Они вместе оглянулись по сторонам в поисках выданного накануне вместе с шинелью головного убора.
– Тут вчера была, на лавке, – растерянно произнесла Наталья.
– Сам знаю, что была. Теперь где?
Натаха прошлась по хате, то и дело пригибаясь и заглядывая то под лавку, то под кровать, то под стол.
– Теперь не знаю, где…
– Что, опять, как дратву анадысь, мыши съели? – крикнул Николай.
– Да не могли они, – успокаивающе произнесла Наталья. – То дратва, а то шапка. Тем более за одну ночь-то…
– Нет, Натаха, в дому у нас порядка! Никакого нет! Где фуражка? – в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул он. – Меня вчера как бойца обрядили. Поскольку бедняки мы, шинелку выдали, фуражку, винтовку. Где, Натаха, фуражка?
Наталья шальной пулей снова заметалась по хате.
– Найдем, Коляк, не ругайся шибко.
– Ах, не ругайся? А кто меня такого бесшапочного в армию теперь примет? Скажут, что ему доверить можно? Он фуражку, и ту сберечь не смог!
Сама едва не плача, Натаха принялась летать вдвое быстрей.
– Коляка, ну что ты мне сердце рвешь? Найдем. Куда ей деваться?
– Найдем, как же!.. – выкрикивал Николай, стоя пугалом в большой, не по росту, шинели, с узелком в одной руке и винтовкой в другой.
Фуражка нашлась под печкой.
– Должно, кошка ночью затащила, – предположила Наталья.
Рыжая, как яичный желток, Мурка сидела посреди солнечного квадрата на полу и вылизывала себе бок.
– У, зараза! – обругал ее Николай. И, опомнившись, крикнул со стоном: – Бежать же надо, Натаха. Уйдут без меня. Как бог свят, уйдут.
Путаясь в полах шинели, он засеменил к двери, стукнулся прикладом ружья о стену, притолоку и выбрался наконец.
Ночью прошел дождь, и все вокруг сияло, отражая солнце в каплях воды.
Николай вышел на заросший "гусиными лапками" двор, порывисто двинулся вперед.
– Коля! – окликнула его Наталья, вдруг ослабев и остановившись у порога хаты. – Чего? – растерянно обернулся, отчего-то вдруг тоже ослабнув, Николай. Наталья заплакала, прикрывая рот ладонью, как совсем недавно прикрывала его от смеха.
– Чего?.. – растерянно повторил муж.
– Шинелку намочишь, – показала она на волочащиеся по мокрой траве полы. Николай подошел к ней, неловко, мешали узелок и винтовка, обнял.
– Вот дурищща. Заплакала…
Наталья ткнулась в жесткое колючее сукно шинели на плече мужа.
– Плачет и сама не знает, чего плачет.
– Не знаю, Коляк, – всхлипнула та.
Он неумело прижался лбом к ее макушке с просвечивающей, белой до беспомощности кожей.
– Мужа в армию взяли. Пойми, честь какая. Ружжо дали, фуражку…
– Я понимаю, Коляк, я понимаю.
– Ну вот…
– Я боюсь чего-то.
– Ну и чего ты боишься?
– Я сама не знаю.
– Одно слово, дурищща, – нежно и растерянно сказал он.
– Дурищща, – послушно согласилась Наталья. – Ты, Коль, скоро вернешься?
– Да побью всех и сразу домой. У тебя слезы высохнуть не успеют.
Он подняла мокрое лицо, засмеялась.
– Успеют. Я их прям сейчас вытру.
– Вот и вытирай.
Она провела локтем в наспех надетой кофте по лицу.
– Вытерла.
Продолжая улыбаться, хлюпнула носом.
Они помолчали.
– Пойду, Натах.
– Я провожу.
– Нет. Куда? – Он сурово замотал головой. – Мужик в армию идет, а у него жена на хвосте. Засмеют же.
– Да я издали.
Николай помялся.
– Ладно. Если издали. Пусть…
Коляка двинулся по улице, туда, где стоял штаб номаховского полка.
Ему было семнадцать.
Немного обождав, следом за ним побрела его шестнадцатилетняя жена.
Серебряная цепь
– Господа офицеры и верные им солдаты!..
Номах шел вдоль линии железной дороги и выкрикивал отрывистые фразы.
– Вы взорвали железнодорожный мост через Днепр. Я не буду разбираться, зачем вам это было надо. Вы поступили варварски и понесете за это наказание.
Перед ним на шпалах стояли привязанные к длинной цепи белогвардейцы.
– Цепь, к которой вы притянуты, прикреплена к трем железнодорожным платформам, на которых лежат полторы сотни ваших раненых. Платформы стоят на склоне, но не двигаются из-за "башмаков" под колесами. Я предлагаю вам держаться как можно крепче за шпалы и рельсы, потому что сейчас мои хлопцы выбьют "башмаки" из-под колес и платформы вместе с вами и вашими ранеными поедут вниз. До взорванного вами моста расстояние в две версты. Если вы не удержите платформы, цепь утянет вас по путям и разобьет в густое мясо. Раненые, как сами понимаете, утонут. Пока можете, держитесь.
Номах выстрелил из маузера в воздух, и где-то вдали его бойцы вышибли "башмаки".
Цепь вздрогнула, натянулась, зазвенев, как струна, и издалека донесся противный, словно крик умирающего чудовища, визг поворачивающихся, давно не мазаных осей. Цепь медленно двинулась вдоль рельсов, потащив за собой людей. Те закричали, попадали, вцепились в рельсы и шпалы, силясь остановить ее движение.
– Держитесь! – с нехорошим весельем в голосе воскликнул Номах. – Да, забыл сказать. На платформы сейчас еще и ваших мертвецов нагрузят. Чтоб вам веселее держать было. Так что вы тут теперь все в одной связке, и живые, и мертвые.
Цепь остановилась и замерла, натянутая и твердая, как лом.
Номах шел вдоль рельсов, вглядываясь в побелевшие от натуги пальцы, налитые кровью лица, выпученные глаза.
Отовсюду ползли к нему, будто змеи, шелестящие проклятия пленных.
– Что? Тяжко? – встал над ними, раскинув руки и обнажив зубы, Номах. – Тяжко вам? А как же мы сотни лет терпели вашу счастливую жизнь, на нашей крови замешанную? Думаете, мы забыли, как вы нас на конюшнях пороли? Как собаками беременных баб травили? Думаете, забыли, как вы служанок за людей не считали и нагибали, где ни попадя? За сотни лет вам кара пришла! – кричал он с побелевшим от ненависти лицом над распятыми на шпалах офицерами. – Считайте, дождались второго пришествия. Только Христос не спаситель, мститель пришел. Кровью все долги отдадите.
Два часа держали они состав с мертвыми и ранеными. К вечеру, когда рельсы, цепь покрылись мелким бисером росы, когда травы склонились к земле, а одежда пленных пропиталась сыростью, платформы вдруг запели снова.
– Господа! Не отпускайте!.. Держите! – раздалось со всех сторон.
Номах, отдыхавший в тачанке неподалеку от рельсов, проснулся, подошел к пути.
– Что, тяжело, ваши благородия?
– Справимся, – ответил рябой поручик, как родную, обнявший рельсу.
Номах пошел дальше.
– Стойте! – окликнул его поручик. – Погодите… Моя бабка была крепостной крестьянкой, мать тоже почти… крестьянка.
Нестор обернулся.
– Не бывает наполовину дворян, вы разве не знаете?
– Знаю. Но…
– Так вы выберите, с кем вы. С нами, крестьянами, или с ними, благородными.
– Я выбрал. Я с вами.
Номах долго смотрел в лицо обнявшегося с рельсой, глядящего затравленно снизу вверх человека.
– Отвяжите его.
Поручик, стараясь не глядеть по сторонам, с трудом поднялся. На заросшей щетиной шее его нервно прыгал кадык.
– Иуда, – крикнул кто-то из лежащих на шпалах.
– Куда теперь? – спросил пленный.
– К платформам его, где раненые лежат, – бросил Номах бойцам. – Привяжите там покрепче.
– К чему привязать?
– Да к чему хочешь. Хоть к мертвецу какому-нибудь.
– Но как же?.. – взвился обессиленный поручик. – Я же с вами теперь… Постойте!..
Послышались сдавленные, хриплые, как кашель, смешки офицеров.
Поручика увели.
– Еще есть желающие сменить сословие? – крикнул Номах.
Никто не ответил. Но в молчании Нестору послышалось нечто вроде одобрения.
Подъехал Щусь. Привязал своего увитого лентами жеребца к телеграфному столбу, встал рядом с Номахом.
Поднял камень, кинул почти беззлобно в лежащего рядом прапорщика.
– Как думаешь, прапор, долго продержитесь?
– Твои кишки еще увижу, падаль, – прохрипел тот в ответ.
– Ишь ты, грозный какой. Погодь. Я сейчас вернусь. А ты молись пока.
Федос вернулся с вилами. Не сказав ни слова, он воткнул их в спину прапорщика, услышав, как концы их скрежетнули по гравию. Пленный вздрогнул, выгнулся по-рыбьи дугой, глаза его остекленели.
– Злой ты, Федос, – равнодушно сказал Номах. – Прапорщик все-таки. Не офицер. Может, тоже из наших, из крестьян.
– Фельдфебели или прапорщики, которые из крестьян, самые лютые. Этим псам мало того, что хозяевам верность доказать надо, так еще и себя убедить треба, что они все правильно делают, когда против своего брата воюют. Так что этим пощады точно не будет.
Состав снова издал протяжный звук, и пленные, волоча за собой гравий, сдвинулись на несколько шпал.
– Держите, господа!.. Цепляйтесь!.. Нельзя расслабляться!.. – раздались затравленные, близкие к панике выкрики.
Цепь зазвенела, поплыла и снова остановилась.
– Хочу заметить господам, – насмешливо крикнул Номах, – то, с чем вы сейчас пытаетесь бороться, называется силой земного тяготения. Иными словами, вы боретесь с силой земли. Слышите? С силой земли! А земля – это мы, крестьяне. Не вы! Мы! Земля наша по праву. С рождения. Поскольку нашим, крестьянским потом и кровью пропитана. Отцов наших, дедов, прадедов, вплоть до самого Адама. А землю вам не победить, кишка тонка.
– Дешевое словоблудие… Полуобразованный хам… – крикнул сдавленным голосом лежащий неподалеку юнкер в перепачканной креозотом гимнастерке.