У нее вырвался глухой, хриплый возглас, как если бы ее больно хлестнули по лицу, но в тот же миг она преобразилась. Бледные запавшие щеки запылали, глаза заблестели, она с неожиданной легкостью, оттолкнув свою сиделку, вскочила с постели и рассмеялась коротко и сухо, а затем спросила с насмешкой, которая долго потом звучала в его ушах:
- А с чего вы так уверены, мсье де Монферран, что это был ваш ребенок?!
Ни слова не говоря, он повернулся и вышел за дверь. Все было кончено.
XII
Прошло немногим менее года, и имя Наполеона Бонапарта, которое Европа так хотела, но не могла, конечно, забыть, вновь потрясло ее и заставило затрепетать. Неугомонный воитель бежал с острова Эльба и двинулся к Парижу.
Парижские газеты сопровождали стремительное наступление Наполеона и примыкающих к нему все новых и новых войск сообщениями, тон которых менялся по мере сокращения расстояния между наступающими и Парижем. "Корсиканское чудовище покинуло остров Эльба". "Людоед высадился в бухте Жуан", "Бонапарт приближается к Греноблю". "Наполеон в нескольких переходах от Парижа". "Его императорское величество ожидается завтра в столице"…
Кое-где во Франции это новое нашествие встречалось угрюмой покорностью либо открытым сопротивлением, но чем ближе к Парижу, тем большее ликование выказывал народ по поводу возвращения своего недавнего вождя, своего кумира. Наивные крестьяне, рабочие, солдаты, утратившие в коловерти событий способность реально оценивать обстановку, все еще мечтали о воскрешении революции и символом ее все еще видели человека, который, по его собственным словам, "убил революцию во Франции".
И вот они наступили - Сто дней. Новый взлет надежд, новая война, а потом, потом еще более страшное поражение, окончательно повергшее несчастную страну во прах. Воспылавшая яростью Европа не простила Франции своего последнего испуга.
В Париже было вначале спокойно, но в нем росло брожение. Газеты, ухватившись за декрет об отмене цензуры, осторожно взлаивали каждая на свой лад, а на стенах домов и на оградах то и дело возникали листы с более или менее остроумными воззваниями вроде: "Два миллиона - награда тому, кто найдет мир, утерянный 20 марта".
Много необъяснимого, порожденного сумятицей переворота, происходило в эти дни в столице. Казалось бы, император был настроен доброжелательно, зло не поминалось, все были прощены, но то там, то здесь неожиданно находились рьяные поборники нового террора, и появлялись жертвы их пустой и ненужной ретивости.
Утром 2 мая 1815 года Огюст Монферран возвращался домой с кладбища. Он навестил могилы своих родителей, и настроение у него было печальное, тем более что с некоторых пор его не покидала мысль о грядущих неприятностях: в Париже поговаривали о новых военных наборах и о возможном призыве уже отслуживших солдат и офицеров… Огюст никогда не был особенно расположен к императору, а теперь ему просто хотелось его проклинать.
Подходя к дверям своего дома, Монферран скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то указывает на него с противоположной стороны улицы. Чей-то голос воскликнул:
- Вон он, господа! Я же говорил вам: куда он денется?
Огюст обернулся в тот момент, когда к нему уже подбегали трое молодцов в солдатской форме, а следом за ними - полицейский комиссар, по всей форме, перепоясанный шарфом. На противоположном тротуаре, злорадно ухмыляясь, стоял веселый мсье Дагри, постоялец того же дома, живший этажом ниже Огюста. - Именем закона! - пыхтя, произнес комиссар в тот момент, когда солдаты, встав вокруг молодого архитектора, решительно подхватили его под руки.
- Что это значит? - вскрикнул молодой человек, еще не успевший испугаться и испытавший в тот момент одно только возмущение. - Что вам угодно?
- Огюст Рикар де Монферран? - спросил комиссар, приближаясь к нему вплотную.
- Да, - ответил молодой человек.
И вот тут холодный комок встал у него в горле. Было названо его имя, значит, это не ошибка…
- Вы арестованы, - сказал комиссар.
- За что?! - выдохнул Огюст, с неистовством пытаясь освободить руки.
- А вот этого я не знаю. И это уже не мое дело, - усмехнулся комиссар. - Да бросьте вы сопротивляться, молодой человек, не то я прикажу этим ребятам скрутить вас.
- И скрутим живо! - зло произнес старший из солдат, крепкий мужичище с могучими жестокими руками. - Нечего и трепыхаться, роялист проклятый!
И он так решительно заломил руку арестованного за спину, что хрустнул плечевой сустав. Огюст вскрикнул больше от гнева, нежели от боли, и, потеряв голову, закричал:
- Пусти меня, скот! Да как ты смеешь?!
Эти слова произвели немедленное и страшное действие.
- Что ты сказал?! - взревел солдат. - Вы слышали, ребята? Он меня скотом обозвал! Ар-р-ристо-крат паршивый!
- Прекратить! - вскричал комиссар, видя, что дело оборачивается дурно. Но не в его силах было сдержать ярость солдат.
- Что возиться с ним? - возопил второй страж закона. - Мало их таких? И всех еще судить? Много чести! Стрелять их как шакалов!
И он, вскинув ружье, направил его в грудь арестованного и взвел курок.
- Стреляй, стреляй, Жюль! - поддержал товарища старый солдат. - Ну его к черту! Кому он нужен!
В эти самые мгновения Монферран вдруг овладел собою.
- Стреляйте! - спокойно проговорил он. - Видно, судьба моя такая - умереть не от русской и не от английской, а от французской пули. Только не промахнитесь, черт возьми! Сердце вот здесь!
И он указал глазами себе на грудь, одновременно сделав ловкое движение плечом, от которого плащ на нем распахнулся. Дуло солдатского ружья уперлось в муаровую ленту ордена Почетного легиона.
- Ах, дьявол! - вырвалось у всех троих солдат и у комиссара.
- За что он у вас? - уже совершенно иным тоном спросил комиссар, ткнув пальцем в орден.
- Это не ваше дело, мсье, - сказал Огюст, - но если угодно, я вам отвечу: за спасение полка во время битвы при Ла-Ротье.
- О-о-о! - пожилой солдат взглядом сверху вниз окинул невысокую фигуру молодого человека.
Потом ладонь его решительно легла на дуло ружья Жюля.
- Оставь это, парень. Не годится стрелять офицеров, как кроликов. Может, он и в самом деле не виноват?
- Все может быть, - с сомнением протянул озадаченный комиссар. - А закон в любом случае надо соблюдать. Мсье Монферран, извольте подчиняться приказу. Вы арестованы.
- Да это мне давно ясно, - проговорил Огюст, делая над собою невероятное усилие и подавляя готовый вырваться приступ истерического смеха, - но прикажите им отпустить меня. Я сам с вами пойду, господа, не тащите меня через всю улицу за шиворот, как какого-нибудь карманника. И ради бога, комиссар, позвольте мне позвать моего слугу. Он там, в доме. Он выйдет, если я крикну ему… Я хочу попросить его сообщить одному из моих друзей о том, что произошло.
- Ну что же, на это я не могу возразить, - кивнул комиссар. - Отпустите его, солдаты. Жюль, сходите за его слугой.
"Другом", которому Огюст собирался сообщить о свалившемся на него несчастье, был разумеется, мсье Пьер Шарло. Будущий тесть архитектора имел достаточно связей, чтобы помочь ему даже в том случае, если его арест не был просто недоразумением…
На третий день заключения Огюста в тюрьме Ла-Форс в камеру к нему наконец явился долгожданный мсье Шарло.
- Господи помилуй, что все это значит?! - возопил он с порога, едва караульный со стуком захлопнул за ним дверь.
- Это значит, - пожимая ему руку, ответил Огюст, - что я стою над глубокой пропастью и мне очень нужна точка опоры, мсье Пьер. Кроме вас мне никто ее не предоставит.
- Но в чем вас обвиняют, черт бы побрал этих путаников?!
Горько рассмеявшись, молодой человек усадил своего гостя на тяжелый деревянный табурет и сел напротив него, на покрытую грубым одеялом железную кровать.
- Мсье, - проговорил он, - вы знаете, что у нас умеют сделать из мухи слона. Виною всему моя достопамятная встреча с императором Александром.
- Что?! - Шарло так и подскочил, пожалуй что, слишком удивившись, но Огюст, волнуясь, не мог этого заметить. - Разве у нас начался террор? За безобидный подарок русскому царю вас упрятали за решетку?!
- Увы! Но дело не только и не столько в подарке. Кто-то написал на меня донос, и в этом доносе утверждается, будто бы я давно уже был агентом Бурбонов, причем служил непосредственно князю Талейрану и бывал посредником между ним и графом Витролем, что я принимал участие в недавнем восстании Вандеи, передавал туда сведения из Парижа… И всему этому неопровержимое доказательство - мое "сказочное" появление перед русским императором, к которому простому смертному-де трудно было так быстро попасть. Кроме того, и мое свидание с Александром происходило в присутствии Талейрана и Витроля, которые якобы мне и помогли в уплату за мои услуги.
- Но это все, конечно же, ложь?! - хмурясь, спросил мсье Пьер.
- Вы, может быть, сомневаетесь? - Огюст в упор посмотрел на него, но по выражению лица ничего не смог понять. - Вы полагаете, что я кинулся с головой в эту бочку грязи, называемую политикой? Да я…