- Божиею милостию Михаила Федоровича Романова, благоцветущую леторосль благородного корене.
- А как же вы с царевичем?
- Каким царевичем?
- А Ивашкою, Димитриевым сыном?
- А! Вот нагадал! Выпортком-то Расстриги?
- Эге! Какой он Расстрига?
- Да Расстрига ж - подлинно.
- Ну хоть и Расстрига, а все ж был царем... А у него теперь сын ведь... Сын! Всем ведомо, что Гришку-вора убили весной в прошлыем во 114 году, а оной Ивашка-выпорток рожон Маришкою-ворухою во 117 году... Али она три года во чреве носила? А?
Казак только свистнул:
- Фью!.. Ну, это точно долго - три года.
- То-то и есть! Да и пес ее, воруху, знает, от какого вора она ощенилась - от тушинского ли вора, от другого ли царика-вора, от Ивашки ли Заруцкова, а может, и от пана польскова - поди разбирай ее...
- Те-те-те-те! А сказывают, подончики [Подончики - здесь: донские казаки] за него стали?
- Пустое! Он ноне с Маришкой в Астрахани, слышно, и ево, чу, скоро изымают.
Сказав это, московский человек невольно остановился и испуганно глянул кругом. Он заметил опять необыкновенное движение между гребцами и услышал зловещий шум воды. По поверхности Днепра опять заскакали беленькие зайчики, а ниже пенилась и бурлила бешеная река. Большая длинношеяя птица с длинными ногами, вроде цапли или журавля, перелетая через Днепр и налетев на бушующий гребень, испуганно шарахнулась в сторону, беспорядочно забив в воздухе своими несуразными крыльями. Впереди бесстрашные стрижи так и чертили крылышками да ножками поверхность бешеной реки.
- До стерна, соколята! - раздался вновь зычный голос рулевого. Московский человек опять уцепился за уключину. Его товарищ в голубом охабне с красными кистями припал к сиденью. Чайка дрогнула, колыхнулась, ткнулась носом... Днепр, казалось, звенел...
- Сурский - это два порога, - проговорил белоусый казак как бы в утешение московским людям, - а скоро Лоханский и Звонец. Действительно, скоро миновали пороги Лоханский и Звонецкий все с такими же предосторожностями. Но впереди еще оставалось много их, и в особенности самый страшный - Ненасытец.
Днепр, при всех его ужасах, был необыкновенно красив. Этого не могли не заметить московские люди, которых служба царская бросила в качестве послов в эту чудную черкасскую [Черкасы - название украинских казаков в официальных актах и документах России XVI - I пол. XVII ст., до воссоединения Украины с Россией (1654)] сторонку. Ничего подобного этой реке они не видали в пределах Московского государства, хоть и помыкались по ней из конца в конец. Какие у них реки, особенно под Москвою! Плевые, непутящие. Еще куда ни шла Ока-река, а все не чета Днепру. Видали они и Волхов-реку в Новгороде, и реку Великую во Пскове: только и славы, что великая прозывается, а ничего в ней нет великого. Волга - это точно что великая река: велика и широка, что море; недаром о ней в песнях поют, морем Хвалынским называют; богатырская река, что и говорить - великан. Видали они и Енисей, и Обь - большущие реки, красивые, только студеные, неприветные... А все Днепр лучше, - зело хорош! Зато и страшен... Впереди все грознее и грознее что-то ревет... И Тягинский порог пробежали, а впереди все ревет...
- А это что ревет там, пан атаман?
- То Дед ревет.
- Какой-чу дед?
- Дед. Ненасытец... У! Здоровая глотка...
- Али хуже всех?
- Да самый поганый... Такой татарюга!
Впереди показались зубчатые скалы, что грядой тянулись от одного берега Днепра до другого. Вода, теснимая каменными великанами, рвалась и кипела, чтоб снова еще с большею быстротою ринуться с высоты в пропасть. Рев был так силен, что голоса рулевых и гребцов были не слышны. Над самым порогом стоял водяной пар, и в нем искрилась и переливалась радуга...
По самому ходу чайки чувствовалось, что ее влечет необыкновенно стремительным течением. Она даже не вздрагивала - не успевала. Все рабочие ее силы - рулевой атаман, гребцы и остальные казаки - как клешни впились в длинное, с широкою лопастью правильное весло. Голоса атамана не слышно было, а видны были только его поминутно раскрывавшийся под рыжими усами рот и глаза, уставившиеся куда-то вперед, на одну точку... Точка эта - роковой проход, страшная пасть между каменными зубами: надо было направить чайку в эту пасть, в самую ее середину, чтобы не черкнуться об острые боковые камни...
Сивоусый казак, взглянув на московских людей, показал на небо, как бы говоря: "Ну, москали, молитесь, - одна надежда на небо..."
"Москали" поняли его немую речь и упали на колени... Тихая, смирная, хотя и грязная, Москва-река в этот момент показалась им такою дорогою, что они готовы были проклинать тот несчастный день и час, в который покинули берега своего родного священного Иордана... Для того ли они крестились в святой воде Москвы-реки, чтоб погибнуть в этой проклятой черкасской реке?.. А там у них жены, дети, сродники... Не видать им больше родной стороны...
Чайка дрогнула, оборвалась куда-то. Они попадали и закрыли глаза... Их обдало водой... "Ох! Господи! Прими дух мой с миром..." Все пропало, всему конец, они потонули.
- Вставайте, панове москалі! Молітесь богу! Проехали Ненаситець! - раздался вдруг над ними знакомый голос. Они с ужасом открыли глаза: сивоусый казак сидел на залитом водою сиденье и вырубывал из огнива огонь... Страшная водяная гора белелась, и пенилась, и ревела далеко позади... Только на этом водяном гребне чернелись и ныряли другие чайки, перепускавшиеся через страшный порог... Тут же разом они заметили, что на правом берегу реки, у самой воды и на круче, лепилось несколько шалашей и хаток, а у воды виднелись люди, махавшие шапками. У самого берега привязано было несколько маленьких лодок "душегубок", и некоторые из них, с двумя или тремя видневшимися в них человеческими фигурами, качались в воде в некотором расстоянии от берега.
Вдруг на задних чайках послышались крики. Сначала нельзя было разобрать, что кричали. Но скоро крики достигли и передней чайки.
- Заднюю чайку перевернуло!
- Байдак потопает! Спасайте, братцы!
- Спасайте, кто в бога верует!
Действительно, ниже порога, среди пенистых валов и бурунов, ныряя в воде и выныряя, чернелось потопавшее судно... Из воды то там, то сям показывались казацкие головы - это утопающие мужественно боролись со смертью... Опрокинувшуюся чайку вертело и несло, как щепку...
В тот же момент от берега отделились маленькие лодочки и стрелою понеслись на переём утопавшим. Иные из утопавших, более сильные и умелые, плыли им навстречу. Остальные чайки также повернули против течения и ударили веслами по вспененной поверхности реки - все спешили спасать погибающих товарищей... Весь Днепр, казалось, покрылся чайками и маленькими, необыкновенно юркими лодочками, - "душегубками", или "дубами". Утопающие отчаянно боролись с быстрою, увлекавшею их водою. Им бросали с чаек веревки, протягивали весла, - те хватались за эту помощь и храбро держались на воде. Других течением наносило на чайки и душегубки, и они цеплялись за края, за весла. Иных, обессиленных в борьбе со свирепою стихиею и уже с трудом державшихся на воде, товарищи, нагибаясь с чаек, хватали за чуб, за сорочку и втаскивали на борт.
Опрокинутая чайка была также перехвачена и прибуксирована к берегу. Вся флотилия, покончивши с вытаскиванием из воды потопавших, сбилась в кучу и также пристала к берегу. Казаки выскакивали из чаек, кричали, смеялись как дети, встряхивались, толкали друг друга, кувыркались. Иной катался колесом на руках и на ногах. Пострадавшие скидали с себя сорочки и штаны, вешали их для просушки на деревья и кусты и расстилали на камни. Тот жаловался, что у него пропала шапка, другой лишился люльки и кресала, у третьего пропали чеботы, а у иного - "i штанів чортма"!..
- Да все ли казаки целы, панове? - опомнился московский человек, пан дьяк. И точно, пересчитать себя казаки и забыли: шапки и чеботы считают, а все ли у них головы, - про то и невдомек.
- Ану, вражьи дети, становитесь лавою, я вас пересчитаю, - скомандовал сивоусый казак с передовой чайки, которому, наконец, удалось опять закурить свою люльку.
- Лавою, хлопцы, становитесь, лавою! - кричали сами пострадавшие и не пострадавшие.
- Становитесь все - и голые, и босые! Все стали лавою. Сивоусый казак начал считать.
- Это голый, раз, это босый, два...
Всеобщий взрыв хохота прервал казацкого контролера...
- Это куцый, раз! - хохотали казаки.
- Разве мы волы?
- Да стойте, вражьи дети! - гукал на них атаман и опять начал считать, уже не упоминая голых и босых. На последнем он остановился и руками развел.
- Овва! Одного нет... Было тридцать, а стало двадцать девять... А! Сто копанок!
- Братцы! Одного козака недостает! Пропал козак! - загалдели голоса.
- Кто пропал? Кого недостает?
- Да я вот тут! - отозвался кто-то.
- I я, тутечки.
- Кого ж нет?
- А кат его знает!.. Считай, батьку, сызнова, может, и найдется козак - не пропал...
- Где пропасть! Козак не иголка ! Не пропадет... Опять началось считанье... Опять одного недостает.