! - и поедем вместе к батюшке! - вырвалось у него признание, как порыв отчаянья.
Девушка, казалось, не поняла его сразу. Только глаза ее расширились.
- Я уже и священника знакомого условил, - продолжал пришедший, - я уже совершенен возрастом - могу делать, что Бог на душу положит; а мне Бог тебя дал, сокровище бесценное! Мы обвенчаемся и поедем к батюшке - он благословит нас: он знает тебя.
Безумная радость блеснула в прекрасных глазах девушки, но только на мгновенье. Русая головка ее, отягченная огромною пепельного цвета косою, опять беспомощно опустилась на грудь.
- А мой батюшка? - с тихим отчаяньем прошептала она, - как же без батюшкова благословенья?
- Твой батюшка опосля благословит нас.
Девушка отрицательно покачала головой.
- Бежать отай из дому родительского… отай венчаться без батюшкова - без матушкова благословенья… да такого греха не бывало, как и свет стоит, - говорила она словно во сне.
Молодой человек опять взял ее холодные руки.
- Не говори так, Наташа. Вон в польском государстве - сказывал мне мой учитель, из польской шляхты - в ихнем государстве молодые барышни всегда так делают: отай повенчаются, а после венца прямо к родителям: повинную голову и меч не сечет. Ну - назад не перевенчаешь - и прощают, и благословляют. Так водится и за морем, у всех иноземных людей.
Девушка грустно покачала головой.
- Али я бусурманка? али я поганая еретичка? - тихо шептала она. - Беглянка - сором-от, сором-от какой! Как же потом добрым людям на глаза показаться? Да за это косу урезать мало - такого сорому и греха и чернеческая ряса не покроет.
- Наталья! не говори так! - недовольным голосом перебил ее молодой человек. - Это все московские забобоны - это тебе наплели старухи да потаскуши-странницы. Мы не грех учиним, а пойдем в храм Божий, к отцу духовному: коли он согласен обвенчать нас - какой же тут грех и сором?.. А коли и грех, то на его душе грех, не на нашей. Ты говоришь - сором! - сором любить, коли сам Спаситель сказал: "Любите друг друга, любитесь!" Но сором ли то, что мы с тобою любилися в этом саду, аки в раю, сердцем радовалися! Ах, Наташа, Наташа! ты не любишь меня…
Девушка так и повисла у него на шее.
- Милый мой! Воин мой! свет очей моих! я ли не люблю тебя!
- Ты идешь со мной?
- Хоть на край света!
- Наташа! идем же…
- Куда, милый? - не помня себя, спохватилась девушка.
- В церковь, к венцу.
- К венцу! - Девушка опомнилась. - Без батюшкова благословенья?
- Да, да! ноне же, сейчас, со мной, с мамушкой!
- Нет! нет! - И девушка в изнеможении упала на скамейку.
Молодой человек обеими руками схватился за голову, не зная, на что решиться.
А соловей заливался в соседних кустах. Песня его, счастливая, беззаботная, рвала, казалось, на части сердца влюбленных. Мамушка сладко спала на ближайшей скамье, свесив набок седую голову.
- Наташа! ласточка моя! - снова заговорил молодой человек, нагибаясь к девушке и кладя руки на плечи ей. - Наташечка!
- Что, милый? - как бы во сне спросила она.
- Всемогущим Богом заклинаю тебя! святою памятью твоей матери молю тебя! будь моею женой - моим спасеньем.
- Буду, милый мой, суженый мой!
- Так идем же - разбудим мамушку.
- Нет! нет! не тяни моей душеньки! Ох, и без того тяжко… Владычица! сжалься.
- Так нейдешь?
- Милый! суженый - о-ох!
- Последнее слово - ты гонишь меня на прощанье?
- Воинушко! родной мой! не уходи!
Девушка встала и протянула к нему руки. Но он уклонился с искаженным от злобы лицом.
- О! проклятая Москва! ты все отняла у меня… Прощай же, Наталья, княженецка дочь! - словно бы прошипел он. - Не видать тебе больше меня - прощай! Жди другого суженого!
И, схватив охабень и шапку, он юркнул в калитку и исчез за высокой оградой.
Девушка протянула было к нему руки - и упала наземь, как подрезанный косою полевой цветок.
А соловей-то заливается!..
III. Батюшка и сынок
Молодой человек, собиравшийся похитить девушку из родительского дома и так презрительно отзывавшийся о московских обычаях, был сын известного в то время царского любимца Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, по имени Воин.
Воин представлял собою только что нарождавшийся тогда в московской Руси тип западника. До некоторой степени западником был уже и отец его, любимец царя, Афанасий.
За несколько времени до того Нащокин послан был на воеводство в Псков, в его родной город. А по тогдашним обычаям московским воеводство - это было в буквальном смысле "кормление": такого-то послали воеводою туда-то "на кормление", другого - в другой город, третьего - в третий, и все это - "на кормление"; и вот для воеводы делаются всевозможные поборы, и хлебом, и деньгами, и рыбою, и дичью; даже пироги и калачи сносились и свозились на воеводский двор горами.
Нащокин первый восстал против этих "приносов" и "привозов". По тому времени это уже было "новшество", нечто даже богопротивное с точки зрения подьячих и истинно русских людей.
Мало того, Нащокин перевернул в Пскове вверх дном весь строй общественного управления, урезав даже свою собственную, почти неограниченную, воеводскую власть.
Ему жаль было своего родного города, когда-то богатого и могущественного, гордого союзника и соперника "Господина Великого Новгорода". Как пограничный город, стоявший на рубеже двух соседних государств - Швеции и Польши, Псков еще недавно богател от заграничной торговли с этими обоими государствами. Войны последних лет почти убили эту торговлю. Между тем вся экономическая жизнь города и его области сосредоточилась в руках кулаков, богатых "мужиков-горланов", положительно не дававших дышать остальному населению страны.
- Я не хочу только кормиться от моей родины, - я сам хочу ее кормить! - говорил новый воевода в съезжей избе во всеуслышание.
- Как же ты ее, батюшка воевода, кормить станешь? - лукаво спрашивали "мужики-горланы".
- А вот как, господо старички: с примеру сторонних, чужих земель…
- Это с заморщины-то, от нехристей? - ухмылялись в бороды лукавые старички.