В книгу русского и украинского писателя, историка, этнографа, публициста Данила Мордовца (Д. Л. Мордовцева, 1830- 1905) вошли лучшие исторические произведения о прошлом Украины, написанные на русском языке, - "Сагайдачный" и "Крымская неволя". В романе "Сагайдачный" показана деятельность украинского гетмана Петра Конашевича-Сагайдачного, описаны картины жизни запорожского казачества - их быт, обычаи, героизм и мужество в борьбе за свободу. "Крымская неволя" повествует о трагической судьбе простого народа в те тяжелые времена, когда иноземные захватчики рвали на части украинские земли, брали в рабство украинское население.
Статья, подготовка текстов, примечания В. Г. Беляева
Содержание:
САГАЙДАЧНЫЙ 1
КРЫМСКАЯ НЕВОЛЯ 47
Статья В. Г. Беляева о Д. Мордовце 57
Примечания 66
САГАЙДАЧНЫЙ
I
Это было очень давно. В тот год, с которого начинается пестрая историческая ткань нашего повествования, русские люди, теперь столь уверенные в будущем своей неисходимой земли, не знали еще, окрепнет ли на этой расшатанной смутами земле "благоцветущая отрасль благородного корени" и осенит ее миром и благоденствием, или же опять придут польские и литовские люди и настанет на Руси иноземное владычество. Не ведали и польские и литовские люди - "славянские ль ручьи сольются в русском море, оно ль иссякнет" и "злота вольность польщизны" затопит собою болота "москевськего барбаржиньства" [ Варварства (пол.) ] и украинского хлопства. Всего же менее могло догадываться украинское хлопство, какая роковая роль выпадет на его долю в будущей истории двух самых крупных представителей независимого тогда славянства - Москвы и Польши.
Было это весною 1614 года.
Вниз по Днепру, не доходя порожистой части его, тихою, ровною греблею плыли казацкие чайки, или човны, на которых, словно пышный мак либо васильки и чернобривцы в огороде, пестрели под лучами утреннего солнца красные верхи казацких шапок, желтые, как спелые дыни, штаны на цветных "очкурках" и с цветными поясами, яркие ленты в воротах рубах и голубые да зеленые вылеты на кунтушах [ Кунтуш - верхняя женская и мужская одежда зажиточного украинского и польского населения XVI-XVIII ст ] . Чаек было около десяти, и на невысокой мачте каждой из них длинные, яркие, всех цветов ленты полоскались, реяли и трепались в воздухе, словно бы над казацкими чайками развевались девичьи косы - косы невидимых украинок, провожавших казаков в далекую дорогу.
Передняя чайка была изукрашена более других. На носу у нее водружено было на красном древке голубое знамя с изображением на нем скачущего на коне казака и с крупною, нашитою мишурою подписью:
Куда схоче, туди й скаче,
Hixтo за ним не заплаче.
С задних чаек иногда доносилось скорее грустное, чем веселое пение, слов которого вполне не слышно было, а можно было уловить только отдельные слова: то "пливе човен, води повен", то "дівчина плаче", то "кличе мати вечеряти", "козак молоденький", "далека дорога", "турецька неволя". Слов от песен потому нельзя было разобрать, что там гдето ниже, недалеко, что-то ревело и стонало, точно наступающая с грозою и градом туча, хотя небо было ясное, тихое, безоблачное.
- Что бы оно гудело так? Ни ветр, ни град; и аер [ Воздух, атмосфера (гр.) ] кажись, не оболочен, а гудит! - с удивлением говорил, прислушиваясь и поглядывая кругом, невысокий бородатый человечек в высокой горластой шапке и в цветном охабне московского покроя, сидевший на передней чайке, на покрытом ковром тюке.
- Да то пороги ревуть, пане дяче, - отвечал, лениво покуривая люльку, седоусый казак, сидевший тут же потурецки, на разостланной циновке.
- Пороги? Ноли они недалече?
- Да недалечко... А, гаспидская люлька - опять потухла!..
Пан дьяк, как называли казаки бородатого человека в шапке горластой и в цветном охабне, встал и, оттенив глаза ладонью, тревожно глядел вперед, между тем как сивоусый казак, достав из кармана синих широких штанов кресало, кремень и трут, преспокойно вырубил огонь, ворча на неповинную трубку:
- От іродова люлька, - усе гасне...
Гул впереди становился яснее и яснее. Слышно было, как какие-то две силы сшибались одна с другою, и удары все учащались, а глухой гул так и стоял в воздухе. Стоявший у руля передовой чайки старый казак с расстегнутым воротом и черною, загорелою, покрытою, как у зверя, шерстью грудью, налег на прави́льное весло и повернул лодку на самый стержень реки.
- Ануте, хлопце разом - удар! - крикнул он. Гребцы, которых было человек двенадцать на чайку, дружно ударили веслами, перегнулись назад, словно как ушибленные в лоб, снова нагнулись, глубоко захватили зеленую воду, опять откинулись назад, опять ударили... Чайка летела, точно, в самом деле, крылатая птица...
- Ануте, соколята, іще раз! іщe раз! - грымнул рулевой атаман. Пан дьяк испуганно глядел то на гребцов, то на рулевого, то вперед, на эту страшную воду. А впереди она, действительно, становилась страшною. Что-то, казалось, ныряло в ней, выскакивало на поверхность - беляки какие-то, точно испуганные зайчики либо клочья белой кудели, и снова прятались в воду, и снова выскакивали... Гул, перебой воды и грохот становились все явственнее...
- Довольно, хлопці! Добре! Суши весла! - гремел голос рулевого. Гребцы подняли весла, звякнули ключицами - и разом поднялись.
- До правила, дітки, до стерна! - гукал рулевой. Гребцы бросились к рулю, налегли на него, осилили напор воды и направили чайку в самые ворота - в клокочущую между "заборами" пучину... Белый, зло ревущий водяной гребень перегораживал Днепр от одного каменистого берега до другого. Зеленая вода, стремясь через порог, превращалась в белую массу - в страшную гриву какого-то невидимого подводного чудовища... А там дальше клокотала и бешено прыгала пена с брызгами. Бешеному потоку, казалось, не хватало места, и он клубами прыгал в воздухе, снова обрывался и падал, опять скакал вверх, выпираемый новыми бурунами, и опять падал и разбивался...
Чайка стрелою летела на белую гриву этого чудовища. Вот она на самом гребне - дрогнула, качнулась, заскрипела в пазах, опять дрогнула, полетела вниз с водяной горы, ткнулась носом, вынырнула... И скачущего на знамени казака, и пана дьяка, который стоял на коленях, уцепившись за уключину, и посиневшими губами бормотал молитву, и сивоусого с люлькой казака обдало водяною пылью и брызгами...
- Молись, дітки! - гукнул рулевой атаман. Все перекрестились.
- Смотрите, хлопцы, вон москаль раком стоит! - раздался чей-то веселый голос. Все глянули вперед. На переду чайки, где молился пан дьяк, товарищ его, тоже московский человек, перепуганный всем виденным сейчас, стоял на четвереньках, держась руками за днище, за кокорник, и беспомощно оглядывался по сторонам, не зная, в ком искать спасения...
- А гаспидская люлька! Опять погасла! - ворчал сивоусый казак, тыча пальцем в трубку, залитую водой. Скоро, однако, чайка пошла ровно - опасный порог был пройден благополучно. Казаки уселись, кто где и как хотел, перекидывались шутками, смеялись над струсившими "москалями", смотрели, как другие, задние чайки перепускались через порог.
- А как сей порог именуется? - обратился, немного успокоившись, пан дьяк к сивоусому казаку, вырубавшему огонь для своей непокорной трубки.
- Да это Кодак, пане дьяче, - пробурчал тот, углубившись в свою люльку.
- А еще много их будет?
- А! Сто копанок! Вот чертова...
- Ноли сто? Быть не может!
- Да не сто ж! Вот, дьяче, выдумал!
- Да ты ж сам сказал сто...
- Тю! То у меня такое слово, сто копанок чертей. Все чайки, однако, переспустились через Кодак благополучно и быстро понеслись силою течения к другим, менее опасным порогам и "заборам". Пан дьяк, несколько успокоившись, снова уселся на ковре рядом с другим московским человеком, с тем, над которым сейчас только смеялись казаки, будто бы он с испуга стоял на карачках, а седоусый казак, запалив, наконец, свою непослушную люльку, тут же примостился на корточках и повел свою беседу с московскими людьми.
- Так вы, говорите, нового царя себе выбрали?
- Нового, точно.
- А кого ж вы выбрали?