- А если бы кто наблюдал за нами? - строго укорил девушку Радогаст и сам, не теряя времени даром, побежал к реке. Положил на землю акинак, разделся тоже догола.
Ближе к тому берегу проплыла доверху груженная барка, вёсла в уключинах тяжело скрипели.
Рим находился в освещении вечерних факелов, особенно ярко они горели на Субуре; огни, кстати, не погаснут на этой улице до самого утра. Там веселье будет царить до первых криков петухов, коих держали вместо будильника в каждом римском доме.
Радогаст погрузился с головой в воду, подождал, почувствовал, как охлаждает она всё тело, вынырнул. Гремя колёсами по булыжной мостовой улицы, примыкающей к реке, проехала повозка. Возница грубо ругнулся на бросившуюся под ноги лошадей бродячую собаку.
"Надо поостеречься... Опять из виду пропала шаловница Джамна... Как она хороша... обнажённая! Груди - нежные персики, гладкий живот стройные ноги... И дивная шея!" - Радогаст завращал головой, ища глазами девушку на берегу, и тут, его схватили за ногу; ант дёрнулся, поймал чью-то руку, потянул и выловил Джамну, которая незаметно под водой подплыла к нему.
Сейчас её мокрые волосы висели прядями, зубы в улыбке жемчужно блестели, груди вздымались волнующе, - и тогда ант притянул к себе тело темнокожей рабыни и зажал её смеющийся влажный род своими губами. В ответ кончик языка Джамны прошёлся по его зубам, как бы требуя, чтобы он разжал их, а когда это сделал, то трепетное щекотание нёба возбудило анта до предела... Он стал гладить правой рукой её нежную шею, затем груди, сдавливая их всё сильнее и сильнее, а левой постепенно достигал её запретного лона... Джамна тоже своими проворными пальчиками начата ласкать ставшее большим и крупным его естество... Потом девушка, стоя на мелководье, приподнялась на носки и со стоном вобрала в уже не запретное для Радогаста лоно сладкую плоть...
Звёзды на небе, казалось, замигали ещё ярче, ночная вода в реке будто потеплела разом, а луна пролила на их тела, слившиеся в одно целое, ещё больше света.
- Ты мой!.. Ты мой!.. - задыхаясь, шептала Джамна, обвив руками его мускулистую шею и повиснув на ней.
Позже они зашли в туннель, ант завалил выход, как было раньше, валуном, и вернулись тем же путём.
Гонория также тихо спала, но на губах у неё блуждала улыбка...
* * *
Обследуя местность возле митреума, где жрецом служил Виридовик, один из секретарей Антония спустился к Тибру, пошёл вдоль реки и вдруг ему бросились в глаза кусты розового тамарикса, росшие на песчаном берегу. Подошёл ближе и увидел два валуна, приткнутых друг к другу, один из которых, кажется, недавно сдвигали в сторону. Заглянул в отверстие между ними: далее - пустота... Хотел валун отодвинуть, не хватило силёнок, пошёл звать на помощь товарища.
Вдвоём они проникли в подземный ход и потихоньку стали обследовать его - убедились, что он ведёт к храму... Не зажигая огня, приблизились к окованной железом двери; она была закрыта, но через неё, хотя и слабо, проникали голоса. Сразу узнали голос Гонории. Всё ещё не веря своим ушам, они тем не менее молча крепко пожали друг другу руки: "Удача!"
Теперь не только оплаченный отпуск им обеспечен, но кое-что перепадёт из рук самой императрицы. Так, по крайней мере, уверял их корникулярий, посылая в числе ещё одной партии шпионов в Рим... Только радоваться пока рано, беглецов ещё следует арестовать и доставить целыми и невредимыми в Равенну.
За дверью заговорил мужчина, он уверял, что сидение их в заточении скоро кончится.
"Это уж точно! - злорадно подумали секретари. - С Гонорией ещё должна быть чернокожая рабыня... Да, верно. Вот и она что-то сказала. Значит, вся компания в сборе... Прав оказался корникулярий, предположив, что беглецы должны скрываться в одном из храмов бога Митры..."
Секретари отошли от двери, посовещались - нужно ли ещё привлекать к предстоящей операции других товарищей, решили, что нужно... К укрывательству Гонории причастны жрецы этого митреума, с ними тоже нелегко будет справиться, вчера они видели одного из них - высокого, с могучей грудью.
...В храм ворвались шесть человек в защитных шлемах, кожаных панцирях и с мечами наголо. От неожиданности Виридовик даже не оказал им сопротивления, его сразу скрутили, связали и его напарника. В голове Виридовика промелькнуло: "Измена!", но он даже крикнуть не мог - рот ему, как и другому, забили тряпкой.
Радогаст, увидев, что навстречу бегут вооружённые люди, схватил меч и приготовился к сражению. Рослый секретарь, бежавший первым, сразу упал, захлебнувшись кровью, так как ант полоснул его лезвием по горлу, другого проткнул насквозь; вытащил из тела лезвие, отбежал в сторону и зарычал, словно лев, - силы Радогаста будто утроились. Наверняка он бы справился и с этими двоими, но на помощь им, узрив, как храбро сражается славянин, на время оставив связанных и лежащих лицом вниз жрецов, пришли ещё двое. Всё-таки вчетвером они одолели Радогаста, зарубив его у входа в помещение, в котором сидели ни живы ни мертвы молодая Августа и Джамна.
Через несколько дней дочь императрицы и её чернокожую рабыню секретари тихонько доставили во дворец.
Привезли они в Равенну для суда и следствия и трёх жрецов бога Митры - Пентуэра, Виридовика и его напарника. Жрецов сразу бросили в подземную темницу и надели на них цепи: сколько посвящённых ни жгли огнём, сколько ни дробили им железом кости, они не проронили ни слова - в конце концов Ульпиан приказал служителей убить, а трупы выбросить в крепостной ров на съедение собакам.
Хотел он поступить так и с Джамной, на которую был сильно зол, но Гонория строго заявила матери, что если с чернокожей рабыни упадёт хоть один волосок, то она покончит с собой...
Плацидия, удовлетворившись полуправдивым рассказом дочери о том, что она, приревновав к ней Евгения, по собственной воле сбежала из дворца и по совету Джамны с помощью Радогаста добралась до Рима и укрылась в храме бога Митры, оставила Гонорию на время в покое... Не разрешила императрица и трогать Джамну.
А вскоре пришла страшная весть о гибели Рутилия Флакка от рук пиратов и смерти от чумы Евгения Октавиана. Работающие на оливковой плантации в Сардинии, куда смотритель дворца был продан в рабство, все до единого вместе со своим хозяином-греком и его земляком-управляющим вымерли от этой страшной болезни.
Гонория после такого сообщения забилась в истерике, и сама Плацидия искренне огорчилась, лишь радовался этому корникулярий...
Антоний всё же был уверен в том, что укрывательством Гонории занимались не только жрецы, но и бывший сенатор Клавдий и его сын.
Если бы вернулся из плавания Евгений, то евнух учинил бы им допрос с пристрастием... Но смерть Октавиана-младшего всё в корне меняла, поэтому старшего уже не было смысла пытать и его не тронули, оставив наедине с горем...
V
Валадамарка была похитрее своего последнего мужа; приготовляясь на свадьбу к Аттиле, она засомневалась:
- Не кажется ли, Бледа, что тебя у брата ничего хорошего не ожидает...
- Ты глупая женщина! Аттила первым после размолвки позвал меня к себе, а я ещё буду колебаться... Собирайся, да поживее!
- Как повелишь, ты пока владеешь полцарством гуннов...
- Почему "пока"?! Моя ставка простоит ещё сотню лет.
"Мозги петушиные..." - сказала про себя Валадамарка; выданная замуж за Бледу насильно, она ни капельки его не любила.
- Как знаешь... Хотела тебя вразумить, да разве такие, как ты, способны что-то понять.
Рассуждая так, она мало боялась за себя: знала, что Аттила не даст её в обиду, ибо у него с ней в прошлом были близкие отношения. А Бледа боялся Аттилы.
На подарки родному брату Бледа не поскупился: обоз его состоял из повозок, груженных мехами, коврами, китайским шёлком, бочками с мёдом, верблюжьим кумысом. А в возке, в котором ехали Бледа и Валадамарка, в углу стоял чудесной работы ларец, где лежали драгоценные украшения для очередной будущей жены Аттилы.
Чтобы переправиться на другой берег Тизии, нужно было переехать по деревянному мосту, построенному готами по римскому образцу: под углом друг к другу в дно вбивались две сваи, - и таких угольников ставилось поперёк реки столько, сколько позволяла её ширина. Сверху настилались доски, затем возводились перила. Мост выдерживал не только весеннее половодье, но и ледоход.
Обоз сопровождали триста верховых; ехали под звон бубенцов, висевших на шеях волов, коней и верблюдов. По мосту преодолели Тизию, и на этом берегу Бледу и Валадамарку громко приветствовали всадники Аттилы.
- Смотри, как встречают! - разулыбался Бледа. - А ты сомневалась.
- Хлеб в руки, а камень в зубы... - недовольно проговорила Валадамарка.
- Ты, конечно, знаешь, что говаривал твой покойный муж, а наш дядя Ругилас о женском норове... "Это как глиняный горшок: вынь из огня, а он пуще шипит". Норов ваш и на коне не объедешь.
"Пусть болтает, что хочет. Только сердце мне нехорошее вещует", - подумала Валадамарка и вконец замолчала.
Впереди показались белые стены крепости; через подъёмный мост миновали наполненный водой глубокий ров и оказались внутри её. Увидели отделанный мрамором древнеримский дом, предназначенный когда-то для наместника императора. Но Аттила не жил в нём; как все, он обитал в просторной юрте, увенчанной чёрными конскими хвостами. Рядом стояли юрты поменьше - для приближённых. Остовом их служили медные или серебряные кереге (в зависимости от богатства и знатности их владельцев). Кроме дома бывшего наместника, из камня и мрамора была сложена большая красивая купальня, построенная по желанию одной из жён повелителя.