- Деньги добывать трудно, но уметь расходовать их с толком еще труднее. Собственно, в этом и заключается вся суть. Терпеливость и воздержание, умение довольствоваться малым - вот что спасает от нужды бедного человека! У моего порога работало немало людей всякого сословия и положения. И почти все они погрязали в долгах. Один работник прожил у меня целых девять лет и все не мог разделаться с долгом. Так и сбежал, бросив рваные чарики. Двадцать рублей за ним осталось. Значит, и на том свете придется ему ответ держать… Ты мне свой… Потому и советую тебе - никогда не подставляй шею под ярмо долгов. Понял?
Юлчи слушал дядю хмурый. Когда тот кончил, он неохотно кивнул головой и продолжал сидеть молча.
Бай долго о чем-то размышлял. Потом пошарил по карманам, вынул пятирублевую бумажку, положил ее на сандал. Немного подумав, прибавил еще трехрублевку, затем еще целковый и бросил деньги на ковер перед Юлчи:
- Шесть рублей пошли. А три - при себе оставь на расход. Да передай матери, чтоб на эти деньги пшеницы купила. Жизнь и пропитание от самого Адама на пшенице, на хлебе держится. Сам праотец Адам, в первый раз вспахав землю, посеял пшеницу. Это - благословенное зерно. Из пшеницы можно сварить коджу, а смолов ее на муку - аталу, лапшу - одним словом, тридцать два разных кушанья можно сготовить. Вот что значит пшеница. А мать пусть, по одеялу глядя, протягивает ноги, понятно?
Юлчи взял деньги и со стесненным сердцем молча вышел от бая. Он подумал: "Чтоб получить девять рублей, пришлось выслушать девяносто нравоучений. Видно, если я не буду твердым, то от своего заработка получу только огрызки".
Спать ему не хотелось, и он, хотя время было уже позднее, вышел на улицу.
В этом квартале было два человека, которые пришлись по душе Юлчи. Один - кузнец Каратай, другой - сапожник Шакир-ата. С Каратаем он подружился, подковывая в его кузнице хозяйских лошадей и починяя арбу, а в мастерскую Шакира-ата заходил попросить инструмент, чтобы своими руками починить себе обувь. Старик никогда не огказывал и относился к юноше как к родному сыну.
Юлчи потянуло к сапожнику. Пройдя мимо тускло светившегося окошка мастерской, заклеенного промасленным листом бумаги, он открыл легкую дверь:
- Здравствуйте! Не уставать вам, отец!
- Заходи, сын мой, - сапожник привычным движением чуть приподнял очки. - Давно ты не показывался.
Шакир-ата сидел в углу мастерской за толстым, ровно срезанным чурбаном. Это был старик лет шестидесяти пяти, худой - кожа да кости, с лицом несколько продолговатым и лбом, изрезанным глубокими морщинами, с жидкой небольшой бородкой. С пятнадцати лет, работая сначала учеником, затем подмастерьем, а потом и самостоятельным мастером, он привык сидеть целыми днями согнувшись, и теперь спина его совсем сгорбилась. Весь облик этого человека говорил о том, что жизнь его была полна трудностей, тяжких забот и постоянной нужды.
Мастерская - тесная, с низким потолком, с тонкими каркасными стенками. Все углы завалены старыми колодками, обрезками кожи, чашками и банками с сапожным клеем, тряпками для подкладок и прочим хламом. Свежего человека сразу обдавало чадом от большой висячей лампы.
Ученик мастера - четырнадцатилетний Юлдаш - сидел у окошка. Нажимая изо всех сил, он разглаживал натянутые на правило маленькие ичиги (Шакир-ата был мастером по детской обуви). Потом вычернил их сажей и принялся за окончательную отделку. Ичиги, сшитые из тонкой, кустарной выделки кожи, начинали понемногу блестеть - "принимали вид".
В переднем углу мастерской сидел сын Шакира-ата Тахирджан. Он, как слышал Юлчи, уже продолжительное время болел чахоткой. В прошлом стройный, красивый, теперь Тахирджан высох будто соломинка. На лице у него - ни кровинки. В умных карих глазах - сознание обреченности. Он беспрерывно кашляет, коротко и резко. Откашлявшись, долго не может отдышаться. Плечи его в это время приподнимаются, худые лопатки выпирают еще больше.
Юлчи очень жалел этого человека и всегда пытался отвлечь его от тяжелых мыслей. На этот раз он тоже сказал ему несколько дружеских слов.
Тахирджан устало улыбнулся: он ежедневно слышал десятки подобных утешений, и число их становилось тем больше, чем быстрее таяло его тело.
- Болезнь моя неизлечима, братец. Она с каждым днем все ниже пригибает меня к земле. И ни один день не приносит мне облегчения. Любое лекарство оказывается для меня ядом. - Тахирджан закашлялся, закрыл глаза, с трудом отдышался и продолжал: - Если болезнь излечима, даже чистая вода помогает - и человек выздоравливает. А я от лекарств только слабею и делаюсь вялым…
Шакир-ата ласково посмотрел на сына:
- Не говори так, сын мой. Неверие и отчаяние - это от дьявола. Аллах для каждой болезни сотворил лекарство. Только сейчас не стало знающих лекарей. В старое время были Ибн-Сина, Лукман-хаким. Они знали средство от каждой болезни. Для Ибн-Сины, к примеру, была бы у больного жива душа - и довольно, он вылечивал. Обо всем этом, сынок, я слышал и знаю - в старинных книгах так пишут.
- Да, но где же найти таких лекарей? - грустно усмехнулся Тахирджан.
- Их нет, сынок, - Шакир-ата тяжко вздохнул. - Эх… все теперь испортились, все развратились. Лекари стали обманщиками. Поэтому-то сейчас и заговоры и лекарства не помогают. Теперь об исцелении только аллаха, создателя нашего, молить надо.
- Аллах гнев свой ко мне проявил, а вот милость, видно, скрывает, - безнадежно махнул рукой Тахирджан.
Шакир-ата, явно недовольный сыном, пристально посмотрел на него через очки.
- Не поддавайся соблазну неверия, сын мой! - сказал он строго.
По морщинистому лицу старика разлилась тень глубокой печали.
В мастерской наступило молчание. Слышно было только, как мальчик-ученик, занятый уже новой заготовкой, беспрерывно шмыгал носом.
Юлчи приходилось слышать, что страдающим такими "затяжными" болезнями, как у Тахирджана, помогает вольный воздух степей и гор. Он посоветовал:.
- Тахир-ака, скоро весна, поезжайте в горы. Свежий ветер и чистый воздух, как самое лучшее масло, пойдут вам на пользу. Что волосинку из теста, вытянет из ваших жил всю болезнь. Потом хороший кумыс там будете пить. Горный кумыс - он совсем другой.
- Верно, очень верно! - согласился больной. - Горный воздух, кумыс, зелень весны - лучшее лекарство для моей болезни. Об этом мне говорил и ученый доктор. Но что поделаешь? Ехать в горы нужны деньги. Кто мне приготовит там даровой кумыс и мясо? А положение наше - сами знаете… - Покашливая, больной кивнул на старика и обвел взглядом мастерскую.
Юлчи не сдавался:
- Можно что-нибудь придумать… Подождите, вот Зияходжибай, он одного с вами квартала. К тому же вы с ним соседи, калитки ваши рядом, одна к другой прилепились, не так ли? А у него в Чимкентских горах много баранов, лошадей. Вчера сын его хвалился: у нас, мол, столько-то косяков лошадей, в них столько-то кобыл, столько-то жеребцов!.. Я прямо рот разинул. Понимаете, кумыса, говорит, столько, что не успевают выпивать! - Юлчи взглянул на больного. - Сыновья Зия-ходжибая там бывают, вот вместе и поехали бы. По-соседски…
Тахир горько рассмеялся и покачал головой:
- Вы здесь новый человек, братец мой Юлчи. И вы совсем не знаете нрава здешних людей.
- Ну, а попросить если…
В разговор вмешался Шакир-ата.
- Знаешь, Юлчи, - сказал он, не отрываясь от работы, - недаром говорят: "Чем протягивать руку к хлебу алчного, лучше умереть с голоду!" Понимаешь смысл этого? Вот! Ты говоришь, лошади и бараны Зияходжибая все горы и степи заполонили? И летом кумыса некуда девать? Верю. Да только какая польза от этого нам с тобой? Ну, допустим, я по нужде пойду к баю с покорной просьбой. Думаешь, этот сын распутницы так и согласится? Нет! Скорее у собаки кость выпросишь, чем какой-нибудь пустяк у этого скряги! - Старик минуту молчал. Набрал в рот воды, сбрызнул голенище ичига и, расправляя его, продолжал: - Чем больше я беднею, тем Зияходжи больше радуется, Юлчибай!
Юлчи удивился:
- А какое у него может быть зло против вас?
- Зла нет, а дурной умысел есть. Двор его примыкает к нашему. Но для него он мал. Вот бай и задумал прибрать к рукам мой клочок земли, застроить его и жить привольно… Знаю я. Он давно зарится. Я зубами и руками держусь за свое убежище, и потому бай было поостыл. А вот как только Тахирджан заболел и нас придавила нужда, он опять навострил уши, бессовестный. Даже людей подсылал, выведывал мои намерения. Вот теперь сам и подумай - выходит, чем хуже болезнь Тахирджана, тем больше радости ему, подлому. - Старик затряс головой и вдруг закричал так, будто перед ним стоял Зияходжи-бай - Да я и с ноготь своего места тебе, мужу развратницы, не уступлю!..
Юлчи пожалел, что своими неудачными утешениями только растравил сердечную рану старика и его больного сына. Но разве он мог знать, что так получится!..
В мастерскую без стука вошел высокий угрюмый человек лет сорока пяти в надвинутом по самые брови казахском малахае:
- Не уставать вам, мастер!
- Пожалуйте, Икрамбай. Присаживайтесь, - радушно пригласил гостя старик.
Икрамбай опустился на корточки, прислонился к стене, снял с головы малахай и молча принялся вертеть его в руках.
Тахирджан, виновато взглянув на Юлчи, тихо сказал:
- Устал я. Пойду домой.
Покачиваясь от слабости, он поднялся и, опираясь на палку, заплетающимися шагами направился к выходу.
Икрамбай, словно он только сейчас заметил больного, окинул его безучастным взглядом, равнодушно спросил:
- Как здоровье?