Павлуша почувствовал, как холодный трепет прошёл по его телу, в комнате действительно был покойник!..
В переднем углу, головою к образам, стоял на полу простой дубовый гроб, в гробу-то и лежал покойник... но он был жив... бледное, усталое лицо смотрело из гроба кроткими, приветливыми глазами... Это был святитель Митрофан!
Павлуша окоченел на месте…
- Мир ти, юноше! - тихо проговорил голос из гроба.
Святитель силился приподняться, но не мог от слабости. Келейник нежно наклонился к нему и, как ребёнка, приподнял из гроба... В гробу, в изголовье, лежали дубовые стружки... Какова постель!
Святитель приблизился к Павлуше и благословил его. Юноша с трепетом и благоговением припал к худой, сухой и холодной руке архиерея, который ласково глядел в смущённое лицо посланца.
- Ты от царя, сын мой?
- От царя, владыко, - был робкий, едва слышный ответ. - Его царское величество указал просить...
- Явиться к царю?
- Да... пожаловать, святой отец...
- Буду, неукоснительно буду... А ты денщик царёв?
- Денщик, святой отец...
- Молоденький какой. А трепетна служба на очах у царя, ох, трепетна. Близко царя, близко смерти.
Павлуша молчал. Что-то невыразимо доброе звучало в голосе святителя... это забытый голос матери... Павлуше плакать захотелось...
- А как имя твоё, сын мой?
- Павел Ягужинский, владыко.
- Павел Ягужинский... не российского, видно, роду.
- Я из Польской Украйны, святой отец.
- Так-так... От запада прииде свет, всё от запада... Там, на западе, солнце долее стояло, чем на востоце, по повелению Иисуса Навина. Такова воля Господа, ныне от запада свет, - говорил, словно про себя, святитель, тихо качая головой. - А нам пора в могилу... вот моя ладия, вечная ладия тела моего бренного...
"Да не смущается сердце ваше - веруйте в Бога и в Мя веруйте - в дому Отца Моего обители многи суть", - слышится протяжное, за душу хватающее чтение: это читает кто-то в соседней комнате.
"Господи! Что за страшная жизнь!" - щемит в душе у Павлуши, и он готов разрыдаться, но сдерживается.
- Доложи, сын мой, царю, что непомедлительно приду к нему, - прерывает тягостное молчание архиерей.
Павлуша кланяется, а глаза его снова падают на ужасный гроб... Это страшнее кладбища!
Через несколько минут архиерей, в сопровождении своего келейника, вышел из дома. Толпа, стоявшая у ворот и на площади, казалась ещё многочисленнее. Едва показался старый епископ, как все обнажили головы; многие крестились. Толпа разом нахлынула к своему любимцу; он кротко улыбнулся, поднял свои добрые глаза к небу, как бы прося благодати у невидимой силы, и стал благословлять направо и налево: "Благодать свягаго Духа, благодать святаго Духа"...
Архиерейский дом отделялся от нового царского дворца только площадью, и архиерей направился к царю пешком, как он обыкновенно посещал норы и язвины бедных и рабочих...
Царь смотрел в окно на шествие святителя... Что это было за шествие! Рабочие бросали на землю свои зипуны, бабы платки и холсты, чтобы только святые ноги архиерея прошли по их одежде... Иные целовали следы этих ног, брали из-под них землю и навязывали на кресты, бабы подносили своих детей... Только младенческий народ так непосредственно умеет ценить святость и истинную доброту человеческую.
- Владычица! Упадёт кормилец...
- Из гроба, чу, встал, светик наш...
- Ох, матушки! Из гроба...
- Из дубового, сам, братцы, видел... и стружки в ем...
- Ох, Господи! Касатик!
- Все там будем...
Архиерей, с трудом пройдя площадь и вступив на царский двор, обогнул дворец справа, чтобы подойти к главному входу с фаса, обращённого к реке.
Подойдя к подъезду с опущенными в землю глазами и потом подмяв их, архиерей остановился в неподвижном изумлении. На добром лице его изобразились не то гнев, не то горечь и жалость... Детски-кроткие глаза заискрились, и он попятился назад.
- Свят-свят... что есть сие!
На крыльцо выбежал Ягужинский, чтобы встретить владыку. Но тот стоял неподвижно, только голова его дрожала, и посох нервно ударял в промёрзлую землю...
- Идолы еллинскне... Чертог царя, и кумиры идоложертвенные... Свят-свят, Господь Саваоф!..
У входа во дворец стояли статуи. Особенно поражал своею величественностью Нептун с трезубцем, более других любимый Петром классический бог. Тут же стояли Аполлон, Марс и Минерва.
Статуи эти соблазнили святителя, который считал "еллинских идолов" неприличным украшением для царского дворца. Архиерей был прав со своей точки зрения и сообразно византийским преданиям, господствовавшим тогда в нашей церкви.
- Куда ты меня привёл? - и кротко, и в то же время строго спросил он келейника.
Тот молчал. На добродушном лице его выражалось смущение.
- Что это такое? Я тебя спрашиваю, - повторил святитель громче.
- Дворец, владыко...
- Не дворец царский, а капище идольское...
- Ваше преосвященство! - смущённо заговорил Ягужинский, приближаясь к архиерею. - Его величество ждёт...
Святитель вскинул на него своими чистыми, блестящими внутренним огнём, глазами.
- Доложи его величеству, что служитель Бога живого, предстоящий престолу Его предвечному, не внидет в капище языческое...
- Владыко... отец святой...
- Пойди и передай мои слова государю, юноша! - по-прежнему кротко, но твёрдо сказал архиерей.
Ягужинский убежал в дом. Архиерей продолжал стоять на дворе, опустив голову... Народ, прорвавшись в ворота, смотрел в недоумении на стоящего у крыльца святителя...
Снова вышел Ягужинский. Смущение и страх выражались на его живом, прекрасном лице.
- Его величество повелел указать... - юноша совсем замялся и покраснел.
- Что повелел указать?
- Явиться к нему... и - и (голос у Павлуши сорвался) - напомнить, что ожидает... ослушников...
- Скажи, юноша, его величеству, что я скорее явлюсь к престолу Всевышнего, будучи предан лютой казни, чем переступлю порог капища сего! - громко, отчеканивая каждое слово, отвечал Митрофаний. - Я охотно приму мученическую смерть... Доложи царю, что и гроб у меня готов уже...
И, быстро поворотившись, он вышел со двора, благословляя народ... Словно море, заколыхалась площадь человеческими головами...
Царь стоял у окна бледный, с зловещими, страшными подёргиваниями искажённого лица.
IV
Народ, сопровождавший Митрофания, был необыкновенно поражён тем, что он видел. Некоторые видели только, что архиерей был чем-то остановлен у входа в царский дворец и воротился назад с особенной строгостью на добром, всепрощающем лице, которое так было знакомо народу именно в смысле всепрощения. Другим удалось слышать протестующий голос владыки. Иным бросилось в глаза изумлённое и испуганное лицо юного царского денщика. Некоторые, наконец, слышали самые слова Митрофания, хотя уловили их без связи: "Дворец" - "капище идольское" - "лютой казни" - "гроб готов"... Что это такое? Кто на кого разгневался? Кто кому угрожал? Кого ожидает гроб? Конечно, того, кто менее силён в этом столкновении. А что столкновение между царём и архиереем произошло, это было ясно как день. Но из-за чего? Конечно, из-за этих медных "бесов", что поставлены при входе во дворец. Да и кто мог не смутиться при виде этих огромных медных дьяволов, что стоят там! Ещё когда только привезли их откуда-то, да привезли не на простых возах, а на каких-то огромных катках с невиданно толстыми колёсами без ободьев и без спиц, так и тогда народ диву дался и недоумевал, что бы это было такое. Ведь шутка ли! Одних лошадей было впряжено в эти дьявольские колесницы по три тройки. Сначала думали было, что это царь, для потехи себе, велел привезти из Москвы царь-пушку да царь-колокол, и все с нетерпением ждали увидеть эти чудеса. Но когда чудеса эти корабельные плотники целой артелью едва осилили стащить с катков и когда стали освобождать их от рогож, то из рогож показались ужасы! Там нога медная торчит, там рука, да такой необычайной величины, что и не леть есть человеку глаголати; плотники так и шарахнулись от них с ужасом, крестясь и чураясь: "Чур-чур-чур меня! Чур, нечистая сила!" А как немецкие мастера сняли рогожи с верхних частей этих чудищ, и народ увидал там огромные медные головы с медными волосами и медными глазами без зрачков, так всем ясно стало, что это дьяволы, "идолы медяны". С тех пор так эти чудовища и пошли за медных бесов, и народ боялся их.