- Да… Кстати, вы сказали то же самое… Заседание кончилось раньше, чем я думал. Павел Васильевич дал нам билет на сегодняшний парадный спектакль в Александрийском театре. Не хотите ли вы им воспользоваться?
- Я? Нет, я занята. Но почему бы вам не пойти?
- Я и пойду, если вы не хотите. Я вернулся за биноклем. У вас, кажется, гости?
Она засмеялась.
- Что ж делать, попалась! Мой любовник сидит на кухне.
Он холодно, без улыбки, смотрел на нее, ожидая объяснений. Ему показалось, что Лиза смущена.
- Это лавочник принес сыр… Вы надеялись пообедать дома? У нас ничего нет, и вдобавок обе наши бабы ушли, я их отпустила.
- Нет, я пообедаю в ресторане, - ответил он и, взяв в кабинете бинокль, снова вышел. "В самом деле какая-то сцена из пьесы с адюльтером…" В передней Михаил Яковлевич невольно бросил взгляд в сторону кухни.
- Ушел ваш поставщик сыра?
- Ушел… Вы на меня сердитесь?
- Я давно поставил себе правилом ни на что не сердиться. До свиданья.
На лестнице Михаил Яковлевич столкнулся с каким-то господином в военной фуражке, неторопливо поднимавшимся на площадку. Оба они посторонились, пропуская друг друга, и улыбнулись. "Где-то я его, кажется, встречал? Уж не к нам ли он?" - подумал Черняков. Но господин на их площадке не остановился и так же медленно, не оглянувшись, пошел вверх по лестнице в третий этаж.
Извозчика не было. Михаил Яковлевич остановился на углу, у освещенного фонаря круглого столба, и принялся разыскивать афишу Александрийского театра. Попадались все другие афиши. "Оперетка… Крестовский…" Черняков ахнул: господина, только что столкнувшегося с ним на лестнице, он видел в Липецке в тот день, когда читал книгу штабс-ротмистра Крестовского о русско-турецкой войне.
Собственно в происшествии ничего особенного не было. Черняков отлично знал, что Лиза постоянно встречается с революционерами. Но он не думал, что они бывают в их доме тайком от него. "Конечно, он шел к нам! Значит, поднялся на третий этаж для отвода глаз!" - В третьем этаже жил старый полковник. - "И этот "лавочник" в седьмом часу вечера! Нет, положительно нам надо поговорить с ней обо всем очень серьезно!"
IV
Михайлов на лестнице тотчас узнал Чернякова, лицо которого навсегда запомнил в Липецке. "Все путает!" - сердито подумал он о Лизе. Постояв несколько минут на площадке третьего этажа, он осторожно спустился, прислушался, затем дернул звонок так, как полагалось.
- Ты говорила, что у тебя никого не б-будет, - проворчал он, войдя в переднюю. - А он тут как тут!
- Вы сначала поздоровались бы, Дворник, - сказала Лиза. - Будьте пай-мальчик, скажите "здравствуйте, тетенька…" Кто "тут как тут"?
Он большинству членов партии говорил "ты", но Елизавета Павловна, как и некоторые другие, продолжала говорить ему "вы". Михайлов с этим не считался: как кому приятнее, так пусть и говорят. К Лизе Черняковой он относился благодушно-пренебрежительно. Толка от ее работы было мало, он ничего важного ей и не поручил бы. С некоторых пор подумывал даже о том, как бы под благовидным предлогом отправить ее за границу.
- Твой муж. Я с ним встретился на лестнице.
- Мой "муж" не имеет чести быть с вами знакомым, Дворник, - ответила Лиза, раздражавшаяся, когда революционеры называли Михаила Яковлевича ее мужем. Михайлов знал, что брак Лизы фиктивный, но это мало его интересовало. Для него в их браке был важен только надежный адрес. - Да, Черняков нагрянул неожиданно. Но он Богдановича и Якимовой не видел, хоть они уже здесь.
- Нет никаких Богдановича и Якимовой. Есть Евдоким Кобозев и его жена Надежда… Впрочем, с ее бумагой что-то неладно: не то она Надежда, не то Елена, это надо будет п-проверить… Знаю, что они здесь: сыром пахнет во всем доме! Ведь я велел ему положить побольше бумаги. Из-за таких улик люди иногда и гибнут. П-поймите же, что если мы не поставим технику на надлежащую высоту, то все пойдет к черту.
- Все равно, все пойдет к черту, - широко зевая, сказала Лиза. Он бросил на нее гневный взгляд. - Какая же улика сыр?
- Если их схватят, ты будешь знать, какая улика! - сердито ответил Михайлов и прошел в кухню. "Как можно скорее сплавить ее!" - решил он. За кухонным столом пили чай высокий бородатый человек и некрасивая, плохо причесанная женщина. Они были одеты по-простонародному.
- Здравствуйте, Александр Дмитриевич. Как вас Бог милует? - радостно спросила Якимова. Он критически ее осмотрел и остался доволен. К ней он относился благосклонно. Якимовой предназначалась роль лавочницы в доме на Малой Садовой, и у нее был разве один шанс спастись из десяти.
- Я не Александр Дмитриевич, а Дворник.
- Вы наш дорогой отставной поручик артиллерии Константин Николаевич Поливанов, - сказала Лиза, наливая ему чаю. - С каким сыром прикажете бутерброд? У нас все есть… Они третий день зубрят, готовятся к экзамену.
- Напрасно купили такие большие порции, денег ох как мало, - сказал Михайлов, садясь. Он посмотрел на Богдановича, неодобрительно качая головой.
- Чем я опять провинился, барин?
- Беда с вами. Умное лицо. Просто профессор какой-то!
Все засмеялись. Действительно, Богданович наружностью не походил на лавочника.
- Значит, горе от ума. Другие, напротив, хвалят, Фигнер говорила: просто охотнорядец!
- Вот ты, Надежда, гораздо лучше, - похвалил Михайлов. Он чуть было не сказал, что Якимова безобразна, как смертный грех. Впрочем, в душе не понимал, почему она могла бы обидеться или огорчиться; по его мнению, это для нее было большим преимуществом: не будут приставать дворники и соседи.
- А что? Настоящая дура-баба? Да еще морда, правда? - почти совсем весело спросила она, угадав его мысль.
- Молодцом. Хорошо тоже, что чай пьешь вприкуску, надо приучаться. Берите с нее пример, Евдоким. А вот курить в лавке, Надежда, думать не смей! - строго сказал он. - П-первый, кто зайдет, донесет полиции: лавочница курит, тут что-то не так.
- Да мы еще ведь не скоро въезжаем, - сказал, вздыхая, Богданович. - Ремонт, оказывается, довольно затяжной.
- Ничего не поделаешь, - сказал Михайлов и отпил глоток чаю, - Ну-с, ладно, пожалуйте бриться. Какие бывают сыры, Евдоким?
- Сычужные и кисломолочные. Сычужные делятся на твердые и мягкие.
- Сычужные делятся на коровьи, овечьи и козьи, а уж потом на твердые и мягкие. Какие есть коровьи мягкие? - обратился он к Якимовой.
- Лимбургский, бри, камамбер, жерве, куломмье.
- "Жерве", "куломмье", - передразнила Лиза ее русское произношение французских названий. - Да кто у нас эти сыры спрашивает? У нас знают швейцарский, зеленый, голландский, мещерский, вот и все.
- Ты кончила? - презрительно спросил Михайлов.
- Кончила.
- Ну, так спрячься. Лавка между Невским и Итальянской, там живут богатые люди, они знают все сыры. Сколько стоит фунт рокфора? - спросил он Богдановича. В это время раздался условный звонок, Михайлов взглянул на часы и одобрительно кивнул головой. - Аккуратны.
- Это мой детский сад, сигналисты, - пояснила Лиза и, простившись с Богдановичем и Якимовой, вышла в переднюю. В квартиру вошли Маша и два молодых человека. Маша потянулась было, чтобы поцеловать старшую сестру, но спохватилась. Елизавета Павловна начальническим тоном спросила:
- Все в порядке?
Старший из молодых людей, улыбаясь, доложил, что все в порядке, очень вежливо поздоровался с хозяйкой, ловко помог Маше снять ботики. Другой юноша угрюмо пожал Лизе руку, не сказав ни одного слова.
- Пожалуйте сюда, - уже по-товарищески сказала им Елизавета Павловна. У нее сердце сжалось при виде Маши. "Эти глаза!.. От румянца и следов не осталось. Ах, зачем я ее к нам ввела!" - в сотый раз подумала Лиза. - Ну, вот, садитесь, господа хорошие. Чаю хотите? Впрочем, я лучше вам дам коньяку, ведь очень холодно.
Лиза все не могла найти надлежащего тона с этими двумя молодыми людьми, не знала даже, как их называть. Она вначале радостно ухватилась за предложение Михайлова "поработать с молодежью". Ответила, как всегда полушутливо, что такая работа "зажжет ее революционным огнем". Теперь ей казалось, что молодежь попалась неинтересная и никого огнем зажечь не может. "Да, чего ждать от этих мальчиков? Не мешало бы их накормить. Кажется, на кухне что-то есть, но где? Впрочем, им не надо знать, что там старшие… Этот, говорят, страшно бедствует".
Рысаков, смущенный роскошью квартиры, сидел в кресле, не прикасаясь к спинке, и молча мял бесформенную фуражку, скатывая ее в трубочку. Он был совсем мальчик. Ему было девятнадцать лет, а на вид казалось шестнадцать. "Этакое воплощение радости жизни! Именно "Мы ж утратим юность нашу - Вместе с жизнью дорогой", - подумала Елизавета Павловна, больше всего любившая у Пушкина эти два стиха. Рысаков состоял в наблюдательном отряде, докладывавшем обо всех важных делах Перовской, которая теперь, под именем Воиновой, жила в одной квартире с Желябовым. Лизе им, собственно, ни о чем докладывать не приходилось. Михайлов придумал эти доклады больше для того, чтобы ее занять.