Только теперь Рогов заметил женскую фигуру в углу. Стройная, в легком летнем платье, женщина отделилась от переборки и вдруг закружилась в танце. Платье раскрылось, будто зонтик, волосы разметались, из-за чего лица не было видно, только Рогову этого не требовалось.
– Узнал? – подмигнул Минотавр.
Он еще раз протянул Рогову бутылку, пожал плечами и присосался к ней сам.
– Ты, наверное, и танцевать не любишь… – проговорил, добив спиртное. – А я так не откажусь!
Молодецки вскочив, он принялся выделывать па вокруг танцующей Ларисы. Лишь она умела так грациозно и одновременно стремительно двигаться, да и стрижка была ее…
Накатило ревнивое чувство, но Рогов, как в свое время на танцплощадке, не мог сдвинуться с места. Внезапно осенило: это Мятлин! Переоделся, хитрец, еще и бригадирское тело сымитировал! Только не выйдет! Приблизившись к танцующим, он схватил Минотавра-Мятлина за край одежды и с силой рванул. Они начали бороться, упали на металлический пол, и Рогов внезапно почувствовал пальцы на лице.
– Да отвали ты! Лариса, Лариса… Нет тут никакой Ларисы!
Перед ним маячила недовольная физиономия Жарского. Из полутьмы выплыли черные дырки РБУ, тельняшка Гусева, серое пятно неба в иллюминаторе…
– Мало того что притащился под утро, так еще меня лапает! Бром надо пить, понял?!
– Бром?! – тупо спросил Рогов. – При чем тут бром?!
– При том! Прекрасный пол остался на берегу! А мы, считай, выполняем боевую задачу! Далеко ли, кстати, до цели путешествия? – Поднявшись, Жарский взглянул в иллюминатор: – О, Кронштадт! Подъем, коллеги! Сходим на берег!
Оказалось, воспоминания о Ларисе лежат в памяти ближе, чем хотелось. Корабль, новая должность, маячившие блестящие перспективы – все это было попыткой самоутвердиться в глазах той, кто остался за горизонтом. Конечно, если бы состоялась встреча, он бы много рассказал, даже на подписку о неразглашении плюнул бы. Но когда состоится встреча?
Их последний телефонный разговор получился скомканным. В трубке слышался смех, гомон гостей: Светлана Никитична отмечала именины, – но даже когда Лариса перешла к другому аппарату, общение оставалось натянутым.
– Переводят в Кронштадт? Поздравляю.
– С чем?! Это закрытый остров, оттуда, наверное, не вырвешься…
– А ты хочешь?
– Чего?
– Вырываться?
Рогов помолчал.
– Ну да, наверное… То есть хочу, конечно! Но режим есть режим.
– Тогда подчиняйся режиму, – сказала она и повесила трубку.
Еще одно воспоминание догнало, когда приближались к причалу судоремонтного завода – это была их новая база. В доке стояли два летающих корабля, выделявшиеся большими винтами вроде самолетных. Корабль побольше имел три винта; тот, что меньше, два. И хотя на бортах не было ничего, кроме номеров, опытный глаз сразу опознал бы в них "Косатку" и "Дельфина".
– Грехи молодости… – пробормотал Жарский, глядя на проползающие мимо серые корпуса. – О, нас приветствуют!
Стоящий ближе "Дельфин" издал свистящий гудок, вслед за ним загудела (чуть ниже) "Косатка". Рогов прислушивался, гадая: отзовется ли старший в семействе? Или продефилирует мимо в высокомерном молчании? Когда "Кашалот" басовито прогудел младшим собратьям, Жарский засмеялся:
– Натуральная туба! "Косатка" – это саксофон, а "Дельфин" – так, жалкий кларнет!
А Рогову вдруг вспомнились песни китов, в свое время увлекавшие Ларису. Она даже раздобыла где-то записи "песен", коими потчевала Рогова, воспроизводя их на магнитофоне. Странные были звуки, тоскливые и абсолютно непонятные. Они были записаны в глубинах океана учеными, что-то понимавшими, возможно, в этих загадочных протяжных стонах, Рогов же внимал им тупо. Лучше битлов поставила бы, думал, или советскую эстраду. Ну, что это?! Уханье и завывание какое-то, совсем неинтересно…
Наутро в Кронштадт заявился Хромченко, которого пришлось вести обратно на корабль и показывать что и как. Начальник отдела напоминал кота, которому перед носом поставили банку со сметаной, а крышку снять забыли. Он плотоядно оглядывал железные внутренности, поглаживал блоки автоматики, а кнопки на пульте нажимал так, будто прикасался к соскам девственницы. Эх, бормотал с тоской, ничего-то ты не понимаешь! Знаешь, с каким бы удовольствием я бросил баб, сидящих за кульманами?! С какой радостью ушел бы в море вместе с вами?! Увы, руководство требует присутствия на месте, хотя место конструктора – там, где испытываются его разработки… Рогов понимал Хромченко, даже проникался к нему сочувствием, благо тот относился к молодому специалисту покровительственно и всегда защищал от завистливых сплетниц, коих так хотел покинуть.
– В общем, заказ серьезный, – подвел итог начальник. – А если так, то и спрашивать с тебя будем всерьез. Жизнь меняется, шум какой-то вокруг, но оборона – она и в Африке оборона.
– Я понимаю.
– Молодец, если понимаешь…
Хромченко выдержал паузу.
– Еще пойми: несмотря на перемены, первый отдел работает. Так что ждите засланного казачка.
– Кого-кого? – не понял Рогов.
– Стеклянный глаз за вами будет следить, так всегда делается. Фамилию назвать не могу, сами его вычислите.
Перспектива была мерзковатой, хотя особо не пугала. Диссидентов в команде не водилось, так, трепали языком на скользкие темы, а на самом деле были заняты другим.
Несколько дней пролетело в подготовке к выходу на морские просторы. Особое внимание уделялось системе навигации, так что Зыкову только успевали отливать "шило". А Деркач в эти дни ходил по кораблю, пошатываясь и светя сизым от пьянства шнобелем.
В эти дни каплей потерялся среди других черных бушлатов. Если раньше его форма выделялась на фоне спецовок и комбинезонов, то сейчас люди во флотской амуниции сновали там и тут, пытаясь совать повсюду нос. Сдатчики же щелкали по носу, мол, хозяевами станете по завершении испытаний, а пока, любезные вояки, изучайте матчасть! Тем не менее с появлением флотских стало ясно, что "Кашалот" – могучая военная машина, рассчитанная на скорейшее уничтожение какой-нибудь Швеции, коей вряд ли что светит, если к ее берегам двинется армада таких монстров. Гангут покажется детским лепетом, Полтава – игрой в солдатики, ведь одна РБУЗ выжигает до пепла полста квадратных километров вражеской территории…
Рогов только теперь почувствовал, что прикоснулся к войне, мимо которой всегда проскакивал. Служба в армии была? Не было, после военной кафедры он получил "бумажные" лейтенантские погоны, даже на флотские сборы не попал. Были разве что драки в Пряжске и уголовная публика, которая подкатывала с предложениями, за которыми виднелось небо в клеточку. Помнилось, как однажды зимой его зазвали в подвал, где сидели Зема и незнакомый стриженый кент. Кажется, тот жил в соседнем дворе и не так давно откинулся с зоны.
– Не настучит?
Кент сверлил Севку глазами, придерживая что-то под пальто.
– Свой пацан… Верно же, Кулибин?
Юный Рогов кивнул: дескать, свой в доску.
– Смотри, Зема, если что…
С этими словами стриженый вытащил из-под полы нечто, сверкнувшее вороненой сталью. "Обрез!" – вспыхнуло в мозгу, когда ствол лег на карточный столик.
– Починить надо… – хрипло проговорили. – Он осечку дает через раз, а у нас тут кое-что назревает…
– Серьезные дела назревают, – поддакнул Зема. – А ты, я знаю, сможешь починить.
Перед тем как унести ствол домой, Севка клятвенно пообещал никому его не показывать, не трепать языком, а работать, только когда родня отсутствует. Так он и сделал. Рогов-старший даже не подозревал, что младший давно научился включать станки; и на "склад запчастей" заглядывал, делая это так, чтоб все оставалось шито-крыто. Но если б узнали, что ремонтируется в домашней мастерской – у Севки даже начинались фантомные боли ниже спины, – наверняка били бы пряжкой, для науки. Последствия могли быть и хуже, на них намекнул кент, сказав на прощание: "Трепанешь языком – статью на себя повесишь. Я отмажусь, моя хата с краю, а ты на малолетку загремишь!"
Ремонтируя обрез, он, помнится, буквально чувствовал темную энергию, что исходила от простенького механизма, состоящего из десятка деталей. Эта крошечная машинка (не машина даже) могла плеваться огнем, выбрасывая свинцовые капсулы с гигантской скоростью, и те рассекали со свистом воздух, чтобы вонзиться в чье-то тело, неся смерть. Конечно, Севка не желал никому смерти. Но обуревал спортивный интерес: мол, неужели я, Рогов-младший, не налажу такую мелочь? Да и понимал он, что есть предложения, от которых невозможно отказаться.
В тот раз он вернул оружие в абсолютно исправном состоянии, даже хотел идти на городской каток, где замышлялась очередная махаловка. Но почему-то передумал. Потом дошли слухи: была стрельба из обрезов, пару человек увезли с ледяного поля в морг, отчего на душе стало мерзко и тоскливо. Он успокоился лишь мыслью: стреляли другие машинки, не та, которую чинил.
Сейчас его состояние напоминало пережитое в детстве. Рогову было интересно доводить до ума систему; если же "Кашалот" начнет сеять смерть, всегда можно сказать: спрос с тех, кто выше. Государство представлялось неким гигантским Земой, от чьих предложений при всем желании не откажешься…