- Не было никаких татар, а крепость ты сам запалил! Это твой третий, самый страшный, изменный грех, и за него будешь ты накрепко окован и послан в Москву для суда.
- Невинен я! Невинен! - вскричал Беклемишев и распростёрся на полу.
- Как же невинен? - заговорил Прокоп. - Тебе люди работные были посланы, чтобы крепость твердить, ты же их на свои хоромы бросил. А как прослышал, что князь едет, решил грехи свои огнём сокрыть и на татар всё свалить, думал, что мы обман твой проглотим. Мужички поджигателя споймали, а ты их самих - в острог.
- Я не жёг, - бормотал воевода, - и приказа не давал. Это всё матушка...
- Да нам-то всё одно, какой палец грешил. Спрос с головы, с тебя, значит.
- Ну довольно! - сказал князь. - Дерьмо - под замок, имущество - в опись. Распоряжайся, Прокопий, покуда нового воеводу не найду...
Беклемишев сидел в тёмной глухой комнате под запором и беспрестанно молился. Из-за двери нескончаемым ручьём журчал его исступлённый призыв:
- Моли Бога обо мне, святой угодниче Божий Михайло, яко усердно к тебе прибегаю, скорому помощнику и надёжнику моему. Услыши мя, святой угодниче, просвети днесь и от зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь спасения направи...
- Слышь, Сема, - обратилась к нему жена из соседней комнаты, - ты б не токмо на святого надею имел, но сам чего сотворил. Давай-ка рассудим вместе.
- Молчи, ведьма! - Мерное булькание ручья нарушилось грохотом падающих камней. - Из твоих происков погибель свою имею. Сказано: не в зверях зверь ёж, не в рыбах рыба рак, не в мужьях муж, кто жены слушает. За то и горе мне! - Беклемишев впервые за многие годы говорил бесстрашно: от властолюбивой жены его спасали крепкие запоры. Излив свой гнев, он снова зажурчал: - Господи, воззвах к тебе, услыши мя. Ослаби, остави и прости прегрешения мои. Буди милость твоя ко мне, яко же уповахом на тя, научи меня оправданием твоим. Услыши мя, Господи!
- Эк как заговорил! - удивилась воеводша. - И не ведала, что слова таки тебе известны. Со мною-то боле всего матерком изъяснялся...
- Молчи, прокисшая бочка! - громыхнул воевода.
- Ну, журчи, журчи, красавчик...
Так препирались они весь день. А ввечеру ввалился к ним гонец из самой Москвы. Не знал, видно, о сегодняшней отставке, потому матушке по-обычному поклонился и спросил про воеводу.
- Занедужил воевода, - слукавила она. - Давай, чего у тебя там.
Гонцу такое не впервой: муж и жена - одна сатана, тем паче что у Беклемишевых на долю жены основная часть от сатаны приходится. Раскрыл сумку, достал свиток. Воеводша повертела в руках, взяла печатку - ого! - от самого государя. Развернула свиток, прочла и глянула на гонца:
- Когда обратно вертаться?
- Да поотдохнутъ надо бы малость.
- Вот тебе гривенник на отдых. Коли никто не увидит тебя на подворье два дни, еше гривенник дам.
- А и щедра ты, матушка! - удивился гонец. - Сделаю, как велишь...
Рано поутру вошёл Прокоп к князю и доложил, что к нему просится воеводша.
- Небось за своего кикимору просить станет, нужна она мне! - недовольно поморщился князь.
- Говорит, важное известие до твоей милости имеет, и грамоту от самого государя показала.
Воеводша вкатилась и бухнулась в ноги. Горница будто присела от удара и медленно закачалась. Баба брызнула слезами и заголосила:
- Винюсь перед тобой, князь-батюшка, красное солнышко, и через мою вину воевода напрасливо страждет. Грамотку великокняжескую я утаила от него! - Она вынула из своих бездонных глубин свиток и подала его князю: - Как узнамши, что татарва сюды ехаить, тут же решила нову башню подпалить, зане така срамна башня, под басурманску голову исделана. Увидят, думаю, басурманцы издёвку и осерчают - а истома кому? Голубю моему бесхитростному! Заодно с ней и гнилье старое пожёгши. Да научила свово голубя, чтоб пожар на басурманцев свалил - пусть друг на дружку серчают, а крестьян в покое оставят. И случись тута вам наперёд татарвы подъехать, а мой голубь, не подумамши, тебя ввёл в омак, дак ведь не со зла...
- Прокоп, о чём кудахчет сия курва? - зевнул князь. - Вели ей замолчать и прочти, что тут.
Дядька очистился горлом и начал:
- "Я, великий князь московский Иван Васильевич, даю царевичу Латифу на хлебокормление и защиту свой вотчинный городок Алексин со всеми землями пашенными и бортными, сеножатьями и пустошью, с лесами, озёрами и реками, с бобровыми гонами, рыбниками и ловами, с данями куничными и лесничными, со всеми входами, приходами и платами, с мытом и всяким правом, с боярами и их имениями, со слугами путными и данниками, со слободичами, что на воле сидят, с людьми тягловыми и конокормцами..."
Князь Андрей не выдержал и выхватил грамоту. Лицо его пошло красными пятнами - у всех мономаховичей гнев проявлялся одинаково. Он, как гончая собака, обнюхал бумагу и уставился на печать. Повертел перед светом: на одной её стороне - лев, разрывающий аспида, на другой - воин с мечом и ангел, венец держащий, - печать доподлинно великокняжеская.
- Мыслимо ли такое коварство от родного брата?! - наконец проговорил он.
- И взаправду, батюшка! - зачастила воеводша. - Оно, конешно, государю нашему, дай ему Бог всякого здоровья, виднее, а только грех это крестьянские души басурманину закладывать. Я потому и хоромы новые строить затеяла, что негоже с окаянными под одной крышею жить. У них-то, слышь, нащет энтого дела не как у людей, а как у курей, и сестрице нашенской поостеречься надобно...
- Это ты уж, матушка, переостереглась, - сказал Прокоп. - Нету у татар такого петуха, чтобы тебя потоптать восхотел. Ну иди, иди, воздух от тебя крутой, а у князя мово голова разболелась. Иди же, позову, коль надо будет. - Он оттеснил упорную бабу за дверь и попытался утешить князя: - Экое дело, батюшка Андрей Васильич, плюнь да разотри! На что тебе такой никудышный городок сдался? А братец-государь тебе за службу иной град выдаст, побогаче да покрасивше...
- Молчи, старый дурень! - вскричал Андрей. - Разве дело во граде?! Это же мне в лишнюю укоризну: как ни служи, хоть в лепёшку разбейся, а всё равно пониже, чем басурманин треклятый, будешь! Вишь, грамота в марте писана, а город мне ещё в генваре был обещан. Не-ет, с меня довольно! Пусть другого дурня поищет грязь месить да блох кормить... Вели собираться в дорогу, будем вертаться в Москву.
- И то дело! - одобрил Прокоп. - Спросишь сам у государя, как и что. Напрямки без розмыслов завсегда лучше.
- Пусть с ним чёрт говорит, - озлился Андрей, - а у меня своя гордость... Давай шевелись, чтоб через час духу нашего здесь не было!
- А как же с воеводой? - спросил Прокоп.
- Выпускай на волю - пусть себя жжёт, дурак, и своих татар воюет! - Он помолчал и про себя добавил: "Не лепы на холопе дороги порты, а у неправедника-государя разумные слуги".
Через час воевода Беклемишев глядел из-под руки на снежную пыль, заметавшую следы князя, и, когда отъехавшие скрылись из глаз, широко перекрестился:
- Слава те, святой заступник и боронитель!
Глава 7
В ПОХОД!
Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар...
А.А. Блок. На поле Куликовом
Посланец польского короля князь Лукомский одиноко сидел на своём подворье. В камине весело трещали дрова. Была суббота, канун вербного воскресенья. Лукомский неотрывно смотрел в огонь и думал: он итожил здешнее житьё.
Сегодня, 28 марта, прошло ровно восемь месяцев со дня его появления в Москве. Сколько было замыслов, сколько надежд! С какой щедростью бросал он плевелы на ниву презренных московитов! А что взошло из брошенного? Немного. "От дел своих сужу ся, - вздохнул он и повторил: - Немного". Покушение на великого князя чудом отвратилося. Благодарение Богу, что сам вылез из омута и даже успел вроде бы обсушиться. Заговор московских бояр расстроился тоже случаем, но многих крепких сторонников своих он по сему случаю лишился. А брак Ивана с греческой царевной? Ведь он уже почти заставил его поверить в злой умысел папских послов! Дак нет, Иван что-то пронюхал и услал свою любовницу в дальний монастырь, а послов обласкал и отправил в Рим за невестой! При такой дружбе как пойдёт дело? Князь Андрей из противника стал подручником Ивана: мечется, словно мураш, по южным рубежам и подступы к его трону крепит. Но самое главное - союз короля с золотоордынским ханом никак не содеется. И делу всему пустячок мешает - письмишко татарского царевича. Этого Латифа разыскивают по всем литовским землям, обшарили каждый закоулок и наконец напали на след, приведший в Московию. Лукомский получил королевский приказ включиться в поиски. Подняты на ноги все сыскари, истрачена уйма денег - и всё пока тщетно! Где искать беглеца? Просто ума не приложишь.
Размышления были нарушены слугой, который доложил о приезде московского боярина. Лукомский недовольно поморщился, но приказал впустить гостя. Он недружелюбно посмотрел на вошедшего и от неожиданности вскинул брови - перед ним стоял князь Андрей.