Вдруг я испугался того, что она может понять все совсем не так, вдруг подумает про меня как про неспособного мужчину или еще что-нибудь такое же оскорбительное. Но женщины в таких делах гораздо умнее. Она прямо и темно посмотрела мне в глаза и велела не бояться. Она велела слушаться ее во всем. Я не мог на нее смотреть. Мне было невыносимо. Я отворачивался от ее расстегнутой кофты, обнажившей нечто выпуклое с двумя медными кругляшками, чему я никак не мог дать определения. Я отворачивался от задранной юбки, обнажившей двух белых осетров, припавших к ее животу - так я воспринял в первый миг ее сияющие бедра. Она велела мне лечь рядом, взяла мою ладонь и стала водить ею по своему обнаженному телу. Я не слушал того, что она говорила. Мне казалось, что с неба нас видят и что лошадь над нами смеется. Она расстегнула мне брюки, рукой, как рыбкой, нырнула в них. Я заживо горел на костре. Мне не хватало воздуху. Я готов был оттолкнуть ее и во всю силу бежать прочь. "Убью! - стучало у меня в голове. - Убью ее и себя! Ведь это позор. Это неслыханный позор. Мне всего этого не надо. Ее муж служит государю и Отечеству. А она ведет себя развратно. И я этому потворствую!" Я не имел права это делать. Но словно парализованный, я ничего не предпринимал - не обличал ее и не уходил. Что-то во мне было гораздо сильнее меня. Она, вся затрепетав, положила меня на свои теплые осетры и сильно обхватила меня. Я оказался в ней. И костер, сжигавший меня, погас.
Я лежал рядом с нею, облокотившись, чтобы видеть ее всю, и вдруг она с гримасой боли сказала:
- Хосподи, да на чем это мы?
- Что? - спросил я.
Она проворно встала на четвереньки, разгребла сенную подстилку и в ужасе завизжала. Из-под сена смотрела в небо заячья голова.
- Лиса съела! - стал успокаивать я ее.
- Страху-то, - сказала она с отвращением и прежним ужасом.
Я взял с телеги топор, вырубил в дерне ямку и закопал заячью голову.
- Вот как бывает барин, - прижалась она к мне. - На одном месте кому смерть бывает, а кому сладость. А теперь уходи, уходи с Богом!
Я встал, но не уходил. Я не знал, что мне делать. В моем представлении я не имел права уходить. Она казалась мне беззащитной. Минутой назад она владела мной, была моим повелителем, и в ее власти было опозорить, уничтожить, сжечь меня. Теперь же я чувствовал себя ее господином.
- Уходи, уходи! Вдруг хто увидит. Тебе-то - ничего, а меня ославят! - погнала меня солдатка.
Весь день и последующие дни я жил этим событием, мучился и искал ее, следил не столько за рыбой, сколько за лугами, ожидая ее. Я хотел повторения всего. Я стал как бы больным - столь я хотел ее и столь я судил себя. Встретиться близко нам более не удалось. Изредка видел я ее, но всегда с кем-нибудь, видел веселую, сноровисто работающую. "Как же она может так? - спрашивал я себя. - Будто ничего не произошло, а ведь произошло, и она должна переживать, мучаться, должна каяться или уж хотеть меня снова!.. Как женщинам легко! - стал думать я. - Они боятся только огласки их порока и нисколько не терзаются нравственно. Ведь изменила мужу, взятому на службу!" И потом я долго смотрел на солдат с тайным вопросом, женат ли он, чем занята его жена.
О том, что Наталья Александровна собралась меня искать, я почуял заранее. Я поспешил встать, отряхнулся и даже успел заняться лошадью, чистя ее пучком сена, когда наконец входная дверь скрипнула и вышла Наталья Александровна. Чтобы дать знать о себе, я прикрикнул на лошадь. Наталья Александровна спустилась во двор, подошла ко мне, увязанная в свои платки - совсем местная аджарская женщина или турчанка. Неохватные по глубине глаза ее улыбались.
- Вы простите меня за то, что я вас оторвала от дел и загнала сюда. Такая уж я змея! - ласково, но, кажется, и лукаво попросила она.
Я хотел уверить ее в удовольствии быть оторванным и загнанным, но лишь улыбнулся в ответ.
- А вы понравились Марьяше! - поспешила она сказать новость.
- Кому? - спросил я, хотя догадался, о ком идет речь.
- Марьяше. Я ее так зову, - сказала Наталья Александровна про свою подругу.
- Разве она имеет право смотреть на чужих мужчин? - строго спросил я.
Наталья Александровна приняла игру.
- О нет, повелитель! - покорно потупила она взор. - И мы с ней заслуживаем самого жестокого наказания!
- Любого, даже самого жестокого? - еще более сурово спросил я.
- Да, повелитель. И мы безропотно перенесем его! - пролепетала Наталья Александровна.
- Ну так велите же накормить меня! - загремел я.
- Вот так у мужчин всегда! - вздохнула Наталья Александровна, то ли продолжая роль, то ли всерьез. - Ну сколько же убогая фантазия! Им бы только кутить и воевать!
Я полагаю, между Натальей Александровной и Марьяшей было договорено, что обед мы проведем втроем. Но лишь я заявился к столу, как Марьяша, стремительно закрыв лицо, собралась уйти. Наталья Александровна пустилась ее уговаривать, однако тщетно. Марьяша что-то горячо ей втолковывала, а потом вдруг, избегая взгляда, ушла.
- Ну что в вас такого, что вас боятся женщины? - спросила с сердцем Наталья Александровна, глаза же ее сказали что-то другое.
- Я самый безобидный и забитый мужчина на свете! - обнаглев от ее глаз, напыщенно сказал я.
- Вам лучше знать! - уклончиво сказала Наталья Александровна, а глаза опять неуловимо, как дуновение ветра, сказали иное.
Я сел напротив нее и только тут взялся рассматривать комнату. Я уже говорил - это был обычный местный дом из тесаного дерева с традиционным местным внутренним убранством, с очагом навроде камина, с деревянными тахтами вдоль стен, покрытыми коврами, и деревянными хозяйственными шкафами. Несколько оленьих рогов, вероятно охотничьих трофеев полковника Алимпиева, были приспособлены над входной дверью. В целом все, кроме стола, стульев и двух кожаных кресел, было азиатским, местным. И обед за небольшим исключением тоже оказался приготовленным по-местному. Подождав, пока я огляжусь, Наталья Александровна спросила, местной водки мне подать или коньяку. Я храбро приказали того и другого. Наталья Александровна взяла из шкафа небольшой кувшин с водкой и прямоугольный хрустальный штоф с коньяком. Мы снова оказались друг против друга. Говорить более стало не о чем. Мы оробели.
- Ну же, пожалуйста! - с силой сказана Наталья Александровна.
У меня заколотилось сердце. Я промолчал. Иначе бы выдал себя дрожью в голосе.
- Налейте себе и мне. Возьмите для начала что-нибудь! - с тем же напряжением сказала Наталья Александровна.
Я налил, и мы выпили. Ничего между нами не изменилось. Я в мыслях торопил минуту нашего отъезда. Я уже догадывался, что Наталья Александровна сюда поехала именно в связи со скорым отбытием к мужу в Петербург, или, по-нынешнему, времени Петроград. И меня она взяла с собой лишь из вчерашнего впечатления славного малого, умеющего составить компанию. И вот чем больше она от меня ждала этого славного малого, тем больше он исчезал, тем больше на его место приходил весь я, хотя и не бирюк, но весьма плохо отвечающий понятию славного малого. Я понимал, насколько разочаровываю ее, насколько порчу ей этот день и, возможно, впечатление не только о себе - я-то завтра буду где-нибудь на речке Олту распоряжаться какою-то казачьей полусотней, ведь смеху подобно, даже не сотней, а полусотней пластунов или пограничников, как их там считают на самом деле, а потому обо мне не могло быть речи, - но я порчу ей впечатление последних здешних дней. Сколько же она будет казнить себя за опрометчивость, с какою увлеклась мной и необдуманно сюда приехала. Ей бы стоило взять с собой Раджаба или еще кого-то.
Я себе был ненавистен, особенно когда вспомнил себя дремлющим подле лошади и видевшим в дреме деревенскую солдатку. Я был рад любой возможности отвлечься от стола: то надо было прибавить дров в очаге, то в связи с быстро наступающей темнотой разжечь шандалы, то выйти к лошади. Наконец я не выдержал и позорно спросил про отъезд.
- А вы в такое время с дорогой справитесь? - спросила Наталья Александровна.
Я бы справился. Я был в себе уверен. Да и лошадь, сколько я понял, была из опытных и смирных. Где бы я положился на нее, где - на себя. Я бы добрался. Но я видел - Наталья Александровна не хочет уезжать. "Какая вздорная женщина!" - подумал я, отчего-то переводя это клеймо на всех женщин и получая вывод, что все женщины вздорны. Я перебрал в памяти всех, кого знал, и все они соответствовали клейму.
Прошел час и другой. От стола мы перебрались ближе к огню, перенеся небольшой трехногий столик и придвинув кожаные кресла. Посидели здесь, занимая себя кофе и фруктами. Разговор зашел о выращивании цитрусовых. Наталья Александровна помогала в этом дяде и много знала.
- Успешнее всего прижился китайский сорт уншиу, - взялась она посвящать меня в тайны цитрусовых. - Я была маленькой, когда дядюшка сошелся с одним агрономом, большим апологетом цитрусовых на Кавказе. От него он получил саженцы, и вот теперь вы видели эти деревья в саду. Ухаживает за ними в основном муж Марьяши. Он старше ее лет на двадцать - такой почтенный ага!..
По моему предложению мы вышли прогуляться во двор, и Наталья Александровна сказала, что отлучится на некоторое время к Марьяше. Мне она заповедала не скучать и не сердиться за отлучку. Я в мыслях вновь обозвал ее вздорной женщиной, но с разыгранным возмущением попросил ее больше этак мне не говорить.
- Я рад возможности вот так уединенно провести вечер! - заявил я.
- Уж я вижу, как вы рады! - сказала Наталья Александровна и опять получила от меня клеймо вздорной.
- А что, разбоев здесь не бывает? Лошадь нашу не уведут? - спросил я.
Наталья Александровна заверила в абсолютной безопасности этих мест.