Теперь эта птица важно шествовала впереди по обезображенной рытвинами дорожке, мимо сорванных с петель ворот, где ее настиг красно-белый фазан, словно пират, несущийся на тех парусах, и последовал за ней дальше, по пыльной улице. Они смеялись над птицами и могли бы сказать друг другу при иных обстоятельствах что-нибудь вроде: "Любопытно, где теперь наши велосипеды?" - или: "А помнишь кафе Робинсона в Париже, где столики расставлены под деревьями прямо на улице?" - но сейчас этого нельзя было вымолвить.
Они свернули влево, по дороге, которая вела за окраину города. Дорога круто сбегала под уклон. Внизу виднелись лиловые холмы. Почему я не чувствую горечи, подумал он, почему ее нет и в помине; но она была тут как тут: это новое, щемящее чувство впервые посетило Хью, когда остались позади стены дипломатических особняков и калье Никарагуа превратилась в труднопреодолимое нагромождение камней и скопище рытвин. Здесь Ивонне едва ли пригодился бы ее велосипед.
- Но чего ради, Хью, тебя понесло в Техас?
- На охоту за оклахомцами. Это тамошние сезонные батраки, вот я и двинул сперва в Оклахому. Решил тиснуть про них статейку в "Глобе". А уж оттуда перебрался в Техас, на это самое ранчо. Там я прослышал о беженцах из засушливых районов, их не пропускали через границу. - Всюду ты суешь свой нос!
- Я прилетел во Фриско перед самым Мюнхенским соглашением.
Хью взглянул налево, в сторону Алькапансинго, где вдали над тюрьмой вдруг выросла зарешеченная сторожевая вышка и две крошечные фигурки дозорных с биноклями, направленными на восток и на запад.
- Детская забава. Местная полиция любит напускать на себя таинственность, совсем как ты. А где ты был до этого?
Да, вероятно, мы разминулись во Фриско.
Ящерица юркнула с дороги в густую зелень бугенвилеи, за ней другая. У обочины зияло полузасыпанное отверстие с остатками сгнивших креплений, по-видимому, оно тоже вело в шахту, а справа, по крутизне, сползали поля, распластанные вкривь и вкось на обрывистых склонах. Вдали, за полями, он разглядел в кольце гор старую арену и вновь услышал голос Вебера, который в самолете кричал, надрывая глотку, прямо ему в ухо, когда они передавали друг другу граненую бутылочку гаванского рома: Вот и Куаунауак! Во время революции женщин здесь распинали на арене и натравливали на них быков. Шутка сказать! Все уличные канавы были полны кровищей, а посреди рынка поджаривали на вертеле собак. Сперва наделают дел, а потом уж разбираются! Ты прав, черт тебя побери...
Но теперь в Куаунауаке не было революции, и безмятежные лиловые склоны гор, расстилавшиеся перед ними, поля, даже сторожевая вышка и арена дышали миром, словно тут поистине были райские кущи.
- Совсем как в Китае,- сказал он.
Ивонна обернулась к нему с улыбкой, но взгляд у нее был тревожный и растерянный.
- А война? - спросила она.
- То-то и оно. Когда я вывалился из санитарного самолета, а мне на голову посыпались три дюжины бутылок пива и полдюжины журналистов, тут-то я и решил, что климат Калифорнии будет мне полезней. - Хью с опаской покосился на козла, который долго шел следом за ними по правой травянистой обочине дороги, вдоль проволочной загородки, а теперь остановился и взирал на них в своей ветхозаветной гордыне. - Нет, воля твоя, а все это низшие существа, кроме,., берегись!.. Господи, так я и знал... - Козел ринулся на них, и Хью почувствовал вдруг, ужасаясь, теряя голову, резкий толчок; тело Ивонны, прильнувшее к нему, опалило его, а козел с разбегу проскочил мимо, вздымая пыль, круто взял влево, по дорого, за поворот, миновал низкий каменный мостик и скрылся за холмом, волоча оборванную веревку. - Ох уж эти козлы,- сказал он, решительно отстраняя Ивонну. - Подумать только, какой они наносят урон даже в мирное время, когда никто не воюет. - Он произнес это с каким-то тревожным чувством, все еще омрачавшим их общую радость. - Это я уже не про козлов, а про журналистов. Нет такой казни на земле, чтобы достойно их покарать. Разве только швырнуть всех в Малебольхе... Вот, кстати, и Малебольхе.
Так называлось извилистое ущелье, рассекавшее всю окрестность, здесь оно было совсем узкое, но такое величественное, что они сразу же забыли досадную историю с козлом. Они стояли теперь на каменном мостике, переброшенном через теснину. Внизу, под ними, зеленели кроны деревьев, которые росли на крутизне, прикрывая листвой жуткую пропасть. Со дна долетало негромкое смеющееся журчание ручья.
- Если Алькапансинго вон в той стороне, - сказал Хью, - тогда где-то здесь, неподалеку, Берналь Диас со своими тласкальцами переправился и захватил Куаунауак. Великолепное название для джаз-банда: "Берналь Диас и его тласкальцы".... Или ты не успела проштудировать Прескотта, когда училась в университете у себя на Гавайях?
- М-м-м... - невразумительно промычала Ивонна в ответ на этот нелепый вопрос, потом заглянула в ущелье и поежилась.
- Пожалуй, тут у самого Диаса голова закружилась,
- И не мудрено.
- Тут незримо витают призраки издохших газетчиков, они вездесущи, как при жизни, лезут во все щели и уверяют самих себя, что делают это во имя подлинной демократии. Но я позабыл, ведь ты не читаешь газет. Правда? - Хью рассмеялся. - В сущности, Ивонна, журналисты - те же проститутки, только мужского пола, у них продажные перья и продажные языки. Тут я совершенно согласен со Шпенглером. Ого.
- Хью встрепенулся, услышав ненавистный, давно знакомый звук - казалось, где-то вдали разом выколачивали тысячу ковров; потом грохот, словно извергнутый жерлами вулканов, как-то незаметно стал зримым, настилая горизонт, и сразу же его настигло пронзительно визгливое эхо.
- Учебные стрельбы, - объяснила Ивонна. - Опять начинается.
Над горами, как раскрытые парашюты, плыли облачка дыма; с минуту оба они молча глядели вдаль. Потом Хью вздохнул и принялся скручивать сигарету.
- Один мой знакомый англичанин сражался в Испании, и думается, он все еще там, живой или мертвый. - Хью лизнул языком бумажку, склеил края и прикурил, табак вспыхнул горячим, жадным огоньком.
- Вообще-то о его гибели сообщали уже дважды, но всякий раз он появлялся целый и невредимый. Поехал туда в тридцать шестом. Когда ожидалось наступление Франко, он лежал в университетской библиотеке за пулеметом и читал Де Куинси, которого прежде у него не было случая прочесть. Правда, насчет пулемета я, кажется, заврался: вряд ли они имели хоть один пулемет. Англичанин этот был коммунистом, и лучшего человека мне, пожалуй, не доводилось встречать. Он очень любил красное анжуйское вино. А в Лондоне у него была собака по кличке Гарпократ. Тебе, верно, и в голову не приходило, что у коммуниста может быть собака по кличке Гарпократ?
- А тебе приходило?
Хью поставил одну ногу на перильца моста и созерцал свою сигарету, которая таяла на глазах, словно хотела, подобно человечеству, поскорей себя истребить.
- А еще один мой друг уехал в Китай, но не знал, на что китайцы ему нужны, а может, они не знали на что он им нужен, и тогда он отправился в Испанию добровольцем. Его убило шальным снарядом, в бою он даже побывать не успел. А у себя дома оба они жили припеваючи. Им незачем было грабить банк...- Он беспомощно смолк. - Кстати, знаешь ли ты, что я побывал в Испании?
- Нет, - сказала Ивонна, пораженная до глубины души.
- Да, представь себе. Меня вывалили там из санитарного самолета вместе с двумя дюжинами бутылок пива и пятью разнесчастными журналистами, которые торопились в Париж. Это было вскоре после нашей встречи с тобой. Понимаешь, когда стало ясно, что в Мадриде и впрямь вот-вот начнутся события, мне дали команду из редакции "Глоба" заняться этим...
Ну, я и двинул туда сломя голову, но потом меня временно отозвали обратно. А в Китай я попал только после Бриуэги.
Ивонна искоса взглянула на него и спросила:
- Хью, надеюсь, теперь ты не поедешь в Испанию ни и коем случае?
Хью рассмеялся и тряхнул головой; осторожно разжав пальцы, он уронил догорающую сигарету в ущелье.
- Что толку? Сменить там доблестное воинство продажных шкур и спецов, которые разбежались по домам и изощряются в мелочных издевках с намерением опорочить все дело, как только вышло из моды быть поборниками коммунистов?.. No, muchas gracias. И вообще с журналистикой покончено, я говорю это серьезно, ничуть не рисуясь.
Хью сунул большие пальцы за пояс.
- Так вот о чем говорил Джеффри, когда сказал, что ты "жаждешь действия" и все прочее... А какова таинственная иная цель, которая привела тебя сюда?
- Это прескучное дело, - ответил Хью.
- Просто я решил опять немного поплавать. Если все будет благополучно, что-нибудь через недельку я выйду в море из Веракруса. Ты же знаешь, что я матрос первого класса и бывший рулевой? Конечно, я мог бы наняться на корабль в Галвестоне, но теперь это стало не так-то просто. И в любом случае мне больше улыбается отплыть из Веракруса. Сперва зайдем в Гавану, потом, вероятно, в Нассау, а оттуда, представь себе, прямым ходом в Вест-Индию и Сан-Паоло. Мне давно уже охота взглянуть на Тринидад - когда нибудь в Тринидаде начнутся веселые дела. Джефф немножко мне помог, порекомендовал тут кое кому, но и только, я не хотел взваливать на него ответственность. Но не в том дело, просто я сам себе надоел до смерти и конец. Попробуй лет пять, а то и больше под чужими фамилиями уговаривать человечество не кончать самоубийством и мало-помалу начнешь понимать, что сами твои усилия только способствуют осуществлению этого замысла. Ну, скажи, что можем мы знать?