Историческая беллетристика Даниила Лукича Мордовцева, написавшего десятки романов и повестей, была одной из самых читаемых в России XIX века. Не потерян интерес к ней и в наше время. В произведениях, составляющих настоящий сборник, отражено отношение автора к той трагедии, которая совершалась в отечественной истории начиная с XV века, в период объединения российских земель вокруг Москвы. Он ярко показывает, как власти предержащие, чтобы увеличить свои привилегии и удовлетворить личные амбиции, под предлогом борьбы за религиозное и политическое единомыслие сеяли в народе смуту, толкали его на раскол, духовное оскудение и братоубийственные войны.
Содержание:
I. КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ 1
II. ПРО СВЯТОРУССКУЮ СТАРИНУ 1
III. ХЛЫНОВ СПРАВЛЯЕТ РАДУНИЦУ 2
IV. РОКОВОЕ РЕШЕНИЕ 3
V. БУРНОЕ ВЕЧЕ 4
VI. В ТЕРЕМЕ У СОФЬИ ПАЛЕОЛОГ 4
VII. ОСАДА ХЛЫНОВА 5
VIII. АРИСТОТЕЛЬ ФИОРАВЕНТИ И ЕЛИЗАРУШКА 6
IX. "НАШ РОД ОТ КЕСАРЯ АУГУСТА" 7
X. ПОЗДНО! 7
XI. ХЛЫНОВ ОБЛОЖЕН 8
XII. ПОСЛЕДНИЕ СУДОРОГИ 9
XIII. НЕ ВЫГОРЕЛО 10
XIV. ХЛЫНОВСКАЯ КАССАНДРА 10
Примечания 11
Даниил Мордовцев
Москва слезам не верит
I. КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
В хоромах князя Данилы Щеняти, что у Арбатских ворот, идет пир горой или, как поется в былинах, "заводилось пированьице, почестей пир, собирались все князья, бояре московские".
- А где же, князюшка-сват, твои калики перехожие, что похвалился ими? - спросил боярин Григорий Морозов, сильно подвыпивший, но крепкий на голову и на ноги.
- А на рундуке... Ждут, когда почестен наш пир разыграется.
- Чего же ждать, дорогой тезушка, коли "княжеский стол по полустоле, за столом все пьяни, веселы", - сказал, ставя на стол свою чару, старый князь Холмский Данило Дмитриевич, победитель новгородцев на берегах Шелони-реки.
- Ладно... Веди калик, - кивнул хозяин старому дворецкому.
В столовую светлицу вошли трое калик перехожих: двое молодых и зрячих, а третий старый и слепой. Войдя, калики "крест клали по-писаному, поклон дали по-ученому" и, откашлявшись, затянули:
Нашему хозяину-князюшке честь бы была,
Нам бы, ребятам, ведро пива дано:
Сам бы хозяюшка с гостьми испил
Да и нас бы, калик, ковшом не обнес.
Тада станем мы, калики, сказывати,
А вы, люди добрые, почетные, слушати,
Что про стары времена, про доселетния.
Калики на минуту приостановились, и старший из них, слепой, достав из-за спины "домру", стал перебирать струны... Пирующие притихли: в мелодии слепца слышалось что-то внушительное.
По знаку дворецкого холопы поднесли певцам по ковшу пива. Те перекрестились, выпили, утерлись рукавами...
И вдруг с уст их полилось торжественное:
Из-за лесу, было, лесу темного,
Из-под чудна креста Леванидова,
Из-под бела горюч камня Латыря, -
Тут повышла-выходила, повыбежала,
Выбегала тут, волетала Волга-матушка,
Лесом-полем шла верст три тысячи.
А и много в себя мать рек побрала,
А что ручьев пожрала - счету нет,
Широко-далеко под Казань прошла,
За Казанью-то реку, Каму выпила,
А со Камушкой-то Вятку пожрала.
А той Вятке-реке честь великая:
Поит-кормит она славный Хлынов-град ,
Что родной он брат граду Новугороду...
- Как! - остановил певцов боярин Морозов. - Хлынов - родной брат Новгороду?.. С какой такой родни?
- А как же, боярин, - отвечал слепец, - спокон веку так повелось, от дедов и прадедов наших: Хлынов - меньшой братец Великому Новугороду.
- И мне то же сказывали новугородцы, - поддержал слепца князь Холмский. - Даже посадница Марфа про родство Хлынова с Новым-городом говаривала. И чудно так, словно сказка...
- Не сказка, боярин-батюшка, а быль исконная, - настаивал слепец.
- Так ты расскажи, старче, а мы послушаем, - возвысил голос хозяин и кивнул холопам...
Калики перехожие снова осушили по ковшу пива.
- Давно это было... - степенно начал слепец. - Не сто и не двести лет, а, може, с полутысячи годов тому будет. Воевал тогда господин Великий Новгород - чудь белоглазую. Все мужья новгородские, и стар, и млад, ушли на войну. Не год, не два воевали, а поди годов пять. И соскучились в Новгороде бабы по мужьям. Знамо, дело женское, плоть бабья несутерпчивая...
- Так, так... - угрюмо заметил боярин Морозов. - В Писании убо сказано: "Баба - сосуд сатаны".
- Не всякая баба такова, - возразил князь Холмский. - Ну а что же дале? - обратился он к слепцу. - Сказывай, старче.
- А тут, господа почестные, вышло как будто и по Писанию... - раздумчиво продолжал слепец. - Бабы-то Новагорода, точно горшком этим, чертовым, оказались... Со скуки-то по мужьям и сошлись многие из них, и боярские жены, и служилых людей, и смердки, - сошлись, так бы сказать, с молодью безбородою, что еще и в походах не бывали.
- А и не пять - ровно семь годков воевала тогда новугородская рать... - вступился, будто оправдывая чтото, один из молодых певцов. - Так, слыхал, старики баяли.
- Ин пущай семь, - согласился слепец. - В эти-ту семь годков жены новугородски и прижили с молодью деток. Как тут быть? Воротятся мужья, найдут приплод... Стало быть, либо в прорубь головой, либо...
- Так все мне и посадница Марфа сказывала, - подтвердил Холмский.
А слепец продолжал:
- Знамо дело: новугородцам не привыкать было стать ушкуи строить... И понастроили, оснастили, запаслись зельем пороховым, пушками со стен городских, захватили рухлядь, весь обиход, казну... помолились у Софей Премудрости Божией да и вышли Волховымрекою в Ильмень, а Ильменем - в Ловать-реку, а из Ловати переволоклись на Волгу...
- Точно, точно, - подтвердил князь Холмский. - Так и ушкуйники встарь делывали.
- Да и Василий Буслаев со своею удалью... - сказывал хозяин. - Этот и до Ерусалима-града доходил, и в Ердань-реке крестился.
Все гости князя Данилы Щеняти заинтересовались рассказом слепца.
- Ишь ты!.. И впрямь, выходит, Хлынов-град Великому Новугороду брат.
- Такой же разбойник, как и старший братец: что от него терпят вологжане, устюжане, каргопольцы, двиняне, даже тверичи - не приведи Царица Небесна!
- Надо бы его ускромнить, как ускромнили Новгород с другим его младшим "братцем" - Псковом.
- А поди и у них есть своя Марфа-посадница, у хлыновцев этих?
- Как не быть: везде баба! Сказано: "сосуд сатаны".
В это время князь Холмский обратился к боярину Шестаку-Кутузову:
- Онамедни на тебя, боярин, намекал великий государь... Кажись, тебя удумал государь послать под Хлынов с ратными людьми.
- Ой ли! - обрадовался тот. - Пошли, Господи! Пора бы и мне косточки поразмять.
В этот момент дверь столовой палаты растворилась и на пороге показался новый гость... Его сухое, пергаментное лицо обличало либо великого постника, либо человека заработавшегося; зато этот усохший, иконописный лик освещали живые, ясные глаза.
- А! Кум Федор! - радостно воскликнул хозяин. - Добро пожаловать... Что так запоздал?
- У великого князя на духу был, - отвечал пришедший, кланяясь гостям князя Щеняти.
- Добро... Выпей первее, куманек. На духу у государя был, чаю, умаялся... Он поп у нас строгий.
- А у тебя калики перехожие... - заметил пришедший. - Откедова?
- Из Хлынова-града.
- А!.. Из Хлынова? - и пришедший как-то загадочно улыбнулся.
К нему подошел князь Холмский.
- Ну, друже мой искренний, - сказал Холмский, - ты кстати пришел... Ты и великий книгочей, и голова твоя что вся царская дума... Ты нам порасскажешь про Хлынов-град.
Пришедший снова загадочно улыбнулся, взглянув на калик перехожих.
II. ПРО СВЯТОРУССКУЮ СТАРИНУ
Пришедший был знаменитый думный дьяк Курицын Федор, правая рука государя и великого князя Ивана Васильевича III.
Когда дьяк поздоровался со всеми и перемолвился несколькими словами, князь Холмский снова заговорил с ним.
- Вот эти калики, - сказал он, - поведали нам, откуда пошла есть вятская земля и город Хлынов, как бы стольной ее град... О том, как беглые новгородцы, вышед своими ушкуями на Волгу, доплыли до Камы-реки... Но что ж смотрела Тверь? Тягалась с Москвою, а не могла перенять беглецов. А Нижний? А Казань?..