- Княжья удаль и храбрость известны, - мягко ответил хозяин. - Но Марс{60} теперь к нам не взывает, а взывает лишь Бахус... И этого веселого божка нам нужно почтить, пышное панство, тем более, что и век наш не длугий, то и выпьем по другий... За здоровье моего почтенного гостя и славного рыцаря, ясного князя Вишневецкого! - поднял он келех.
- Виват, виват! - зашумела шляхта и полезла чокаться с князем; но тот отвечал холодно, не осилив еще вспыхнувшей злобы.
Сняли слуги вторую скатерть и уставили стол третьей переменой блюд. Появились в глубоких мисках и чашах разные соусы, паштеты, каши, пироги, вареники, бигосы и крошеное в кваске сало.
За третьей скатерью следовала уже главная перемена - жаркие; здесь уже фигурировала больше всякого рода дичь: лосина, сайгаки, зайцы, дрофы, стрепеты, утки и гуси. Все это было искусно зажарено и изукрашено диковинно хитро. К жаркому поданы были целые вазы разных солений и маринадов.
И третья, и четвертая перемены были так лакомы для гостей, что они приберегали особенно для них свой аппетит, поддерживая его специальными настойками и таки одолели наконец все и молча теперь отдувались, обливаясь потом.
Из дальней светлицы доносилось уже нестройное пение:
Сидела голубка на сосне,
Запела голубка по весне:
Ох, ох!
Кто не любит князь Яремы,
Его жонки Розалемы,
То пусть бы издох!
Сняв четвертую скатерть и убрав всю посуду, слуги поставили среди стола огромные золотые жбаны и хрустальные кувшины, наполненные старым венгерским, дорогим рейнским, золотистою малагой, а между ними разместились скромно украшенные вековым мохом и плесенью бутылки литовского меду. Поставив перед каждым гостем еще по два золотых кубка, слуги наконец совершенно удалились из этой светлицы; один лишь дворецкий остался у дверей для выполнения панских желаний.
- Ну, мои дорогие гости, теперь и до венгржины, - налил Конецпольский соседям и себе кубки. - Еще дедовская, из старых погребов... Сделаем же возлияние румяному богу. Эх, подобало бы сии жертвоприношения творить совместно с усладительницами нашей бренной жизни; но я здесь по- походному, в пустыне, в халупе, и лишен очаровательных фей...
- Я, напротив, этому обстоятельству рад, - заметил сухо Ярема, - вино и женщины, панове, у нас становятся, кажется, единственным кумиром, и я боюсь, чтоб ему в жертву не была принесена наша отвага и доблесть!
- Вовеки, княже! - брязнули в некоторых местах сабли.
- Да хранит ее бог! - попробовал патер вино и одобрительно почмокал губами.
- В моих погребах лучшее, - шепнул Любомирский Яреме.
- Притом Марс любовался Венерой{61}, - поднял гетман свой кубок, - и от этого его меч не заржавел. Так за красоту, панове, и за мужество, за этот вечный прекрасный союз!
- За них, за них и за наш добрый, веселый гумор! - раздались вокруг голоса.
- И за наше добродушие и врожденную истым шляхетским родам милость! - добавил Кисель.
- Великую истину изрек пан, - одобрил Киселя молчавший до сих пор Калиновский.
- Тем паче, - заключил Радзиевский, - что ласка Фортуны располагает к кичливой гордыне и злу.
Конецпольский сочувственно наклонил голову; остальные крикнули "виват" и осушили весело кубки.
Поднялся говор и смех, а вместе с тем и хвастовство друг перед другом оружием, погребами, конями и псами.
- Рекомендую вашим вельможностям и малагу, - угощал радушный, приветливый гетман, - масляниста и ароматна... Отведайте, ваша велебность... Теперь ведь мы можем предаваться с полным душевным спокойствием земным радостям, ибо, благодаря его княжьей мосци, гидре мятежа срезаны головы...
- Не все, ваша мосць, пан Краковский: есть еще одна голова на Запорожье, и повторяю тысячу раз вам, панове, - застучал ножом по столу князь Ярема, подняв до резких нот голос, - пока эта голова не отсечена, не знать Короне покоя. Змий этот мятежный живуч, у него на место отрубленных голов вырастают новые...
- Плетями их, канчуками собьем, - отозвались некоторые из подвыпившей шляхты, - как с лопуха листья!
- Ха-ха! Как вы самонадеянны, - презрительно засмеялся Ярема, - воображаете козака клочьем... Да у этих собак такие волчьи зубы, что и медведей изорвать могут. Мало ли пролито через них благородной шляхетской крови, в пекло бы их всех, к сатане в ступу! Так это хваленое добродушие, - ожег он Киселя стальным, злобным взглядом, - нужно по боку, к дяблу, а поднять следует желчь, пока она не смоет с лица земли этих шельм!
- Dominus vobiscum, - произнес набожно патер и прибавил, нагнувшись к гетману, - малага действительно отменна, ей позавидовали бы и в Риме.
- Смыть, разгромить и прах развеять! - забряцали саблями многие.
- Veni, vidi, vici, и баста! - крикнул кто-то из юных.
- На погибель быдлу! - поддержал и князь Любомирский.
В соседней светлице поднялся шум; послышались брань и угрозы. Дворецкий, по знаку гетмана, выбежал, захватив надворных атаманов, охладить разгоряченные головы.
- Мое мнение на этот счет мосци князь знает, - с достоинством поднял голос гетман, и все притихли. - Я глубоко убежден, что козаки - да, что козаки! - наше храброе войско и уничтожать их - значит... значит - себе обрезывать крылья. Следует сократить, покарать, зауздать, поставить наших верных начальников, что я и сделал, - указал он на Комаровского, который при этом поклонился. - Но Запорожье - это... это наш пограничный оплот.
- Я размечу это чертово гнездо! - дернув стулом, синея и нервно дыша, крикнул Ярема.
- И этим бы причинил князь несчастье отчизне, - загорелся огнем и Конецпольский. - Нельзя истребить нашу лучшую пограничную стражу... да... лучшую. Она еще сослужит нам службу, а разметать - это... это открыть татарам всю нашу грудь.
- Построить другой Кодак на месте их гадючьего гнезда, - шипел Ярема, - третий, четвертый...
- Если бы князю удалось заковать даже Днепр, - снисходительно улыбнулся Конецпольский, - то какими... какими цепями перегородит он Буджакские степи?{62}
- Моими гусарами, драгунами, - с пеною у рта уже рычал князь.
- До первой погибели в пустыне, - процедил гетман.
- Верно, как бога кохам, - присовокупил Калиновский, - наши не могут переносить пустынных лишений, а граница так беспредельна... Враг прорвется везде.
- И тогда, княжья мосць, - заметил, отдуваясь Корецкий, - все наши благодати обратятся лишь в одно воспоминание.
- Никогда! - ударил по столу рукой князь. - Я за свою шкуру не боюсь и отстоять ее сумею... Только у страха глаза велики...
- Не у страха, мосци княже, - заметил сдержанно гетман, - а у благоразумия.
- Родные братья, - даже отвернулся Ярема.
- Не безумная отвага и ненависть, - уже дрожал Конецпольский, - созидает царства... созидает и упрочает благо... Нет! Здесь нужны не запальчивость, а проницательность и благоразумие... Ведь князь и вы, шляхетные панове, не должны забывать, что ведь это... это не завоеванная страна, а перешедшая добровольно... вместе... Литва и она... И эти козаки и хлопы тут, до нас, были у себя хозяевами.
- Да продлит бог век его гетманской мосци, - сказал с чувством Кисель.
Послышался и сочувственный, и неприязненный шепот.
- Гетман, кажется, - прищурил Иеремия глаза, - к своей булаве желает присоединить и трибунскую палицу.
- Я, княже, не заискиваю у плебса, - гордо ответил гетман, побледнев даже под румянами, - но... но... не одному врагу, но я и правде привык смотреть прямо в глаза... Да, хозяевами были, это нам нужно помнить и в наших же интересах действовать осторожнее, не раздражать... Мятежников мы усмирили, но корня мятежа - нет! Он кроется именно в том, именно... что вот они были хозяевами. Мы несем сюда свет и жизнь, и потому владычество должно принадлежать нам; но мы должны помнить, да... помнить, что они были хозяевами, а потому... - заикался все больше и задыхался гетман, - а потому и им должны оставлять крохи, успокоить строптивых, усыпить, обласкать и поднять надежных, верных нобилитировать, да... да исподволь приручать, избегая насилия.
- Политика вельможного гетмана, - улыбнулся одобрительно патер, - весьма тонка и остроумна; она рекомендуется и нашим бессмертным Лойолой{63}; но она медлительна, а в иных случаях...
- Это смерть! - оборвал князь Ярема.
Одобрительный в пользу гетмана говор снова притих; но Конецпольский продолжал смело:
- Иначе мы истощим силы в "домовой" борьбе, и если задавим козаков, то... то... татары, Москва... нахлынут, и... и... защищать будет некому.
- Разве, кроме этих собак, нет под вашими хоругвами храбрецов? Если нет, так у меня их хватит на всех! - ударив себя в грудь, гордо обвел рукою Вишневецкий собрание.