- Не надо руку! - сказала она и вдруг склонилась к нему и поцеловала его в лоб, пониже окровавленной повязки, прямо в тонкий надлом брови.
- До свидания, Анри!
- Ишь ты! - воскликнул один из гусар, но взглянув в лицо девочке, осекся.
Минуту спустя телега тронулась и в тот же вечер догнала обоз с другими ранеными, которых везли в Неаполь после столь неудачной вылазки против повстанцев.
IV
Лишь спустя три месяца, в середине октября, Огюст покинул госпиталь. Доктор Готье сказал ему, что головные боли, наверное, скоро пройдут; с ногой же обстоит несколько сложнее.
- Ходите побольше, хотя бы по комнате, - сказал Готье. - Ходите побольше, и понемногу нога разработается. Через несколько месяцев станет лучше. Хромать вы, возможно, будете… Но не отчаивайтесь, сержант: после ваших ранений остаться всего лишь хромым - счастье.
И вот с таким напутствием Огюст Рикар отправился в нелегкое путешествие из Неаполя в Париж. Ноша его была невелика, полупустая походная сумка, но передвигаться он мог только с помощью костыля. В почтовых каретах немилосердно трясло: дороги из-за осенних дождей были ужасны. У раненого начались жестокие приступы лихорадки и головной боли. Однако несмотря на все мучения, Огюст не сделал по дороге ни одной остановки: во-первых, денег у него было совсем немного; во-вторых, ему смертельно хотелось домой.
К концу дороги он был совершенно разбит. Последнее длинное путешествие от Лиона до Парижа едва не доконало его. Выйти из кареты Огюст не смог: он был в жестоком жару. Попутчики сержанта вынесли его из дилижанса и из сострадания поместили в дешевый трактир, ибо никто не знал, куда и к кому он едет. Трактирщица, с жалостью глядя на покрытое потом лицо юноши, сказала:
- Бедняжка! Совсем ведь мальчик… Не умер бы…
Ночью у Огюста вновь была лихорадка и бред, и добрая трактирщица собиралась утром позвать к нему врача, но на рассвете жар прошел, юноша очнулся и, выпив стакан крепкого шабли, нашел в себе силы встать с постели. Он расплатился с трактирщицей последними грошами и отправился в Шайо, до которого от трактира было, по счастью, недалеко. Правда, подняться на холм ему оказалось не под силу, и его подвез на своей телеге ехавший с рынка мельник, давний его знакомый.
Тетушка Жозефина, увидев своего племянника с костылем, исхудавшего и смертельно бледного, подняла крик и едва не упала в обморок, но потом, уразумев наконец, что Огюсту нужны не изъявления чувств, а плотный обед и горячая ванна, принялась за ним ухаживать, и первый день его под родным кровом оказался безмятежно-счастливым. Вечером пришли тетушка Лаура с дядюшкой Бернаром. Они тоже сначала принялись охать и ахать, а затем потребовали от племянника военных рассказов, но Жозефина заслонила его грудью и сказала, что мальчику сейчас необходимы отдых и сон, а не досужая болтовня.
Однако утром следующего дня явился дядюшка Роже, и безоблачное настроение Огюста было омрачено.
Старый адвокат был человеком решительным и после первых же объятий сразу приступил к делу.
- Раз ты отвоевался, племянник, - заявил он, - так надо тебе теперь по-настоящему устраиваться в жизни. Твое увлечение "домиками" мне никогда не нравилось, но теперь ты и сам понимаешь, что с ним надо покончить. Война идет уже черт знает сколько времени, когда она закончится - неизвестно. Франция уже разорена настолько, что ей в ближайшее время будет не отдышаться. Строить будут очень мало. Так что оставь наконец свою архитектурную школу, то есть просто не возвращайся туда. Я уже договорился с добрым моим знакомым мсье Руссе, у которого, слава богу, своя вполне процветающая нотариальная контора, чтобы он тебя взял к себе, пока что письмоводителем. Но у тебя неплохо работает голова, думаю, года через три-четыре ты сможешь стать помощником старика Руссе, подучишься и вскоре сам будешь нотариусом либо судьей. Пора наконец показать, что мы, Рикары, - род дворянский и наши наследники чем попало не занимаются… Самое почетное в наше время ремесло - юриспруденция!
В этом убеждении дядюшка Роже был непоколебим, и никакие доводы племянника не могли его разубедить. Он мечтал видеть Огюста именно своим наследником. Поняв, что спорить бесполезно, Огюст просто заявил дяде, что ни к какому мсье Руссе не пойдет, а, полечившись месяц-другой, продолжит свои занятия в архитектурной школе.
- Что там будет потом, мы еще увидим, дядя, - резонно заметил он. - А нотариус из меня выйдет такой же, какой из осла исповедник.
Мсье Рикар-старший рассердился и вспылил. Дело дошло до ссоры, в разгар которой Роже, как всегда совершенно перестав себя сдерживать, обругал племянника упрямым остолопом и непрактичным фантазером, а затем, вскипев, закричал:
- Если ты не желаешь уважать моей воли, мальчишка, то и ступай вон из моего дома!
Огюст, у которого гордости было не меньше, чем у всех Рикаров вместе взятых, подавил свою ярость и ответил надменно:
- Мсье, этот дом не только ваш. Вместе с вами им владели мой отец и моя мать, а мой отец, смею вам напомнить, был вашим старшим братом… Но ваш приказ - для меня закон. Только имейте в виду: мне уже не пятнадцать лет, и я не позволю, как то было однажды, прогнать меня, а потом великодушно простить и позвать обратно. Я ухожу совсем и больше сюда не вернусь!
И он действительно ушел, несмотря на свою слабость, несмотря на слезы и уговоры бедной Жозефины, уверявшей его, что гнев дяди мигом пройдет и он сам будет очень жалеть о ссоре, и его удастся легко убедить, что племянник прав и волен учиться там, где ему нравится. Но в душе Огюста вдруг поднялась истинная буря. Ему припомнились все многочисленные обиды, нанесенные дядей за много лет ему и его матери, и он сознательно пошел на этот разрыв. Жозефине удалось только уговорить его (правда, без особого труда, потому что он был совершенно нищ) взять у нее в долг пятьдесят франков в шелковом стареньком кошельке. С этим кошельком, со своим костылем и со своей решимостью он бесстрашно переступил порог родного дома.
В тот же день он снял себе комнату на правом берегу Сены, на втором этаже маленького двухэтажного дома, крытого красной черепицей. По этой высокой черепичной крыше зачем-то тянулась наискосок узенькая лестница, огибающая конек и спускающаяся по длинному скату к более плоской крышке пристройки. Лестница была сооружена из той же черепицы, только изготовленной и уложенной не так, как обыкновенная, и сразу заметить ее было нелегко. Огюст, разглядывая дом, долго ломал себе голову над тем, кому и зачем понадобилась эта совершенно нелепая лестница на крыше, потом решил, что надо снять в этом доме комнату, а там можно будет и додуматься, для чего сие украшение.
Хозяева домика - семейство почтенного кожевника - занимали нижний этаж, а верхние три комнаты сдавали, но получилось так, что в это время в двух комнатах никто не жил, и юный сержант оказался единственным постояльцем семьи Леду.
Здесь и отыскал Огюста на третий день Антуан Модюи, лучший его друг.
- Черт возьми, от тебя не знаешь, чего и ожидать! - возопил он, врываясь в комнату и заключая Огюста в объятия. - Твое письмо, от которого у меня волосы встали дыбом, потом известие, что ты вот-вот будешь в Париже, потом я прихожу к тебе в дом и узнаю, что ты перессорился со стариком Роже и сбежал! И вот ты оказываешься в этом курятнике с дурацкой крышей!
- Ты на крышу обратил внимание? - с живостью спросил друга Огюст, горячо отвечая на его объятия. - Как ты думаешь, для чего там лестница?
- Что для чего? - не понял Антуан. - Ах, лестница! Мало ли какому олуху понадобилось прилепить ее к крыше просто для украшения.
- Но это же определенно дом буржуа, - возразил Огюст. - Середина прошлого века… Они просто для украшения ничего не делают: этот народ деньги считает.
- Тьфу! Да ты и вправду помешался. Твой дядя прав! - вскричал Модюи. - О чем ты думаешь? Думай, что тебе теперь делать. Ведь ты, кажется, надолго прирос к месту. Бог знает, на кого ты сейчас похож!
- Я знаю, Антуан, - юноша усмехнулся, - но это не так важно. Ходить я уже скоро смогу получше. Отдохну неделю и опять начну учиться, не то совсем от тебя отстану. Мало того, что ты тремя годами меня старше и учишься уже давно, так вот еще и война мне насолила… А ты бы, может быть, приискал мне какой-нибудь заказ, а? Любой, хоть на рисунки для модного журнала. Мне совершенно не на что жить, а занимать бесконечно у Жозефины просто стыдно.
- Заказов я тебе поищу, - пообещал, подумав, Модюи. - Я бы и в долг тебе дал, но, понимаешь, пришлось во второй раз откупаться от военной службы, и на это ушло пять тысяч франков. Мой отец вне себя от злости - я не могу сейчас просить у него денег.
- Понимаю, - кивнул, улыбнувшись, Огюст. - Помоги с заказами, и довольно. Не будем огорчаться из-за пустяков.
Они весело распили принесенное Антуаном вино и провели вечер, обсуждая будущее, учебу, возможные успехи. Как в самой ранней юности, оба великолепно понимали друг друга.
Второе появление Модюи оказалось таким же неожиданным и невероятно бурным.
Это случилось через четыре дня, в воскресенье. Леду с утра отправились всем семейством к родне, и Огюст остался во всем доме один. Проглотив завтрак (весьма легкий, ибо от тетушкиных денег оставалось чуть больше половины, а работы пока не было никакой), он взялся за книги, которые ему прислала из Шайо добрая Жозефина.
Около полудня снизу донесся отчаянный стук в дверь. Выглянув в окно, юноша увидел под дверью Антуана, но в таком виде, в каком тот, наверное, еще ни разу в жизни не бывал: без сюртука, в рубашке и съехавшем на одно плечо плаще, забрызганном грязью; волосы на его непокрытой голове были всклокочены. Он шатался и, вцепившись одной рукой в перила крыльца, другой - колотил по двери.
- Антуан, ты что?! - крикнул в окно Рикар.