- Глянь! Глянь! Рябка с Рыжим поют! - отвлёк Трифона княжич, заметив двух знакомых котов, вставших друг против друга и утробно поющих свою сварливую песню. Оба выгнули спины, напружинились, животы набрякли, будто там по камню.
- Судятся, - усмехнулся Трифон. - Эти ни покаяния, ни Причастия не имут.
- Их в ад сошлют?
- Была охота возиться! Так простят, по недоразумению.
- Чо мелешь-то! - возник идущий рядом дьякон Прокофий. - По-твоему, и китов - в рай? У них душа-то есть разве?
- Котам тоже сны снятся, а стало быть, есть душа, по ему рассуждению, - возразил Трифон.
- Не слушайте его, чада, болтает незнамо что, - отказал котам в наличии души дьякон. Взял с земли щепку и швырнул в сторону судящихся. Рыжий дрогнул и побежал. Рябка, пользуясь его замешательством, пустился в погоню с самым решительным видом.
- А сто котов льва одолеют? - спросил Иванушка.
- Церковь уже. Будет о котах-то, - проворчал Трифон. - Одолевают, должно быть. Ну, Боже, милостив буди нам, грешным. Креститеся и входите по старшинству.
В храме уже началась литургия Василия Великого, дьякон Феогност глаголал ектенью, дошёл до моления о преосвященнейшем епископе Рязанском Ионе, честней пресвитерстве, во Христе диаконстве, о всём притче и людях.
- Слыхали? Говорят, Иона-то уже тут, - зашептали за спиной у Иванушки.
- Идёт ещё только, - возразил другой шёпот.
- А вона - не он стоит?
- И где?
- Вона, якобы мирянин, у самого крылоса, с бородою.
- Вона-вона, да не Иона! Это же гость нижегородский, Нередко.
- У ты! Обознался! А почто преосвященнейший к нам течёт?
- Мирить, знамо.
- Не бывать миру!
- Это ещё слепой сказал: поглядим.
- Какой слепой? Василий, что ли?
- Тихо ты! Вон княжонки-то!
Иванушка не выдержал, оглянулся и сердито посмотрел на шептавшихся. Те испуганно закрестились. Рожи бородатые! Небось-то, поди, тоже причащаться станут. Ему вдруг померещилось, будто это Рябка и Рыжий. А что, оборотились в людей да и припёрлись в храм Божий от нечего делать. Иванушка даже ещё раз обернулся и посмотрел на них. Те малость струхнули и ущученно отступили на полшага назад. Точно - они! Один как раз рыжий, а другой - борода клочьями, чёрными и серыми. Он хотел было сообщить о своём открытии Трифону, но сообразил - не поверит.
Тут в храме началось некое комкающееся движение, все заоглядывались, оглянулся и Иванушка. Озорных котов он на сей раз не увидел, а увидел, как в храм входят Ряполовские, Ощера, Руно, Русалка, Драница, Косой-Оболенский. Протоиерей Агафон возгласил из алтаря:
- Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.
- А-а-минь! - пробасили вместе с ликом, размашисто крестясь, вошедшие знаменитости, словно все тут только и ожидали ихнего аминя. Но в храме и впрямь от их присутствия воцарилось некое особенное удовлетворение. Хор запел "Благослови, душе моя, Господа". Пред иконами и аналоем на подсвечниках зажглось множество новых свечей и сделалось гораздо виднее. Семён Ряполовский подошёл сзади и вдруг взял Иванушку под мышки, заворчал: - Тришка, ты что же, вогул этакий, великокняжичей чуть не в притворе поставил!
- Куды ж мне их? - огрызнулся слуга. - На солею? Иль прямо в алтарь?
- Куды-куды! Кудырка! Ну-ка, православные, расступитеся! - Семён поднял Иванушку пред собою, понёс и поставил пред самою солеёю. Трифон, покряхтывая, точно так же доставил Юру. Дьякон Феогност вышел переодевшийся в новейший сгихарь, встал спиной к Царским Вратам и, неся пред собою кончик ораря так, будто боялся с него расплескать что-то, громко прогудел:
- Паки и паки миром Господу пом-м-м-м-молимся!
Иванушка подумал о том, что надо начать думать об Иисусе Христе и Богородице, но ему тотчас же сделалось и скучно, и жарко, и душно и захотелось поскорее отправиться кататься на санках на берег Оки. Вот если бы тут были матушка и батюшка, ради них не грех и потерпеть долгое церковное стояние, а тут ради кого? Разве что для Семёна? Семён расстроится, если княжичи не уважат сегодня Спасителя. Чистый четверг как-никак. Владимирский сребрик подарил. Лучше бы, конечно, что-нибудь другое... Иванушка с удовольствием принялся мечтать о том, какой бы ему хотелось подарочек. Перво-наперво хорошо бы гаковницу или кулеврину, такую, чтобы совсем как настоящая, но только всё же детская, лёгкая. Пусть бы и сама стреляла, без запала, без стрельного пороха, а так - насыплешь в неё гороха или, ещё лучше, мелкого камушка, прицелишься и бьёшь по воронам. Разумеется, чтобы только ворон сшибала, а людям никакого вреда не делала. Хотя нет, плохим разбойникам, иудам, пусть. Литве, татарам. Шемяке глаза прострелить. Можно бы и на охоту с нею. Пока все тетиву у лука натягивают, он борзо прицеливается - бух, и зверь лежит, наповал.
- Трифон, жарко! - взмолился Юра.
С княжичей сняли епанечки. Это хорошо, что Юра первым не выдержал. Хотя... Ну ладно, что бы ещё хотелось? Воинов-акритов, да побольше, не пять, не двадцать пять, а тысячу. И из той же кулеврины по ним горохом. Расставить на пригорке и сыпать по ним. Весьма мечтательно! С другими мальчиками в состязании, кто больше собьёт.
Дьякон Прокофий вместе с Феогностом стали изгонять оглашённых:
- Елицы оглашеннии, изыдите.
- Оглашеннии, изыдите.
- Елицы оглашеннии, изыдите.
- Да никто от оглашённых, елицы вернии, паки и паки миром Господу пом-м-м-м-молимся.
- Трифон, скучно, пысать хочу, унеси меня, - взмолился Юра.
- Вот беда-то! - вздохнул слуга. - Ты же не оглашённый! Ну ладно, горе моё.
Иванушке стало ужасно смешно, что Юру удалили, будто оглашённого. Ага, не зевай во время последования! Вот как оно обернулось. Там зевал, икал, тут пысать запросился. Хорошо всё-таки, что он с Иванушкой в своё время старшинством поменялся. Какой из Юры великий князь! Курам на смех, гусям на гоготанье.
А какой гусь есть у Никиты, боярина Русалки сына! Медный, разными цветами раскрашенный, а главное - в него можно воды налить. Наклонишь его потом, у него клюв расхряпывается, и вода струйкой бежит. Иванушка хотел выпросить этого гуся через Трифона - чтобы Трифон сказал боярину Русалке, а Русалка приказал Никите подарить гуся Иванушке. Но Трифон наотрез отказался: "Кабы ты был простой отроча, я бы ещё подумал. А ведь ты будущий великий князь, тебе своим будущим званием злоупотреблять негоже". Ну и наплевать на того гуся. Эка невидаль! В кувшин набери воды да и поливай себе сколько хочешь. Вот если бы вернуть Марию Египетскую... Она, конечно, не кулеврина, из неё не постреляешь, и трудно даже объяснить, чем же она так хороша. Просто Иванушке приятно было на неё смотреть. Проклятый пожар!
Мечты об игрушках возможных сменились грустью об игрушках навеки утраченных. Да и вообще - что ж это такое?! - боярские дети богаче великокняжеских! У них всё есть, а у Иванушки с Юрой только то малое, что удалось прихватить во время бегства из Троицы, да некоторые подарки, полученные тут, в Муроме.
Дьякон Феогност читал подательные молитвы:
- Прощения и оставления грехов и прегрешений наших у Господа просим.
- Подай, Господи, - пел хор и подпевали миряне.
- Добрых и полезных душам нашим и мира мирови у Господа просим.
- Подай, Господи.
"Кулеврину и Марию Египетскую подай, Господи", - мысленно произнёс Иванушка. Литургия всё продолжалась и продолжалась, и конца ей не было. Но не просить же Семёна Ивановича отнести его тоже попысать, стыдно! Кстати, а почему так долго Трифон с Юрием не возвращается? Конечно, в малолетстве тоже есть свои преимущества, кой-чего и избегнуть можно с оправданием. Хотя, вот когда священник с кадилом выходит и начинает, помавая, воскурять всюду благоуханно-ароматные дымы, приятно, хочется ещё и ещё нюхнуть. А он, как назло, редко это делает и недолго.
Но нет, не выдержал Иванушка, повернулся к Ряполовскому:
- Семён Иваныч!
- Что, Ванятко?
- Долго ли ещё?
- Потерпи ещё малость, сейчас "Иже херувимы..." начнутся.
- Какой тебе "Иже херувимы..."! - возразил стоящий рядом Иван Ряполовский. - В Великий четверток-то что поётся?
- Ах, ну да! "Вечери Твоея тайныя днесь..."
Все-то они знают, что за чем читается да поётся. Лучше бы пошли к Угличу да освободили отца с матушкой из плена! Отец так не разбирается в службе церковной, а воин - похрабрее Ряполовских. И он там мучается, а они тут, видишь ли, постятся да причащаются! Иванушка вдруг очень сильно рассердился на Ряполовских, хотя и совершенно напрасно и незаслуженно.
Вдруг в храме всё вновь зашевелилось в тревоге. Хор уже запел было "Вечери Твоея...", но смолк на полуслове, а вместе с хором смолкла и вся литургия. По головам присутствующих в храме перекатывался ропот, и вот уж молва зажужжала, как шмель:
- Иона-иона-иона-иона-иона-иона-иона-иона...
- Правда, что ль, Иона? - обернулся с важным видом Иван Ряполовский. - Гляди-ка! Точно!
Иванушка уже тоже видел величественного старца, идущего сквозь расступившийся люд медленно и с превеликим достоинством. Он был уже в полном облачении - поверх подризника и епитрахили надет белоснежный саккос с вышитыми по низу золотыми крестами и серафимами, а на груди - также золотой нитью - "Верую" греческим письмом; с плеч на грудь спадал широкий, также белоснежный и украшенный золотым шитьём омофор; голову Ионы венчала златая митра, в правой руке - епископский жезл. Протоиерей Агафон вышел навстречу праведнику, получил благословение, затем, взойдя на солею, Иона встал лицом к пастве и произнёс:
- Мир всем!
- И духови твоему, - прокатилось по храму в ответ.