Но состояние крепости, похоже, мало занимало князя Андрея. Он больше выспрашивал о подробностях ночного боя и с придирчивой дотошностью уточнял бестолковые ответы воеводы. А тот, как не знающий урока школяр, со страхом смотрел ему в лицо, повторял движения рта, стараясь угадать верный ответ.
- С какой стороны шли злодеи? - спросил князь.
- Деи, - эхом отозвался Беклемишев и сказал: - Со всех. - Потом подумал и уточнил: - Везде!
- А может, здеся их было поболе? - Князь указал на участок, где уцелевший частокол выглядел особенно жалким.
- Боле...
- А может, помене?
- Мене...
- Так как же?! - рассердился князь.
- Же! - растерялся воевода. - Темно было, не разглядел.
- Не разглядел, - повторил князь и, поняв, что непроизвольно усвоил жалкую привычку воеводы, сказал ещё более рассерженно: - Когда бьют, всегда чуешь, с какого бока посильнее вдарили, хоть и в темноте. Али не били?
- Били...
- Людей потерял много?
- Много...
- Сколько?
- Лько... Не считано ишшо!
- Эх ты, это ж первое воеводское дело - урон свой узнать!
- Знать... - согласился Беклемишев. - Не поспели с мёртвыми - о живых радели. - И почти гордо посмотрел на князя - так понравился ему свой ответ.
Князь повернулся к Прокопу и показал ему на ближнюю церковь. Тот без слов поскакал к ней и вскоре вернулся с ответом:
- Нынче, говорит, одну только старицу соборовали, а так больше никого.
- Ты сам-то христианин? - спросил князь Беклемишева.
Тот от обиды даже охнул.
- А почему ж у тебя тогда погибшие без святого причастия остались?
Беклемишев промолчал.
- Ладно! - махнул рукой князь Андрей. - Вижу, с тобой говорить без толку. Поедем теперь по заставам, поглядим на ихнюю службу, а ты, дядька, - обернулся он к Прокопу, - вызнай мне всё про убиенных и раненых, да позаботься о них, как то наши христианские обычаи требуют.
Прокоп тяжело вздохнул и с грустью посмотрел вслед князю. "Совсем на крыло встал, - подумал он. - Раньше-то без меня ни шагу, а теперя так и норовит отлететь подале. Ишь работёнку дал - мертвяков считать. Видно, ты, Прокоп, совсем уж ни на что не годен".
Он поманил спешившего мимо дворского.
- Беда, Прокопий Савельич, - приостановился тот, с опаской поглядывая на воеводские хоромы, - дьяк-то ваш роздыху не даёт, уж так вклещился...
- Ты мне скажи-ка, приятель, - оборвал его Прокоп, - много ли вчера челяди было побито?!
- Бог миловал, Прокопий Савельич, все целы.
- А из посадских и прочих?
- Того не ведаю. Слышал вчера, артельные мужики чуть в бане не угорели, да тоже обошлось.
- Тьфу! - сплюнул Прокоп. - Ты ещё про баб скажи, какие опростались, да кто из ребятёнков в штаны наклал! Я тебя про военный урон от вчерашнего боя спрашиваю.
- Не-е... Не знаю, Прокопий Савельич. Пойду я, а то Мамырев затеваются...
Прокопий продолжил свои нерадостные думы: "Раньше, может, и потяжельше жилось, но зато проще, как закон Божецкий велит. Коли весна - так весна, и март зиме завсегда рог сшибал. Коли уж случался бой, то опосля него как положено - кому печаль, кому радость. А тут - ни урона, ни полона..."
Проезжая мимо новой надворотной башни, он заприметил среди копошившихся вокруг неё мужиков обмотанную тряпьём голову и тяжело вздохнул: "Никак, раненый, сыскался, пойтить поглядеть".
- Эй, молодец, кто это тебя покалечил?! - окликнул он парня.
Тот в ответ издал звериный рык и отвернулся. Остальные угрюмо молчали.
- Один, выходит, говорливый, да жаль, сердит больно! - усмехнулся Прокоп. - А остальные что, языки потеряли?
- Пока ещё нет, но с утра грозились отсечь, так что ступай, мил-человек, подобру-поздорову.
- Так я не шутковать пришёл. Кто старшой?
- С утра ещё был, а таперя он с говорливыми у воеводы под замком. Поспрошай их, а нам недосуг.
Прокоп покачал головой и поехал было дальше, но, поразмыслив, свернул к глухой приземистой избе. Острог был закрыт тяжёлым замком и казался безлюдным. На крик появился стражник.
- Кто сидит?
- С утра какие-сь людишки брошены, - пожал тот плечами.
- Растворяй!
- Не можно. Ключи у самого воеводы або у его боярыни.
Воеводша пила чай и утиралась рушником. Один, уже насквозь мокрый, тяжело свисал с лавки.
- Уф-ф! - выдохнула она, увидя гостя, и широко улыбнулась.
"На ширину ухвата!" - отметил про себя Прокоп и сказал по-доброму:
- Хлеб да соль, матушка.
- Благодарствую, батюшка. Садись, чайку испей, - пропела она и с шумом осушила блюдце.
- В другой раз. Мне бы ключик от острога.
Воеводша поперхнулась и схватилась за грудь.
- Не дам! Приедет воевода, тады.
- А мне сейчас надобно, - сокрутился Прокоп.
- Иди, старче, откеда пришедцы, - насупилась воеводша. - Да и нет у меня ключа!
- А я своих молодчиков приглашу, матушка. Они в твоих мокрых пуховиках порыщут. - Прокоп указал на её грудь и сладко зажмурился, - тады не токмо ключишко сыщут. Чаю, тай тама помягше железа.
Однако воеводша поняла его по-своему. Жадная баба хранила на груди - благо места хватало! - целый клад и, убоявшись, что он может обнаружиться, сразу помягчала.
- Ох уж эти московские охальники, - игриво закатила она глаза, - как приехавши, так сразу за пазуху! На уж, чёрт старый!
- Благодарствую, матушка! - Прокоп даже ручкой извернулся - ещё бы, его князь с иноземцами дружбу водит, всякого политесу насмотрелся!
В остроге, среди смрада овощного гнилья и человеческих нечистот, обнаружил Прокоп несколько мужиков.
- За какие злодейства сидите? - строго спросил он их.
Те помялись с ответом.
- Никак, тоже молчуны? А меня обнадеили, что вы из говорливых будете.
- Ты сам-то кто таков? - спросил Прокопа худой мужичонка.
- Я от князя Андрея Васильича.
- Так он, выходит, ужо приехал, а мы до него надумали добираться!
- Какое же у вас к нему дело?
Мужичонка нерешительно оглянулся на своих товарищей. Те отозвались:
- Давай, Данилка.
- Мы, господин хороший, хотели пожалобиться на здешнего воеводу. Приехали с самой Москвы град помогать твердить, а он нас на обустрой свово двора бросил и разные злодейские дела вершит...
- За то и сидите?
- Не-е, сидим незнамо за что. Вчерась у нас пожар случился, и один немой усмотрел в поджигателях нашего артельного монаха Феофила. Мы, узнав про то, монаха схватили и поутру всей артелью к воеводе, чтоб рассудил. "Кто, - спросил воевода, - видел поджигателя?" Мы свово убогого вытолкнули - вот он! "Ну рассказывай!" А как тот расскажет, ежели у него язык татарами отрезан? "Молчишь? - говорит воевода. - Ну дак и всем остальным язык отрежу, коли ещё раз про такое услышу!" Приказал нас пятерых в острог кинуть, а прочих на работу выслал. Вот сидим, думаем и в толк не возьмём: в чём наша вина?
Прокоп всё честь по чести выспросил и напоследок уверил:
- Ладно, мужики, доведу князю про ваше дело, а вы терпежу наберитесь и ждите...
Князь Андрей возвратился вечером и запёрся до ночи со своими советчиками, а наутро призвал к себе воеводу и объявил:
- Несёшь ты воеводскую службу не гораздо и уличён во многих злых делах. Первое - это мздоимство. Украл ты из государской казны поболе пятидесяти рублёв.
- Бог с тобой, князь! - помертвел воевода. - Оговорили меня, вот те крест, оговорили! Да отколь таки деньги - пятьдесят рублёв, у меня их сроду не было...
- Со мной на бабий манер не торгуются! - оборвал его князь и кивнул Мамыреву.
Тот поднялся и занудил:
- Платишь ты податных податей с двухсот двадцати сох, а по книгам записным числится за волостью двести пятьдесят сох, и сам берёшь с такого же числа. Стало быть, недодаёшь кажинный год податей с тридцати сох, сиречь на десять рублёв, а за пять лет твово воеводства выходит пятьдесят рублей...
- Ох, оговор, оговор, - снова запричитал воевода, - я в энтих цифирях слаб, дозволь матушку свою позвать, она живо разочтёт.
- Нуда, - презрительно усмехнулся князь Андрей, - охота мне в твоём дерьме ковыряться! Коли надо будет, людишки мои сточнят. Да и не след тебе по такой малости убиваться. Ваш брат завсегда ворует, погасишь долг - и делу конец... Но вот второй грех потяжелее будет. Плохо тобой здешняя окраина от ворога бережётся. Сторожая служба не налажена, крепостица развалена, припасу ратного нет, людишки не научены, а сам ты в ратном деле - свинья свиньёй. Потому с воеводства тебя снимаю.
- Пощади, князь, - упал в ноги Беклемишев, - всё справлю, всё слажу...
- Да нет, не сладишь. Твой расстрой не по умыслу, а по дурости. Дурость же не лечится. Как выдано с рождения, так до последних дней при тебе будет. В одном сладишь - в другом нагадишь.
Князь Андрей отвернулся, а Беклемишев так и остался стоять на коленях, сокрушённо разводя руками. По рытвинам и ухабам его лица протянулись слёзные дорожки.
Прокопу стало даже жалко его, он подошёл и вполголоса сказал:
- Чаво тебе плакаться? Князь верно рассудил: границу твердить - что плотину крепить: коли выйдет где-нибудь течь, то и вся крепь ни к чему. А от тебя всей нашей плотине беда.
- Да-а, говорить всё можно, - жалобно всхлипнул Беклемишев, - а как я со своей дуростью и невежными людишками татаров давече побил...
Князь резко обернулся, подскочил к нему и сказал тихо и внятно, выделяя каждое слово: