"А тебе можно!" - подумал он. Александр Михайлов не видел для Лизы роли в своем хозяйстве. "То есть, роль-то, конечно, можно найти, да что из этого выйдет?" В свободное время он только о хозяйстве и думал: кого куда назначить. Лиза держалась гораздо лучше сестры, но и она стала нервничать. Михайлов нимало не винил ее в трусости: в их партии естественный подбор исключал боязливых людей. Однако он знал, что, за самым редким исключением, вроде Желябова и его самого, люди не могут долго выносить нестерпимое нервное напряжение, которое требовалось для террора. Одни сдавали раньше, другие позже. Лиза, по его мнению, была способна на самые отчаянные дела, но лишь в минуты подъема. Таких людей он считал опасными: террористическая работа была затяжной и на минутном подъеме держаться не могла. Партийной деятельности за границей Михайлов придавал очень мало значения, но считал возможным назначать на нее уставших людей - больше для поправки, как в санаторию. Так он недавно отправил в Париж Гартмана, который тоже был далеко не трусливым человеком. "Как бы ей все это получше преподнести?"
- Старший совсем ничего малый. Жаль, что близорук. Я ему велел носить очки. Он был в очках?
- Нет. Назло вам без очков.
- Я так и знал! Верно, барышням так больше нравится! - гневно сказал Михайлов. - Я ему покажу!.. Ну, а ты как? У тебя очень скверный вид? Не спишь?
- Отлично сплю.
- Ох, врешь. Хочешь, я дам снотворное?
- Отлично сплю… А вот, Дворник, за мной установлена слежка.
- Что ты говоришь? Где ты заметила? К-когда?
Толком Лиза ничего не могла объяснить. Ей накануне показалось, что на углу их улицы и Невского за ней пошел какой-то подозрительный человек. Она позвала извозчика, погони как будто не было. Михайлов сердито качал головой. "О, Господи! Не может отличить сыщика! А если заметила слежку, то обязана была тотчас мне сообщить, чтобы мы явку назначили не у нее. Да, верно, ей просто от нервности приснилось. Поскорее ее отправить к Марксу. Нет, при Марксе уже сидит Алхимик. Кто-то есть этакий вроде Маркса в Париже? Еще на какой-то сыр похожа фамилия…"
- П-просто ты, верно, ему понравилась. Ты нравишься многим мужчинам, - сказал он с искренним удивлением. Лиза усмехнулась. - Молодой?
- Да, скорее молодой.
- Смотри, теперь особенно будь осторожна перед поездкой. Мы ведь решили отправить тебя за границу.
- За границу? "Мы решили"? Кто это "мы"?
- У нас было маленькое совещание с Тарасом… И с Соней, - сказал он и пожалел, что сказал: ссылка на Соню должна была раздражить Аристократку.
- Я не знала, что Тарас и Соня теперь способны думать о делах!
- Ты что хочешь сказать? - спросил Михайлов, нахмурившись.
- Вы отлично знаете, что наши молодожены проводят медовый месяц. Правда, он у них как будто немного затянулся. А Соня уже совершенно забыла, что была невестой Старика.
- Это их чч… ч-частное дело! - очень строго сказал Михайлов, заикаясь больше обычного. Как ни раздражали его любовные романы в партии, сплетни о них раздражали его еще больше. - Это никого не касается! А работают они сейчас так, как никто другой! Ты п-просто не знаешь, что говоришь.
- Хорошо… Так не хотите закусить?
- Вот что. Я пришел поговорить с тобой серьезно. Нам давно нужно иметь человека в Европе… Там Бог знает что о нас пишут! Недавно в одном немецком журнале напечатали статью о кружке чайковцев. И б-болван журналист объясняет: "чайковцы" - это по-немецки "Theetrinker", и их так прозвали потому, что они пили за работой очень много чая!
Лиза засмеялась.
- Ну и пусть пишут.
- Нет, общественное мнение Европы нам очень важно. В Англии у нас теперь есть Гартман. Как ты знаешь, он установил теснейшую связь с Марксом… Кстати, Маркс нам недавно прислал свой портрет! - говорил значительным тоном Михайлов, точно это было чрезвычайно важно. Действительно, от Гартмана недавно был получен портрет, подаренный Марксом партии народовольцев. Они были тронуты и польщены подарком, но решительно не знали, что с ним делать. Едва ли наружность Маркса была известна жандармам; однако, самый вид его на стене мог сделать подозрительной любую надежную квартиру в Москве или в Петербурге. - Следовательно, в Лондоне у нас все в порядке. Но главный мировой центр - Париж, и там у нас никого нет. Лавров все-таки не наш человек, и он не молод, и он профессор. Туда нужно послать Старика, либо тебя, либо вас обоих. Нам надо иметь представителя при этом… как его? При Рошфоре. Ты по-французски хорошо говоришь?
- Недурно.
- Ну, вот видишь. Ты там внесешь динамическое начало, - сказал Михайлов, вспомнивший, что Тихомиров говорил что-то такое.
- Я не поеду за границу. Это то же самое, что солдату бежать с поля сражения.
- Какой вздор! - сказал он со скучающим видом, точно сто раз это слышал. Михайлов в самом деле слышал дословно ту же фразу от Льва Гартмана после того, как они решили его отправить в Париж. Теперь Гартман, по-видимому, был вполне доволен заграничной жизнью и как будто возвращаться не собирался. "И с ней будет то же самое…"
Он с большой убедительностью объяснил Лизе, что отъезд по делу партии не имеет ничего общего с бегством, что ей дается очень важное, ответственное поручение, что, если за ней следят, то она не может возлагать на товарищей еще дополнительные заботы по ее охране. Лиза слушала внимательно, и ей казалось, что он говорит правду. Но она чувствовала, что Перовской Михайлов просто не посмел бы предложить уехать за границу. Мысль о поездке в Париж была неожиданна. "Но что же я сказала бы Чернякову?.. А Маша!.."
- Наконец, это не п-просьба, а приказ Исполнительного комитета, - сказал Михайлов с силой. - Никто не имеет права отказываться от поручений, каковы бы они ни были. Комитет находит, что ты сейчас полезнее в Париже. Значит, ты едешь в Париж.
Гартману он еще говорил, что после работы на московском подкопе человек имеет все права на отдых. Лизе Михайлов этого не сказал: за ней важных дел не значилось; он знал вдобавок, что, услышав об отдыхе, Лиза наотрез отказалась бы уехать.
- На сколько же времени за границу?
- На полгода, - ответил Михайлов так, точно тщательно обсудил уже и вопрос о сроке. - Мы составили план работы за границей месяцев на шесть-семь. Впрочем, там будет виднее. Теперь еще одно: деньги. Тебе рублей тридцати в месяц будет достаточно? Это мы тебе дадим, и, разумеется, оплатим билет.
- Деньги я как-нибудь достану и без вас. Но мы это еще посмотрим.
- Ну, тогда отлично, а то денег у нас маловато, - сказал он с облегчением. Теоретически Михайлов все же признавал, что от заграничной агитации может быть некоторая, хотя и очень небольшая, польза для партии. Сам он никогда за границей не был и очень смутно знал, кто такой Рошфор. "Верно, этому Рошфору на нас начихать", - подумал он. Однако, если маленькая польза от поездки Лизы и могла быть, тратить на нее партийные деньги Михайлову очень не хотелось. Теперь и это было в порядке. Лиза говорила, что ни за что не уедет, но он больше ее не слушал: знал, что дело сделано. - А то, дай чайку, многолюбимая, - перебил он ее, - я выпил бы второй стаканчик.
- А, может быть, хотите поесть, Дворник? Выпьем с вами винца, а?
- Винцо будем пить, когда выйдет дело.
Лиза принесла ему чаю и налила себе коньяку. Михайлов сокрушенно смотрел и на нее, и на рюмку. "Толка от этой бабы не будет, Бог с ней… Кажется, ничего не забыл?.." Мучившее его дело не касалось Лизы. "А то сказать ей? Отчего бы и нет?.."
- Странный у меня нынче вышел случай, многолюбимая. Хочешь, расскажу?
- Какой случай?
- Ты знаешь, мне удалось раздобыть карточки Александра и Андрея, - сказал Михайлов. Александр и Андрей были террористы Квятковский и Пресняков, за три недели до того повешенные в Петропавловской крепости, - Надо п-переснять и размножить. Это и долг памяти товарищей, и хорошая пропаганда, значит, дело самонужнейшее. Ну-с, захожу я в одну фотографию на Невском. Принимает дамочка. П-показываю ей, говорю так и так, нельзя ли переснять. - "Нет, говорит, нельзя, плохие фотографии, не выйдет". Карточки и вправду плохие. - "Нет, - говорит опять, - возьмите назад, нельзя переснять". В это время выходит из задней комнаты сам фотограф. Верно, ее муж. - "Что вам угодно?" Я опять объясняю. Взял он карточки и отошел к окну. И вот, представь себе, она из угла на меня смотрит, и вдруг проводит пальцем вот так. - Михайлов провел рукой по шее. Лиза изменилась в лице. - А фотограф как раз говорит: "Что ж, можно. Сколько штук прикажете?" Недорого взял.
- Провела рукой по шее?
- Да… Может, п-простужена была?
- Действительно странно. Да что за женщина?
- Женщина как женщина. Стояла далеко от света, ничего я особенного не заметил. Разве только что очень быстро говорила: "Нет, нет, нельзя, возьмите".
- Да вам не померещилось?
- Не знаю как будто этого за собой. До чертиков не напиваюсь, - сказал он, засмеявшись несколько принужденно.
- Знаете, я на вашем месте больше к этому фотографу не заходила бы.