- "Вам назначены полковники из шляхетского звания{82}, а именно: в Переяславский полк - Станислав Сикиржинский, в Черкасский - Ян Гижицкий, в Корсунский - Кирило Чиж, в Белоцерковский - Станислав Ралецкий, в Чигиринский - Ян Закржевский".
- Постой, пане, посмотри, что случилось там? - тихо спросил пан ротмистр, указывая на группу стеснившихся козаков. - Мне что-то глаза изменили, не могу разобрать!
- Старик вон тот, козак седой... расплакался, - небрежно ответил пан-товарищ, - приятели его уводят в глубину.
Пан ротмистр больше не расспрашивал; он только отвернулся в сторону, досадливо поправляя свой крылатый шишак.
- "Роман Пешта и Иван Боярин отрешаются от своих полковничьих должностей, - читал дальше белый всадник, - писарь же войсковой Богдан Хмельницкий понижается в чин сотника Чигиринского".
При этих словах по лицу пана коронного гетмана пробежало какое-то тревожное выражение, но известие прошло спокойно. Писарь войсковой не сморгнул и бровью; лишь под усом его на одно мгновение мелькнула высокомерная, презрительная улыбка.
- "Что же касается верного нам доселе пана Богуша Барабаша{83}, - гласило далее в декрете, - то его повышаем в чине..."
Глухой, зловещий гул прервал чтеца. "Зрада... Зрада!" - зашумели кругом козацкие голоса, и все повернулись в сторону пухлого, но бодрого еще старика в полковничьем наряде.
- Тихо! - раздался резкий и надменный крик пана польного гетмана. - Ни слова! Молчать и слушать королевскую волю.
Зловещий ропот пробежал еще раз по толпе и умолкнул.
Снова лица козаков стали угрюмы и суровы.
- Читай! - скомандовал коронный гетман, и чтец продолжал:
- "Вместо Трахтемирова назначается вам войсковым городом Корсунь. Уменьшается число реестровых до четырех тысяч. Дети павших в битве не получат никогда наследия отцов и не будут вписаны в реестры. Что же касается оставления за вами ваших грунтов и земель, то об этом будем еще думать на сейме. Если же вы и после этого нашего декрета бунтовать вздумаете, - строго кончался наказ, - то обещаем вам и совсем стереть вас с лица земли".
Среди козаков послышался какой-то неясный говор, головы наклонялись к головам, и недобрый шум побежал по рядам.
- Разойтись всем немедленно! - грозно поднял голос пан польный гетман, выезжая вперед и забрасывая кичливо голову: - Объявить всем нашу волю! И буде кто только осмелится подумать не согласиться - размечу!- Панове! - перебил угрозы польного гетмана и обратился ко всем Конецпольский. - Милосердие нашего великого короля всем известно. Вам остается только безропотно покориться, и тогда, быть может... я даже ручаюсь... - запнулся гетман, - так сказать, вы можете ожидать какой-либо милости. Мы же, с своей стороны, всегда стоим за мир, и если вы того заслужите... одним словом... будем ходатайствовать за вас.
- Пан коронный гетман балует эту сволочь! - сказал презрительно Потоцкий, подъезжая к коронному гетману. - С нею говорить без нагайки нельзя...
- Я в нагайке, пане гетмане, не нуждаюсь, - пожевал губами Конецпольский и, круто повернувши разговор, обратился к гетману и к свите: - Прошу панство откушать ко мне. А тебя, пане ротмистр, - кивнул он суровому литовцу, - прошу наблюсти, чтоб не было того... понимаешь... чтоб разошлись козаки без шума.
Пан ротмистр поклонился, а гетманы, давши лошадям шпоры, в сопровождении свиты, двинулись быстрым галопом через озеро по просеке назад.
- Славные молодцы! - вздохнул пан ротмистр, обращаясь к товарищу. - А боюсь, как бы не обошлось без схватки!
- О, нет, - усмехнулся тот, - пан ротмистр еще этой сволочи не знает. Они хитры, как старые лисы: здесь будут как каменные стоять, разойдутся без ропота, а там, погоди, через два-три месяца и вспыхнет новый бунт.
И действительно, точно в подтверждение слов пана-товарища, чинно подвели козакам коней. Раздалась короткая команда, вскочили на коней козаки, в одно мгновение выстроились и в боевом порядке двинулись вперед. Вскоре последний козак скрылся за деревьями леса. Только куча бунчуков, камышин и полковничьих знаков осталась на том месте, где стояли войска. Распростертое, словно сраженный воин, лежало на ледяном полу малиновое козацкое знамя.
- Ну, что ж со всем этим делать? - сказал пан ротмистр, бросив угрюмый взгляд на оставленные, сиротливые клейноды, и, выругавшись крепко, прибавил с досадой: - Черт бы побрал весь свет и меня вместе с ним!
- А что же? - ответил товарищ. - Велеть забрать все в гетманский замок, и, поверь, пане ротмистр, для них найдется шляхетская рука!
Тихо и молча, понуривши головы, выезжали из лесу большими и малыми группами козаки.
У опушки леса, на перекрестке двух дорог, сидел огромного роста, слепой бандурист и пел дрожащим голосом грустную думу. Многие из козаков подъезжали к нему, чтобы бросить медный грош в его деревянную чашку.
- Волчий байрак! Домовына! - шептал отрывисто подъезжающим бандурист... и продолжал думу...
XIII
Настала ночь. В глубине оврага, окаймленного со всех сторон нависшим лесом, было совершенно темно. Едва белели в непроглядном мраке лапастые ветви елей, устало опустившиеся под нависшим снегом. Словно души мертвецов, носились в темноте пухлые хлопья снега и бесшумно падали на белую холодную землю.
- Пугу! - раздался протяжный крик пугача.
Сова, сидевшая в дупле, беспокойно зашевелилась и, помигавши несколько раз своими круглыми желтыми глазами, перелетела на ветку, но не ответила на крик.
- Пугу! - раздалось снова уже ближе, и через несколько минут из противоположной глубины леса поднялся такой же унылый и протяжный крик ночной птицы.
Вспугнутая сова поднялась тяжело, захлопала крыльями и отлетела в глубину леса.
- Пугу! - раздалось еще ближе.
- Пугу! - ответил протяжный голос уже совсем невдалеке. Через несколько минут в вершине оврага, в том месте, где он суживался и нависшие деревья почти сходились совсем, раздался короткий сухой треск; большая ветка обломилась и с шумом покатилась вниз. За нею вслед оборвалось что-то тяжелое и грузное.
- Фу-ты, черт тебя побери с твоей матерью! - выругался свалившийся снежный ком, подымаясь на ноги и отряхивая с байбарака снег. - Стонадцать ведьм тебе в зубы! Бес его знает, куда я забрел, чуть ли не к медведю в берлогу! Хоть бы зажечь что, осветить... - Свалившееся в овраг существо начало с ожесточением шарить во всех карманах. После нескольких минут поисков кресало и огниво были найдены; посыпались короткие искры, и вскоре осветилось склоненное лицо Кривоноса с раздутыми губами и ощетинившимися усами, старательно дувшее на трут в толстом жгуте из клочья, пропитанного смолою и серой, которого запасливый козак держал всегда полный карман. Наконец Кривонос ущемил жгут в какую-то расщепленную ветку и поднял свой факел над головой. Красновато-синий огонь осветил все пространство. Это было мрачное и угрюмое ущелье. Справа и слева по крутым отвесам спускался ко дну смешанный лес. Сквозь нависшие глыбы снега едва проглядывала темная зелень елей; дубы и грабы стояли заиндевевшие, неподвижные. В конце эта глубокая щель закруглялась и врезывалась вглубь, словно пещера; несколько полувывернутых с корнем дерев, свалившись с одного берега на другой, прикрыли ее сверху ветвями. Теперь все пространство между ними было засыпано толстым слоем снега, образовавшим довольно глубокий и прочный свод. Кривонос зашел внутрь, поднял факел и осветил это фантастическое помещение; серебро стен и плафона загорелось роскошным фиолетовым отблеском. Кривонос остался даже доволен.
- Ишь, как славно, - мотнул он головою, - только чтоб тому в горлянку ведьмы хвост, кто выдумал дорогу сюда: глушь такая, что пока продерешься, пар шесть очей выколешь, а пока слезешь в этот палац, так и четырех ног не досчитаешься!
В том месте, где ущелье суживалось, круто спускалась сверху едва приметная, извилистая тропинка, на которую не попал Кривонос; казалось, никто посторонний не мог никоим образом ни попасть сюда, ни узнать о существовании этой дикой трущобы. На узенькой тропинке показалась старческая фигура Романа Половца. Он шел осторожно, сгибаясь под нависшими ветвями, ощупывая себе путь суковатою палкой.
- Ге, да ты, брат, уже и фонарь засветил, - обратился он к Кривоносу, спускаясь вниз и проходя в пещеру. - Только скажи мне, брат, какою ты дорогой шел, что голос твой слышался мне совсем с другой стороны?
- Какою дорогой? Кратчайшею, матери его хрен! - ответил сердито Кривонос. - Заблудился было... а тут ведь тебе темень такая, хоть выколи око, ну, так просто и скатился в овраг сторч головой, хорошо еще, что разостлана снежная перина, да и кости железные - выдержали!
- Однако здесь совсем как в хате, можно бы, брате, нам и костерчик разложить: теплей бы было, да и светлей.
- Оно бы хорошо, да как бы только польские дозорцы на огонек наш не наткнулись.
- И, что ты, - махнул рукою Половец, - здесь как в могиле: и свету некуда вырваться! Кроме козаков, никто этого оврага и в жизнь не найдет. Уж сколько мне лет, а при моей жизни ни одна польская собака не вынюхала сюда и следа!
- Да уж коли вы, диду, обеспечаете, так мне и подавно, - потер Кривонос руку о колено, - тут вот и сухого валежника под ногами довольно.