Ночью светло-голубой купол Русского собора выделялся в темноте, как молчаливое обещание забвения. Я вошел. Запах ладана напомнил что-то из детских сказок. Спокойные лица святых на иконах мерцали при свете свечей и смотрели бесстрастно, будто насмехаясь над молящимися и измученным ликом распятого Христа. "Господи, помилуй", - пел хор. Я остался до конца службы, пока все не вышли и священник не задул свечи.
Ту ночь я спал в каком-то парке, и события следующего дня помню очень сбивчиво. Помню только старание скрыться от жгучего солнца, покупку печеного сладкого картофеля у уличного продавца и обмен моей последней монеты на чашку рисового вина. Когда наступила темнота, я обнаружил, что сижу у подножия памятника Пушкину. Полицейский подошел и прогнал меня своей бамбуковой палкой. Я брел по улицам, ни о чем не думая, пока не дошел до канала около Зикавейского кладбища. Рикша, сидевший возле канала, приподнялся, чтобы предложить свои услуги, но, разглядев меня при свете фонаря, отвернулся. Я долго стоял у канала, потом снял красную повязку на рукаве и бросил ее в грязную воду.
Я подошел к серому дому на кладбище, где я не был с тех пор, как началась война. Свет горел только в одном окне. Я посмотрел внутрь: Тамара сидела одна и писала. На минуту она подняла голову и прислушалась.
Через стекло лицо Тамары казалось туманным видением. Я обошел дом и постучался. Она открыла дверь. В ее лице я прочел страх. Она быстро оглядела мое небритое лицо, грязную и мятую рубашку. "Я уйду сейчас", - сказал я, но она показала жестом, чтобы я вошел, и закрыла за мной дверь. Ее глаза сделались теплыми и нежными. Я почувствовал, как ее руки обняли меня, щека прижалась к моему плечу, ее лицо было рядом с моим лицом.
Глава девятая
В Тамарином объятии не было ничего вызывающего страсть. Ее физическая близость не вызвала во мне никаких желаний, а только неожиданное внутреннее спокойствие, похожее на то, которое можно испытать, вернувшись в знакомое место после долгих странствований. И ее глаза, когда она смотрела на меня, выражали узнавание, как будто в моей боли она чувствовала продолжение своей. Она медленно трогала мое лицо, потом ее ладонь легла на минуту на мой лоб как благословение. Я поцеловал ее руку, но мои губы почувствовали только кольца на пальцах. Она подвела меня к дивану, сняла ботинки и положила подушку под голову. Вдруг я почувствовал боль во всем теле. Тамара принесла мне стакан вина; его кислый вкус был последнее, что я ощутил, прежде чем погрузился в сон.
Где-то посреди ночи, а может быть и под утро, генерал Федоров отвел меня в свою комнату. Я смутно помню его голос, доходящий до меня как бы издалека. "Мы должны отвести вас наверх; к тому же, вам там будет удобней", - и его сильные руки, как подпорки, толкающие мое вялое тело вверх по лестнице. Мне казалось, будто я предвидел, что я споткнусь на верхней ступени и генерал мне скажет: "Attention" - по-французски. Я не уверен, действительно ли я знал это до того, как споткнулся, но мне это показалось смешным, я захихикал и ответил: "Есть, ваше благородие".
Утром нестерпимо яркие лучи солнца разбудили меня. Мне не хотелось просыпаться, и я старался продлить сон, накрыв лицо подушкой. В то же время какая-то сила, возможно подспудная мысль, что мне нужно что-то делать, охватила меня, и я бросил подушку на пол и сел. Фотография царя предстала предо мной на столе генерала. Красивое бесхарактерное лицо подходило аккуратной военной форме. У подножья фотографии, на столе рядом с лампой, полузавядшие астры склонялись в стеклянной банке. Кушетка генерала заскрипела, когда я встал. Я открыл окно, но свежий воздух не освободил комнату от запаха старой, треснувшей кожи, нагретой солнцем, и нафталина. Я написал имя Тамары на подоконнике, покрытом пылью, и тут же стер его рукой. Около моего уха жужжала муха. Я подождал, пока она не села на стол, и убил ее старым журналом.
Через открытую дверь я услышал Тамарин голос, раздраженный, почти злой, она говорила что-то, очевидно Александру. Он ответил умоляющим тоном, затем крик генерала заставил обоих замолчать. Я закрыл дверь и стал у окна. Плакучие ивы, которые генерал посадил несколько лет назад, были высоки, и их ветви, как руки безутешной вдовы, висели над рядами белых крестов. Только небольшая часть кладбища была еще не покрыта могилами, и на ней неровными рядами росли подсолнухи, возвышаясь над неполотой травой.
На тенистой тропинке, обрамленной ивами, вдруг появилась какая-то фигура. Сначала я не узнал в ней Александра; он шел очень быстро, почти бежал, затем остановился и облокотился о дерево. Казалось, он смотрел на ряды крестов. Вдруг он оглянулся и посмотрел в сторону дома. Я помахал ему, он или не видел меня, или намеренно отвернулся опять. Какое-то время он оставался под ивами, как будто пойманный ветками, потом побежал в сторону подсолнухов и, наверно, лег в траву, потому что пропал из глаз.
Спустившись вниз, я увидел генерала Федорова, который ходил взад и вперед по комнате. Тамара стояла у открытой двери. Она вздрогнула, когда отец воскликнул:
- А, вы здесь, отдохнули? Теперь в форме?
Я поблагодарил его. Тамара сказала:
- Я принесу чая, - и подошла к большой железной печи.
Сказать по правде, я не знал, что я ожидал увидеть на ее лице; возможно, я надеялся на выражение какого-то чувства, возможно, ждал какого-то приветного жеста, который позже я смог бы истолковать как многозначительный, но был обманут.
- Вы не помните, как мы отвели вас наверх? - спросил генерал. - Моя постель вам, должно быть, неудобна? Она как солдатская койка, а?
Я уверил его, что мне было удобно спать на его узкой постели.
- Петров не пришел вчера ночью домой, - сказал генерал.
- Вы думаете, что что-то случилось?
- Нет, нет. У него много друзей. Это гораздо лучше, чем ходить ночью после комендантского часа, он, наверно, остался ночевать у кого-нибудь из них.
- Так точно, ваше превосходительство, только не из-за комендантского часа, а благодаря прекрасной компании и другим соображениям.
Петров вошел в открытую дверь, улыбаясь и качая головой, с огромным пакетом под мышкой. Увидев меня, он поднял брови и смеясь сказал:
- Мистер Сондерс, дорогой мой, вы все еще свободны?
Его лицо переменилось тут же.
- Многие из ваших соотечественников в беде, - сказал он, переменив тон.
- Мистеру Сондерсу не надо беспокоиться. Здесь его никто не будет искать.
До того, как генерал сказал это, я не сообразил, что я пришел на кладбище вчера ночью, чтобы остаться здесь. И все же я сказал:
- Это может причинить вам много неприятностей. Я думаю, я не должен этого делать.
- Ерунда, - закричал генерал. - Начать с того, что сама жизнь - уже беспокойство.
- И опять же, - как эхо отозвался Петров, - большая благодать Божья.
- Вы не должны думать ни о чем, кроме того, что вы правильно сделали, придя сюда.
- Каждому нужно место, куда он мог бы прийти, - сказала Тамара.
- А что касается неприятностей - так это легко устроить, чтобы избежать их, - вставил Петров.
- Как? - я думаю, мне хотелось, чтобы он уверил меня в этом.
- Во-первых, вы уже прилично говорите по-русски и с каждым днем будете говорить все лучше и лучше. Во-вторых, я вам достану одежду без американских ярлыков, и главное, вы уже не выглядите таким здоровым, как раньше. Вы знаете, все американцы брызжут здоровьем. Это - национальное качество. Как французы выглядят романтично, так американцы - завзятые здоровяки. И затем я достану вам документы. Мой друг работает в Эмигрантском комитете. В нормальное время это было бы непростительно, но во время войны это - о'кей. Он сделает вам великолепные документы.
- Да, но помимо всего этого… - начал я, но он меня перебил:
- Вы слышали, прошлой ночью семь американцев бежали в Чункинг.
Я знал, что группа американцев собиралась бежать, но я не знал, что им это удалось.
- Это правда? Им это удалось?
- По словам некоторых знающих людей, они уже прошли большинство опасных мест. Китайские крестьяне помогли им, и японцы ужасно злятся. В вашем случае это очень подходит.
- Прекрасно, - сказал генерал.
- Потому что…
- Потому что вы бежали с ними. И каждый раз, встречая друзей из Американского клуба, я буду говорить: "Рад, что мистер Сондерс уехал. Надеюсь, ему нравится Чункинг. Возможно, он уже даже в Америке". Таким образом, пойдут слухи, а японцы знают все слухи, которые ходят среди американцев.
- Вот видите, никаких трудностей нет, - сказал генерал.
- Я хочу что-то показать Александру. Он дома? - спросил Петров, как будто тема моего пребывания на кладбище была решена, и больше нечего было обсуждать.
- Где-то томится, - сказал генерал.
- Я хочу показать ему это. Вот еще причина, почему я остался в городе на ночь.
Петров развернул пакет, который он положил на пол, и там оказалась дюжина или больше томов энциклопедии на английском языке.
- Ну как, неплохо? Правда, только от А до W, но все же это большое сокровище. Я принес еще не все, было трудно нести.
- Где вы это достали? - спросила Тамара, поднимая одну из книг с любопытством.
- Один американец, который сейчас без копейки, любезно продал мне.
- Очень хорошая покупка.
- Конечно, у меня не было денег заплатить ему сразу всю сумму, и пока я дал ему задаток, а остальное заплачу постепенно из моего жалования.
- Господин Петров теперь работает для французской полиции, - объяснила Тамара.