Он знал, что это так, и чувствовал раскаяние. Ему было отчаянно стыдно, что пришлось причинить ей боль, но он пытался этого не показать.
Она сказала:
- Я тебя все еще слишком люблю, чтобы стремиться разрушить твое счастье.
От этих слов ему стало еще хуже.
- Я не желаю причинять тебе боль… - сказала она. Ее голос дрогнул, она отвернулась, и он понял, что она пытается справиться со слезами. Он хотел заговорить, но она подняла руку, останавливая его. - Ты просишь меня оставить мою работу и мой дом, но тогда ты должен помочь мне начать новую жизнь.
- Конечно, - сказал он, - если ты хочешь именно этого…
Ведя более предметный разговор, обоим было легче сдерживать чувства.
- Я уеду в Лондон, - сказала она.
- Хорошая мысль.
Это не могло его не обрадовать: никто в Эйбрауэне не узнает, что у нее будет ребенок, не говоря уж о том, чей он.
- Ты купишь мне маленький домик. Не надо ничего особенного, домик в рабочем пригороде вполне устроит… Но там должно быть шесть комнат, чтобы я могла жить на первом этаже, а второй сдавать. Арендная плата будет идти на ремонт и текущие нужды. И мне придется выйти на работу.
- Я вижу, ты все обдумала.
- Ты, наверное, опасаешься, что это дорого тебе обойдется, но не хочешь меня спрашивать, потому что джентльмены не любят задавать вопросов о деньгах.
Она была права.
- Я посмотрела в газете, - сказала она. - Такой домик стоит порядка трех сотен фунтов. Все же это меньше, чем платить мне всю оставшуюся жизнь по два фунта в месяц.
Отдать триста фунтов Фицу было легче легкого. В Париже Би могла столько потратить за один выход в Дом моды Жанны Пакен.
- Но ты обещаешь хранить все в тайне?
- И обещаю любить и беречь твоего ребенка, и вырастить его счастливым и здоровым, и дать ему хорошее образование, хотя это тебя, кажется, совершенно не интересует.
Он возмутился было, но понял, что она права. О самом ребенке он не думал ни минуты.
- Прости меня, - сказал он. - Я так волнуюсь за Би!..
- Понимаю, - сказала она, смягчившись, как всегда, когда он рассказывал ей о своих заботах.
- Когда ты уедешь?
- Завтра утром. Я и сама тороплюсь не меньше, чем ты. Я сяду на лондонский поезд и сразу начну искать домик. Когда найду подходящий, напишу Солману.
- Пока ты будешь искать, тебе надо будет где-то жить. - Он вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник и протянул ей две белые пятифунтовые банкноты. Она улыбнулась.
- Ты, наверное, и представления не имеешь, что сколько стоит, да, Тедди? - и вернула одну купюру. - Пяти хватит с лихвой.
Он принял оскорбленный вид.
- Я не хочу, чтобы ты чувствовала, что я тебя в чем-то ограничиваю.
Ее голос зазвучал иначе, и Фиц уловил проблеск скрываемого гнева.
- Ограничиваешь, Тедди. Ограничиваешь, - горько сказала она. - Хоть и не в деньгах.
- Мы оба в этом участвовали, - сказал он, защищаясь, и взглянул на кровать.
- Но ребенка буду растить я одна.
- Послушай, давай не будем спорить. Я велю Солману сделать все так, как ты предложила.
Она протянула ему руку.
- Прощай, Тедди. Я знаю, что ты сдержишь слово.
Она говорила ровным голосом, но он чувствовал, как тяжело ей сохранять видимость спокойствия.
Он пожал ее руку, - как ни странно было за руку прощаться двоим, с такой страстью любившим друг друга.
- Сдержу… - сказал он.
- А теперь, пожалуйста, уйди, - сказала она и отвернулась.
Он на миг заколебался - и вышел из комнаты.
Уходя прочь, он с удивлением и стыдом почувствовал, как к глазам подступают слезы.
- Прощай, Этель! - прошептал он в пустоту коридора. - Да хранит тебя Господь!
IV
Она пошла на чердак, и среди дорожных сумок отыскала для себя маленький чемоданчик, старый, видавший виды. Никто его никогда не хватится. Когда-то он принадлежал отцу Фица, на коже было вытиснено его имя. Лоск давно с него сошел, но при этом он все еще выглядел внушительно. Она унесла его к себе и уложила в него чулки, нижнее белье и несколько кусочков ароматного мыла графины Би.
Лежа ночью в постели, она поняла, что ей не хочется ехать в Лондон. Было страшно встречать все, что предстоит, в одиночку. Ей хотелось остаться с семьей. Ей нужно задать маме столько вопросов о беременности! И когда придет время рожать, лучше быть в знакомой обстановке. Ребенку будут нужны дедушка с бабушкой и дядя Билли.
Рано утром она надела собственную одежду, оставив платье экономки висеть на гвоздике, и выскользнула из дверей Ти-Гуина. Дойдя до конца подъездной аллеи, она оглянулась на дом - на его черные от угольной пыли камни, на длинные ряды окон, в которых отражалось восходящее солнце, и подумала, как много узнала с тех пор, как пришла сюда работать тринадцатилетней девчонкой, сразу после школы. Теперь она знала, как живут аристократы. Они едят еду, которую очень сложно готовить, и выбрасывают больше, чем съедают. У них у всех странная манера говорить с придыханием - словно они задыхаются, ее перенимают даже некоторые иностранцы. Она умела обращаться с бельем богатых женщин - из тонкого хлопка и гладкого шелка, от искусных мастеров, вышитое и отделанное кружевами - его закупали дюжинами и складывали высокими стопками в сундуки и ящики комодов. Она могла посмотреть на журнальный столик и с одного взгляда сказать, в каком веке его сделали. Но главное, что она узнала - подумала она с горечью - это что любви доверять нельзя.
Она сошла по склону холма в Эйбрауэн и пришла на Веллингтон-роу. Дверь родительского дома, как всегда, была не заперта. Она вошла. Гостиная и кухня были меньше, чем в одна только "цветочная" комната в Ти-Гуине, где Этель составляла букеты.
Мама замешивала тесто для хлеба, но увидев ее чемодан, опустила руки и спросила:
- Что случилось?
- Я вернулась домой, - сказала Этель. Она поставила чемодан и села за квадратный кухонный стол. Ей было стыдно рассказывать.
Но мама догадалась.
- Тебя выгнали!
Этель не могла взглянуть на мать.
- Да, мам. Прости меня…
Мама вытерла руки тряпкой.
- Что ты натворила? - гневно спросила она. - Немедленно говори!
Этель вздохнула. Зачем тянуть?
- Я забеременела.
- Не может быть!.. Ах ты дрянь!
Этель с трудом сдержала слезы. Она ждала сочувствия, не осуждения.
- Да, я дрянь, - сказала она. Пытаясь справиться с собой, она сняла шляпку.
- Это все оттого, что ты зазналась: работа в господском доме, приезд короля с королевой… И забыла все, чему тебя учили дома!
- Наверное, ты права.
- Твой отец этого не переживет.
- Ну, не ему же рожать! - горько отозвалась Этель. - Думаю, он переживет.
- Не дерзи мне! Это разобьет ему сердце!
- А где он?
- Пошел на очередное собрание бастующих. Подумать только, при его-то положении в городе: староста общины, представитель профсоюза шахтеров, секретарь Независимой рабочей партии… Как ему смотреть людям в глаза на собраниях, когда каждый будет думать, что его дочь - шлюха?
Не в силах больше сдерживаться, Этель разрыдалась.
- Ах, мама, мне так жаль, что я навлекла на него этот позор! - произнесла она сквозь слезы.
Мамино лицо смягчилось.
- Ну ладно, что уж теперь, - сказала она. - Испокон веков происходит одно и то же… - Она обошла стол, обняла Этель, прижала ее голову к своей груди. - Ну ничего, ничего… - сказала она, совсем как в детстве, когда Этель случалось разбить коленку.
Через некоторое время рыдания Этель стихли.
Мама отпустила ее и сказала:
- Давай-ка лучше чаю попьем.
Она всегда держала на печке горячий чайник. Она бросила чайных листьев в заварочный чайник, налила кипятка и помешала деревянной ложкой.
- Когда должен родиться ребенок?
- В феврале.
- Боже мой! - мама подняла голову и взглянула на Этель. - Надо же, я стану бабушкой!
Обе рассмеялись. Мама поставила на стол чашки и налила чай. Этель сделала пару глотков и почувствовала себя лучше.
- Мам, а у тебя роды были легкие - или с осложнениями? - спросила она.
- Не бывает легких родов, но моя мать сказала, что мне грех жаловаться, я легко отделалась. А вот после рождения Билли стала маяться спиной.
- Кто здесь обо мне говорит? - спросил Билли, спускаясь по лестнице. Он мог спать допоздна, сообразила Этель, ведь идет забастовка. Каждый раз, когда она его видела, ей казалось, что он стал еще выше и шире в плечах. - Привет, Эт! - сказал он и, поцеловав, царапнул колючими усами. - А почему ты с чемоданом?
Он сел, и мама налила ему чай.
- Билли, я сделала глупость, - сказала Этель. - У меня будет ребенок.
Его это так потрясло, что он лишь молча смотрел на нее. Потом покраснел, без сомнения, подумав о том, что предшествовало беременности, и неловко опустил взгляд. Сделал несколько глотков чаю. И наконец спросил:
- А кто отец?
- Ты его не знаешь.
У нее было время подумать и сочинить приемлемую историю.
- Слуга одного человека, приезжавшего в Ти-Гуин. Его забрали в армию.
- Но он к тебе вернется?
- Я даже не знаю, где он.
- Я найду этого мерзавца!
Этель погладила его по руке.
- Не злись, мой хороший. Если мне понадобится твоя помощь, я тебе скажу.
Билли определенно не знал, что сказать. Было очевидно, что угрожать местью не годится, но других слов у него не находилось, и это привело его в замешательство. Ведь ему было всего шестнадцать.