Я вспомнил, что наша русская прислуга в Сан-Франциско однажды угощала меня таким же мясным пирогом, когда я пил чай в ее комнате. Может быть, она тоже праздновала свои именины в тот день, и я, не зная этого, принимал участие в этом ритуале.
- В Америке вы празднуете день рождения, а в России мы отмечаем день святого, в честь которого мы названы. Так же для нас Пасха более важный праздник, чем Рождество.
Я не видел никакой связи между Пасхой и именинами, просто Петров старался меня развлекать, потому что разговор перешел на русский язык и меня забыли.
Для меня это была непривычная и странная компания. Все, что они говорили, казалось очень важным для каждого из них. Напряженность в их голосах была непохожа на вежливые разговоры на обычных приемах. В то же время искренность их мнений казалась театральной; они были, как актеры, играющие безукоризненно свою роль, и я почти что стал ожидать аплодисментов от невидимых зрителей.
Я посмотрел на Тамару. Занятая своей тайной радостью, она слушала только, когда говорил генерал. Ее самоуглубленность делала мое чувство отчужденности менее чувствительным. Время от времени баронесса и генерал вставляли словечко по-английски, беспокойно и быстро поглядывая в мою сторону. Я предпочел бы в тот момент, чтобы они меня не замечали вовсе.
- Лучше принять помощь от Англии, чем от Японии, - говорил генерал.
- Mon cher, - сказала баронесса, - вы забываете, что Англия первая подписала договоры с большевиками. Ожидаете ли вы, что Англия, с ее коммерческой душой, может понять наши проблемы?
- Я ничего не ожидаю, но ясно, что мы никогда не сможем сделать это сами, одни. Мы должны принять помощь от кого-нибудь.
- Армия никогда не могла сделать ничего без посторонней помощи, - сказал адмирал. - Я говорю, что мы можем сделать это сами. Но нам нужно участие каждого русского в эмиграции. Объединение и кооперация.
Петров нагнулся ко мне и прошептал:
- Адмирал Сурин - глава Комитета освобождения Родины.
- Ваше превосходительство, где вы возьмете корабли и деньги, чтобы послать всех людей обратно в Россию?
- Вы забываете, генерал, что в России миллионы верных людей ждут нас. Все, что им нужно, это руководство. Организация и руководство. А кто поведет народ, если мы будем сидеть здесь и ждать помощи?
- Да, но послушайте, адмирал, - начал генерал, но был перебит громким стуком в дверь.
Александр побежал отворять дверь. Мужчина и женщина стояли в дверях. Человек посмотрел поверх головы Александра на гостей и спросил:
- Кто здесь сторож? - никто не ответил.
- Где сторож этого кладбища? - повторил он недовольным тоном. Генерал поднялся с места, но Тамара его опередила у двери.
- Он не сторож, - воскликнула она. Генерал отодвинул ее и погладил ласково ее руку.
- Я здесь заведующий, - сказал он, - идемте.
Генерал вывел их наружу и закрыл за собой дверь.
Александр шагнул к матери, но когда увидел ее бледное, расстроенное лицо, остановился молча.
- Иди наверх, - сказала она резко, - иди.
Мальчик быстро закрыл лицо руками и побежал наверх, словно от погони.
- Тамара, возьми себя в руки, - сказала баронесса по-французски. - Noblesse oblige.
Ее возглас прозвучал, как стрела, направленная прямо в цель. Тамара подошла к столу и села на свое место.
Некоторое время никто не сказал ни слова, а когда стали говорить, то шепотом.
- Мадам Базарова, - спросил я. - Можно мне пойти к Александру?
Она посмотрела на меня, словно удивляясь моему присутствию, и кивнула головой. Я нашел мальчика в спальне, которую он, очевидно, делил с матерью. Он лежал на походной кровати рядом с кроватью побольше, закрыв лицо чьим-то пальто.
- Послушай, - сказал я, - она не хотела тебя обидеть.
У меня не было опыта разговаривать с детьми, особенно с плачущими.
- Я не потому, - сказал он.
- А почему?
- Я не знаю. Сам не знаю.
Над его кроватью была фотография мальчика такого же возраста, как Александр, в матросской форме.
- Это ты? - спросил я, указывая на фотографию.
- О нет! Это сын царя, Алексей.
Я вспомнил, что обещал ему фотографию памятника Пушкину.
- Они его тоже убили, - сказал он неожиданно, - он никогда уже не вырос.
- Знаю. А у меня есть для тебя фотография памятника.
Я надеялся, что она еще есть в моем столе.
- Она есть у вас? Я думал, вы забыли.
- Нет, я не забыл. Я приду опять и принесу ее.
- Вы приедете в вашем автомобиле?
- Ты хочешь прокатиться? - спросил я, и он улыбнулся. - Я приеду, и мы поедем кататься.
- Скоро?
- Да, а теперь помоги мне найти мое пальто.
Когда я спустился вниз, генерал был в комнате. Он открывал бутылку коньяка и говорил подчеркнуто веселым голосом. Я сказал, что я скоро приеду поговорить с Тамарой об уроках русского языка.
- Прекрасно, - сказал он, провожая меня до двери. - Очень рад, что вы зашли, мистер Сондерс.
- До свидания, - сказал я, - спасибо.
И чуть не добавил "ваше превосходительство".
Глава пятая
Ранней весной 1938 года я начал брать уроки у Тамары Базаровой. В это время я не задумывался над тем, что привело меня к решению изучать русский язык, кроме каких-то неопределенных планов работать корреспондентом в Советском Союзе. Оглядываясь назад, я склонен верить, что какое-то предопределение руководило мною. Я не подвержен мистицизму, и под предопределением я понимаю стечения обстоятельств, направляющих человека на определенный путь, который он сам бы никогда не выбрал.
Я ездил на Зикавейское кладбище раз в неделю, за исключением тех дней, когда уезжал из города по заданию или мне просто не хотелось окунаться в учебу. Александр всегда присутствовал на наших уроках, сидел очень тихо, хотя он явно переживал за меня, когда мне не давалось произношение трудных слов. Дважды я приносил ему маленький подарок, но Тамара сказала мне, что она будет вынуждена перестать принимать плату за уроки, если я буду продолжать это делать, и я должен был покориться ее желанию. Когда же я однажды принес бутылку коньяка ее отцу, она промолчала. Я никому из моих коллег-репортеров не говорил, что изучаю русский язык, - осторожность, которая помогла мне избежать многих сомнительных острот.
Тамара была прекрасной учительницей, но даже ее энтузиазм в отношении языка редко нарушал ее сдержанность. И только время от времени она позволяла себе высказать явное одобрение, когда я делал успехи в произношении или осиливал трудное грамматическое правило. Это было скорее удовлетворение своим преподаванием, чем моей способностью воспринимать его.
Время от времени какое-нибудь слово вызывало у нее в памяти что-то из прошлого, и она останавливала урок, чтобы рассказать мне о том, что некогда случилось в России. Ее воспоминания большей частью были связаны с отцом, и в таких случаях ее лицо принимало восторженное выражение. У нее также была манера поднимать подбородок с таким видом, будто она хочет отстранить от себя все, что происходит вокруг в данный момент. Я никак не мог понять ее упорного желания оставаться в мире, в котором жил ее отец. Но, зная по собственным наблюдениям, как опасна такая привязанность, я в то же время не мог решить, что разумнее: жить, как я, в ожидании будущего или в воспоминаниях о прошлом, как она.
Так однажды, год спустя после того, как мы начали с ней заниматься, Тамара рассказала мне о свадьбе своих родителей. От Петрова я знал, что мать умерла, когда Тамаре было едва два года, и что ее воспитала гувернантка, англичанка, которую Тамара не очень любила, потому что она была, как Петров выразился, "очень холодная иностранка".
- Моя мама была очень красивой, - сказала Тамара. Она встала и направилась к лестнице, но Александр опередил ее:
- Сиди, мама, я принесу бабушкину фотографию.
Он побежал наверх и через минуту вернулся с портретом в старинной раме.
- О, замечательно красивая, - сказал я, как можно сказать о мраморном бюсте. Лицо, которое смотрело на меня, было слишком красивое, чтобы возбуждать чувства, слишком гордое, чтобы быть когда-нибудь нежным. Такое лицо не могло принадлежать живому телу или быть искажено какими-нибудь человеческими чувствами. Я попробовал представить себе эту женщину на Зикавейском кладбище и подумал, что иногда и смерть бывает не без милосердия.
- Да, это за ее красоту маму выбрали преподнести цветы моему отцу, когда он вернулся героем с войны.
Я смутно помнил рассказ Петрова в клубе о героизме генерала Федорова в период Русско-японской войны. Очевидно, в связи с этим героическим поступком молодого Федорова чествовал его родной город, и самая красивая девушка подносила цветы. Говоря о прошлом, Тамара часто пропускала фактические данные, из-за своей рассеянности она полагала, что они знакомы всем ее слушателям.
- После был большой бал в честь моего отца. Мама была в белом платье, и они весь вечер танцевали вместе, хотя все другие женщины хотели танцевать с ним.
Я подумал: молодой герой, красивая девушка в белом платье, музыка, все, что столько раз повторялось в бульварных романах, и все же для ребенка, жившего в мире этой несносной романтики, все это стало единственной реальностью.
- Ну, и что же, сделал ли он ей предложение в ту ночь?
Глубокое уважение к отцу сделало Тамару невосприимчивой к моему сарказму. Я не хотел причинять ей боль, но иногда меня возмущало отсутствие в ней желания иметь свою собственную жизнь.