Абдушукур успокоил Юлчи:
- Сиди. Старик согласился получить "на чай". Это швейцар, по-нашему - привратник.
Салим-байбача, поддерживая одной рукой локоть Анны, поднял бокал:
- Выпьем!
Джамалбай все еще держался бодро. Толстыми, мясистыми пальцами он поглаживал то изящные, тонкие руки, то колени Марии.
Под влиянием выпитого вина женщины перестали стесняться, держали себя вольно. Глаза их горели, щеки рдели румянцем: без умолку болтали, смеялись.
Абдушукур теперь пил мало, зато много ел. Он прислушивался к беседе за соседним столом. Там сидели двое: один - уже пожилой, по виду знатный человек или коммерсант, а может быть, и то и другое вместе, второй - средних лет, в пенсне, изысканно одетый. Абдушукур принял его за инженера.
- Смотрите! - говорил инженер. - У этих азиатов заводятся европейские порядки. Вот богатые люди пьют вместе со своим слугой, а может быть, даже рабом. Демократия!
Чиновник тоном знатока возразил:
- Нет, азиаты, безусловно, низшая оаса. Они абсолютно невосприимчивы к цивилизации. Я уже двадцать лет живу в этой жаркой стране и достаточно хорошо изучил психологию здешнего народа. Оч-чень низки по своему развитию. Но у них есть и некоторые особенности, еще не освещенные наукой. Судя по моим наблюдениям, у них, например, довольно развито чувство прекрасного. Они любят цветы. Идет - одежда грязная, рваная, а за ухом цветок. Любят песни, танцы. Но все они трусы, все коварны. Верите ли, среди них вы не найдете ни одного откровенного, искреннего человека!
- Многие восторгаются музыкой и мелодиями дикарей, негров например. А какова музыка у этих? - спросил инженер.
Чиновник опорожнил бокал, вытер губы и бороду салфеткой и уверенно пояснил:
- Возьмут в руки блюдо какое-нибудь или поднос и начинают греметь и орать. От такой "музыки" мы с вами за десять верст убежим.
Но слушают они с исключительным вниманием. Есть и музыкальные инструменты, но очень примитивные. У них, между прочим, глупейшая привычка: сидеть на полу, поджав ноги. Для нас это мученье, а для них, видите ли, отдых! В местном доме, пусть это будет бедняк или богач, имеется одна пиала, из которой все пьют по очереди.
Две пиалы - это уже нарушение обычая и почитается за великий грех…
- Василий Иванович! - обратился инженер, отпив глоток вина и положив в рот кусочек бифштекса. - В этих местах я новичок. До сих пор не видел даже азиатской части Ташкента. Откровенно говоря, один я побаиваюсь туда идти. При всей любви к цветам и музыке здешний народец остается диким. Вчера я получил из Петербурга письмо. Жена беспокоится, просит быть осторожным. Если вам позволяет время, не откажите побывать со мной на досуге в старом городе.
- Охотно… Вы попадете в средние, а может быть, даже и в более ранние века. Увидите дикие, но прекрасные картины!.. Это особенно интересно для вас, для петербуржца… Возвратитесь в столицу, расскажете о своих впечатлениях. О, я уверен, это прозвучит там как сказка…
Абдушукура так и подмывало вмешаться в разговор, предложить свои услуги петербуржцу, но он никак не мог найти удобного предлога.
К тому же внимание его было привлечено только что поданным новым блюдом.
Салим-байбача окончательно опьянел. Сам он пил мало, но делал все новые и новые заказы. Стол их был загроможден целыми батареями бутылок, тарелками, всевозможными приборами. Анна и Мария кокетничали, хохотали, пили сами и уговаривали пить баев.
От шума и музыки, от винного перегара, запаха духов и пудры у Юлчи кружилась голова. Он озирался по сторонам, точно вдруг очутился в незнакомом мире, где все - и обстановка и люди - было чуждым и даже враждебным. Ему казалось, что все, находившиеся в зале, разглядывают его, недоумевают: "Зачем ты здесь? Знай свое место!"
Из головы юноши не выходил случай со стариком, указавшим ему на дверь. Тогда он остался, покорившись воле хозяина, хотя сердце его готово было разорваться на сорок кусков, а теперь не знал, как бы поскорее сбежать. Он проклинал в душе Салима, ругал себя за то, что подчинился подвыпившему байбаче.
Решившись наконец, Юлчи незаметно встал из-за стола, пробрался к двери и выскользнул на улицу. Холодный ветер, ударивший в лицо, показался ему ласковым поцелуем. Он подошел к дремавшему коню, обнял его за шею: расчесывая пальцами гриву, гладил по голове и доверчиво, как другу, шептал:
- Тебе холодно? Холодно, дорогой мой?..
IV
Юлчи проснулся рано. Крупные хлопья снега бились в маленькое оконце людской, через разбитое стекло залетали внутрь. Старая кошма, на которой спал Юлчи, отсырела, противно пахла прелью и овечьим потом.
Юлчи поднялся, набросил на плечи тонко стеганный ватный халат, надел уже изрядно послужившие другим батракам старые, стоптанные сапоги с опойковыми голенищами и со сплошными, грубыми, как лубок, союзками, подвязался поясным платком и отправился на конюшню. Он сгреб навоз, почистил ясли и уже принялся резать на сенорезке клевер, когда в конюшню вошел Ярмат. Оказалось, что хозяин распорядился оставить арбу на пару дней в городе: назавтра предстояла свадьба и арба могла понадобиться.
Подседлав коня, который ходил в арбе, Ярмат повел его к выходу. Затем обернулся, подозвал Юлчи:
- У старшей хозяйки есть поручение. Она наказала было мне, да у меня спешное дело, и я сослался на тебя. Зайди к ней. Да не забудь!
Юлчи миновал крытый проход, ведущий в ичкари, постучал кольцом калитки.
- Позови старшую хозяйку, - попросил он мальчика, выбежавшего из ичкари на стук.
Вскоре к калитке медленно, вперевалку подошла Лутфиниса, одетая в дорогую, крытую черным бархатом шубу и теплый пуховый платок.
- А, Юлчибай!
- Здравствуйте, тетя! Поздравляю с тоем! У вас ко мне дело?
- Да, - Лутфиниса понизила голос почти до шепота. - Запрягай коляску. Говорят, где-то неподалеку есть знахарь. И будто наговор того человека самый верный… Нури к нему поедет. Только смотри никому об этом ни слова… Лучше всего съездить сейчас, пока дядя твой на базаре.
- Хорошо, тетя, хорошо.
Юлчи повернулся было, гго Лутфиниса остановила его.
- Постой, не спеши. Подойди-ка сюда. Коляску подашь вон в тот переулок, рядом. Нури подойдет туда: соседи чтоб не осудили. Для них, сгинуть им, не доступи - худо, и переступи - не любо. Понял?
- Сейчас будет готово, тетя.
Юлчи поджидал Нури в условленном месте. "Не уловка ли это? - думал он. - В самом деле, поездка к знахарю, наговор - это, конечно, только повод… Девушка, наверное, хочет повидаться со мной. Она ведь очень хитрая и смелая… все может… А вдруг она скажет: "Я люблю тебя. Отец с матерью насильно выдают меня за какого-то байбачу. А мне никогоне надо, кроме тебя…" Что тогда делать? Что я ей отвечу?"
Юлчи и верит и не верит своим догадкам. Фантазия рисует ему картины их бегства, ярких, необычайных приключений. А он смотрит на холодное, хмурое небо, швыряющее на землю хлопья снега, и только тяжело вздыхает…
Из переулка напротив, скрытая под шелковой, вишневого цвета паранджой, торопливо вышла Нури. Не поднимая чачвана, девушка оглянулась по сторонам и затем уже подошла к фаэтону:
- Где вы запропали, Юлчи-ака? Неужели до сих пор работа в поле не кончилась?
- Работа всегда найдется. Да и не в моей воле жить там, где хочу, - негромко заметил юноша.
- Вот и свадьба моя пришла. И так нежданно… Хорошо, что вы подоспели. - Девушка тихонько рассмеялась.
- Садитесь в коляску, - потухшим голосом предложил Юлчи, подбирая вожжи.
- Подождите. Должна подойти женщина… будет сопровождать меня.
Нури уселась в коляску и принялась жаловаться:
- Как назло, снег пошел. Ехать за наговором по такой погоде! А все выдумки матери. Ей бы только ворожить!.. Сидела я в тепле, а тут… Ну его, знахаря этого…
Юлчи вспомнил свои недавние раздумья, сомнения и невольно расхохотался.
- Чему вы смеетесь? - настороженно спросила Нури.
Юлчи замялся было, но быстро нашелся:
- Так просто, сестрица. Чего на свете больше всего? Смеха да слез. Плакать джигиту не к лицу, вот я и смеюсь.
Нури поняла его по-своему:
- Знаю… Вспомнили ту ночь… Теперь смеетесь. Что ж, смейтесь…
- Нет, нет!.. Не думайте так!..
К ним, скользя и спотыкаясь, приближалась женщина в старой, рваной парандже.
- Сгинуть бы и снегу и капишам моим, еле добежала. Нури-ай вы очень, видно, чисто вылизали сегодня дно горшка?
- Нет, тетушка Хайри, совсем не лизала, - рассмеялась Нури.
- Коляска у вас какая мягкая, а! Сидишь, как на плюшевом одеяле. Прямо души услада! - тараторила женщина, усаживаясь рядом с Нури.
Миновали Хадру и Ахун-гузар. Следуя указаниям тетки Хайри, Юлчи свернул в узкую улочку и остановил лошадь перед покосившейся калиткой какой-то полуразвалившейся хибарки. Женщины тотчас скрылись за калиткой.